Синий город на Садовой (сборник), стр. 97

Дальше Ферапонт целый день жил, как все мальчишки. Бегал на бочагу купаться, по-мушкетерски дрался на палках, гонял футбольный мяч — тренировался перед завтрашним матчем. Заработал несколько ссадин на лбу и на локтях, порвал штаны и, кажется, был счастлив.

На следующий день Ферапонт довершил задуманное. В матче со “смоленскими” он заколотил соперникам гол. Красивый такой, с подачи Владика Гурченко.

Этот гол оказался решающим. Он спас Зеленую Площадку от очередного разгрома, получилась ничья: восемь — восемь. “Федю” поздравляли. Тем более, что он вообще играл неплохо. Навыка у него не было, но все же вчерашняя тренировка даром не прошла. Помогали и природная проворность, и ловкость артиста-акробата.

Конечно, “смоленские” разглядели, что незнакомый пацан какой-то не такой. Их капитан Валерка Маслов по кличке Нога даже спросил:

— А этот парень в порванных шкерах, он чё, лилипутик?

Винька, оказавшийся рядом, ответил небрежно:

— Сам ты лилипутик. Просто у него осложнение на лицевых мышцах, после болезни. Кардиотифозный энцепатит.

Такое сверхмудреное название любил повторять Николай, муж Людмилы, когда к нему привязывалась какая-нибудь хворь.

Нога сделал понимающее лицо.

Когда отдышались после игры и проводили “смоленских”, Эдька предложил снова сходить на бочагу. А то, мол, пыльные все.

Пошли. Ферапонт поглядывал по сторонам, чтобы не наткнуться на Рудольфа.

— Да не бойся, — сказал Винька. — Он же сейчас на представлении.

— А как он вообще-то? — неловко спросил Ферапонт. — Сильно психует?

—Да по-всякому… То ходит по двору и канючит: ”Маленький, где ты?” А то орет: “Убью паршивца, когда вернется!” — честно сказал Винька. — А потом опять: “Маленький, куда ты ушел, как я без тебя…”

Ферапонт засопел. То ли сердито, то ли жалобно.

Виньке там, в “таверне”, было непросто. И Рудольф, и Людмила, и тетушки приставали наперебой: “Ты, наверно, знаешь, куда девался Ферапонт!”

— Да отстаньте вы, ничего я не знаю! — кричал в ответ Винька. — Он только сказал недавно: “Скоро устрою себе отпуск дня на три, а потом вернусь. Пускай Рудольф не шумит, как на базаре…”

Теперь врать было можно с легкой душой, на колдовстве это не скажется, одежду-то он уже подарил.

Рудольф горько кивал и шел за ширму с тиграми утешить себя рюмочкой.

— Может, в милицию заявить? — спрашивала жалостливая тетя Катя. — А то, не дай Бог, сгинет мальчонка…

Рудольф махал рукой и снова объяснял, что с Маленьким такое случается не впервые.

— Никуда не денется. Вот только с выступлением будет худо. Без ножа режет, мерзавец…

Когда искупались и, вытряхивая воду из ушей, прыгали на мостках и на траве, Груздик вдруг завопил:

— Ух ты, р е бя, гляди, какой зверь!

Раздвигая травинки, шел по берегу могучий черный жук-рогач. Над ним наклонились, но тронуть никто не решался.

— В коробку бы его, — опасливо предложил один из Шурилехов.

— Тебя бы самого в коробку, — сказал Винька. — Он и так в ней насиделся. Это мой знакомый… — Он ухватил рогача за спину и отнес подальше в кусты. Его провожали уважительными взглядами.

“Гуляй и больше не попадайся”, — мысленно сказал жуку Винька. Ему нравилось думать, что рогач и правда тот самый . — А то опять угодишь в ящик, как генерал Монк…”

От невезучего генерала мысли прыгнули к Луизе де Лавальер из той же книжки. От Луизы — к Кудрявой. “Как она там?”

Вспомнилось, как недавно морочил ей голову своими придуманными приключениями в ночной библиотеке. Даже совесть слегка царапнула. Ну да ладно, это же для интереса. И давно уже это было… Да нет, не так уж давно. Наверно, недели две назад…

Две?

