Синий город на Садовой (сборник), стр. 57

— Забудешь это сокровище… — Федя удачно ткнул пальцем в краешки сразу двух черепков. И сунул их в карман не глядя.

— Какой вы мне красивый оставили, с домиком. Хоть в рамке вешай, как картинку… — сказал Борис.

— А Слава обещал нам настоящую картину, "Вид С'синего города", — вспомнил Нилка. — Только не так скоро, а когда вернется с выс'ставки…

Они поднялись уже, но все еще стояли кружком. Борис не выключил фонарик. Нилка разжал ладони.

— У меня тоже один с домиком… Я его завтра маме дам, чтобы отнесла в больницу… И значок с "Табуретом".

— Неужели ты значок ему до сих пор не подарил? — удивился Борис.

— Я… как без вас-то? — смутился Нилка.

Оля грустно сообщила:

— Ох и свиньи мы все-таки. Даже ни словечка не передали Павлику в больницу за эти четыре дня…

— Я приветы передавал! — заспорил Федя. — Верно, Нилка? Когда ты звонил…

— Подумаешь, приветы! — не утешилась Оля. — Давайте письмо завтра сочиним.

— Лучше с'сегодня! Пойдем ко мне и напишем!

— Пойдем, — решила Оля. — А то тебя небось опять уже ищут.

Но сначала решили сделать круг, пройти по Садовой. Словно Город не хотел отпускать их так быстро.

Было по-прежнему тепло, светились окошки, светился над крышами тонкий месяц. Когда подошли к повороту, к длинному дому, где в первом окне стояла когда-то и х ваза, по привычке глянули в ту сторону… И остановились…

Желтая штора была высвечена изнутри, и ваза рисовалась на ней четким силуэтом. Та самая! Не было сомнения. Слишком хорошо знаком был ее округлый контур…

— Целехонькая… — шепотом сказала Оля. — А мы-то… Значит, в магазине была другая…

— Тем лучше, — солидно заметил Борис. — И может быть, та, магазинная, тоже не разбивалась. И у наших осколков совсем другое происхождение.

— Какое? — обрадованно опросил Федя.

— По-моему, все-таки не исключен космический вариант…

Нилка переливчато засмеялся, смех посыпался по всей Садовой.

В этот миг промчался мимо них мальчишка — небольшой, вроде Нилки, с частым веселым дыханием. Убежал вниз по спуску. И вдруг там загорелся огонек. Сперва — как слабая свечка. Потом — вспыхнул, рассыпал искры! А через несколько секунд впереди, за два квартала отсюда, загорелся еще один искристый маячок.

— У нас подсмотрели, — слегка ревниво заметил Нилка. — Какие быс'стрые…

— Пусть, — сказал Федя. — Жалко, что ли?

И Нилка согласился:

— Пусть… Можно через весь город устроить цепочку, если с'собраться…

Не сказал он, кому именно собраться, но и так было ясно.

Ближний огонек уже догорел, а дальний все сверкал и сверкал. Словно сигналил о том, что в Городе больше не будет несчастий и тревог.

По крайней мере, в ближайшие дни…

1991 г.

ТРИДЦАТЬ ТРИ — НОС УТРИ

Первая часть

ВИНЬКА И ЕГО ДРУЗЬЯ

ОТКРЫТИЕ СВЕРХНОВОЙ 

Ясным утром в последний понедельник мая Винцент Аркадьевич Греев узнал, что он окончательно спятил.

Эта новость прилетела к нему в приоткрытую дверь кабинета. Из прихожей. Там дочь Клавдия сердито шваркала шваброй-лентяйкой по линолеуму

— Ну, Зинуля, твой дед спятил бесповоротно. Вместо того, чтобы купить чего-нибудь такого для дома, всю пенсию высадил на дурацкую самоварную трубу. И вторые сутки тешится с ней у окна, как дошкольное дитя.

Седой, высокий и грузный — во всю широту и высоту двери — Винцент Аркадьевич возник на пороге.

— Ты что это за слова говоришь про родного отца, кукла недокрашенная! Вот возьму за косу да как вздую по хвостовой части!