А как же с трехнедельным запретом на вранье?

ДУХ ТЬМЫ ГДЕ-ТО РЯДОМ 

Следующие два часа были полны тяжких раздумий. Винька сидел в блиндаже и держался за голову.

Пытался успокоить себя. Это же, мол, несерьезное вранье, пустяковое. Вроде того, когда: “Как живете?” — “Спасибо, хорошо”, хотя хорошего мало.

Чем дольше он себя уговаривал, тем понятнее делалось: не пустяк это. Он же сочинил историю про серьезное приключение, про победу над страхом, и Кудрявая до сих пор верит, что все это было .

Нет, такой случай неспроста. Возможно, дух Тьмы, выпущенный из мячика, не рассеялся постепенно в воздухе, как на то надеялся Винька. Он улучил момент и сотворил зло. Помешал доброму колдовству и спасению Ферапонта.

Завтра утром Ферапонт появится здесь полный счастливых надежд: ведь он выполнил все волшебные условия! И не будет знать, что его хитрости с числом тридцать три и пирамидой — псу под хвост!

Что же Виньке делать, как смотреть в глаза Ферапонту? Сразу про все честно рассказать? Или ждать, будто ничего не случилось? Может, колдовство все же подействует? А если не подействует, кто догадается, что виноват здесь он, Винька?

А бедняга Ферапонт так и будет маяться всю жизнь?

И ему, Виньке, маяться? Потому что он-то до конца своей и Ферапонтовой жизни будет знать, чья здесь вина!

“Но ведь я же не хотел! Я же честно не помнил про то вранье! Какой толк, если я в нем признаюсь? Ферапонту это не поможет, он только начнет мучиться раньше срока. А так хоть тридцать три дня поживет с надеждой… Ведь все равно же сделать ничего нельзя , да, Глебка?”

Присевший рядом Глебка уклончиво молчал. Как бы говорил: решай сам.

Он-то, Глебка, знал: сделать кое-что еще можно.

Знал и Винька.

Только думать про это было страшно.

И все же это не страшнее, чем мучиться долгие годы.

Винька встал с топчана, стряхивая сомнения. Стукнулся макушкой о провисшую доску. Этот удар еще больше отрезвил его.

До закрытия библиотеки оставалось чуть больше часа.

Если сегодня, до конца трехдневного колдовского срока, сделать то, о чем он рассказывал Кудрявой, ошибка, может быть, исправится? Ведь придуманная история станет правдой!

А если уже поздно?

“Исправить вранье никогда не поздно”, — словно услышал Винька назидательный мамин голос. Так она говорила, когда Винька скрепя сердце признавался в полученных двойках.

А Глебка молчал одобрительно.

А дух Тьмы тоже молчал — обозленно и трусливо, потому что его коварство готово было рассыпаться от Винькиной решимости.

Чтобы решимость эта не угасла, Винька начал готовится к тайной операции с лихорадочной спешкой.

Операцию вполне можно было назвать, как аттракцион Рудольфа—“Человек-невидимка”. И, конечно, очень пригодился бы черный костюм — вроде того, что у Нинусь Ромашкиной. Но где его взять? Да и как идти в таком по улицам? Нужно было обходиться тем, что есть.

Винька охлопал веником штаны, чтобы выбить из них белесую пыль. Бросил в блиндаже пеструю ковбойку, а у Людмилы попросил темно-синюю рубашку.

— Надоели эти клетки, просто уже с души воротит. А синяя — вон какая красивая!

— С какой стати ты решил наряжаться под вечер? На свидание идешь, что ли? Скажу Кудрявой, когда приедет…

Винька с ходу придумал, что идет не на свидание, а к однокласснику Толику Сосновскому, которого сегодня случайно встретил на улице.

— Он приехал из Киева, от бабушки. Звал меня в гости, мы будем новые диафильмы смотреть. Я у него переночую, его мама разрешила…

Конечно, это было тоже немалое вранье. Но оно же для доброго дела! А кроме того, уже после трех недель.

— Избегался ты весь, — вздохнула Людмила, как мама.— Нет на тебя управы.

Винька сказал, что управы не надо, потому что он и так очень послушный.