Клавдия не дрогнула. Во-первых, у нее давно не было косы. Во-вторых, “вздувал” свою дочь Винцент Аркадьевич лишь раз в жизни, когда ей было семь лет. За то, что Клавочка Греева вместе с друзьями-первоклассниками каталась на плоту в залитом дождями заброшенном котловане и запросто могла потонуть, если бы чахлый плот разъехался по бревнышкам. Но и тогда отцовские шлепки носили чисто символический характер. Исправлению Клавочки они не способствовали.

Впрочем, сейчас Клавдия все же сбавила тон.

— А чего… Ну в самом деле, лучше бы новый костюм купил. Или подарил бы внучке чего-нибудь из одежды, ребенок ходит оборванцем…

“Ребенок” вовсе не ходил оборванцем. Наоборот, было у него столько заграничного тряпья, что желающий мог бы изучать по этикеткам географию мира. Клавдия при случае замечала с удовольствием: “Не хуже, чем другие дети…”

Но вчера Зинуля устроила родителям сцену со слезливыми воплями — требовала какие-то “лосины с латунным блеском”.

Зинулин папа тут же сбежал в гараж. Винцент Аркадьевич заперся в кабинете. Но и там он слышал, как внучка наседала на свою маму… Что за дети! Винцент Аркадьевич даже не знал толком, что такое лосины. В эпоху наполеоновских войн так назывались белые офицерские штаны в обтяжку, которые шили из лосиной кожи. Неужели сейчас бедных лосей сживают со света ради капризов таких вот девиц? Едва ли. Да и причем тут латунный блеск?

Зинуля ревела, что лишь такие лосины подходят к “тому самому таиландскому свитеру с желтыми павлинами”. И что они есть уже у Наташки и Люси, и что без таких лосин девочкам появляться на улице просто невозможно.

В общем, рев был на всю квартиру. Но Клавдия тогда не проявила к Зинуле сочувствия и наорала на нее: “Скоро не на что будет кусок хлеба купить, а ты лезешь со своей дурью!”

Зато сейчас Клавдия сумела превратить дочку в свою союзницу. Против деда, который мог бы трижды обрядить внучку с ног до головы, если бы в субботу не притащил из комиссионного магазина “эту никому не нужную бандуру”.

Надо сказать, что Андрей, Зинулин папа, “бандуру” одобрил. За это он услышал от супруги энергичную лекцию на вечную тему: “У всех мужья как мужья, а у меня…” Он махнул рукой и ушел в гараж чинить старенький “Москвич”. Этой работой можно было заниматься бесконечно, потому что “у всех машины как машины, а у нас музейная керосинка, на которой стыдно выехать со двора”.

А сегодня, в понедельник, Андрей раным-рано уехал на завод и тем снова избавил себя от участия в семейной перепалке. Решил “выйти из боя” и Винцент Аркадьевич. С грустью обвел взглядом женскую половину своего семейства и удалился — плотно прикрыл дверь кабинета и щелкнул замком.

Потом Винцент Аркадьевич приласкал взглядом укрепленную на треноге “бандуру”, но подавил в себе желание устроиться перед ней на табурете — работа прежде всего, даже если ты на пенсии. При этом он по привычке воровато оглянулся на дверь, хотя она и была заперта.

Доктор технических наук, бывший профессор Института железнодорожного транспорта Винцент Аркадьевич Греев стеснялся своего поздно проснувшегося литературного дара.

…Однажды на банкете, где обмывали его очередное изобретение, Винцент Аркадьвич принял сверх нормы рюмочку коньяка и запальчиво поспорил с друзьями-сослуживцами, что может проявить свои таланты не только в конструировании погрузочно-разгрузочных механизмов для железной дороги, но и в области литературы. А что такого? Он весьма недурно писал акварели, умело резал по дереву, в юности играл в самодеятельном театре, так почему же не преуспеть и в изящной словесности?

— Хочешь сказать, что запросто напишешь художественную книжку? — поддел его приятель-оппонент Максим Гаврилович Ступка.

— Хорошая книжка не пишется “запросто”, — мудро рассудил доктор Греев. — А рассказ пожалуйста!

— Спорим!

— Давай!

Винцент Аркадьевич загорелся юношеским азартом и за три дня сочинил фантастическую историю о визите инопланетян, которые приняли кота Архипа (он гулял на пустыре) за представителя земной цивилизации. Потом набрался смелости и отнес этот опус в редакцию областной газеты, которая раз в мясяц печтала “Литературную страницу”.