Синий город на Садовой (сборник), стр. 136
— Сломал? — ахнула Жаннет
— Господь уберег, только трещина… Да сразу-то не узнаешь! Вызвала неотложку, поехали в травмопункт. Вот морока-то! Очередь там. А потом послали на рентген. А на рентгене говорят: пленки нет, езжайте, покупайте сами. Я его оставила там, а сама давай мотаться по магазинам, еле нашла. И последние деньги — на нее, на пленку эту… Снимок сделали, и опять к врачу. Он говорит: перелома нет, а гипс все равно надо… Ну, обмотали, облепили ногу, а обратно-то как? Они не везут, нету у них для этого машин. Оставила его опять, а сама сюда. Ладно, если Рая дома, займу у нее денег на такси…
Боже, какое лето сияет за лестничным окном! Какая рядом распрекрасная, разноцветная, как клумба, замечательная Жаннет! Какая добрая мама Таня у этого обормота Ельки!
— Тетя Таня, зачем такси! Давайте вашу телегу! Мы его доставим домой, как наследного принца в карете!
3
Когда выкатили тележку из сарая, Жаннет глянула на часики.
— Вот еще накладочка! Мне через десять минут надо быть в редакции «Школьной двери». Я обещала им сделать снимок двух гитаристов-шестиклассников из клуба «Солнечные струны». Говорят, виртуозы… Меня убьют… Ну ладно, поехали.
Митя сказал искренне, потому что хотел, чтобы всем было хорошо:
— Да иди, снимай виртуозов! Зачем усложнять жизнь? Что я, один не доставлю этого акробата?
— Наверно, тяжело все-таки…
— Да в нем тяжести в три раза меньше, чем в мешке с картошкой!.. А хочешь, я сперва тебя докачу до редакции?
— Представляю это зрелище! Нет уж, спасибо, береги силы.
…Потом катил Митя Ельку по Красногорской улице, по Заводскому бульвару, по Пушкинской, вдоль Центрального рынка. То по тротуарам, то по обочинам — там, где мало было машин. И солнечные пятна плясали на пыльном асфальте, и щекотал губы пух летучих семян, и дурачились в подорожниках воробьи.
И Елька дурачился. От души.
Он опять был в своем «морском» наряде — полинялом, но все еще ярком. Свежий гипс на ноге сиял, как сахар. Через ящик на телеге была перекинута доска, и Елька восседал на ней, задрав загипсованную ногу на фанерный край. Время от времени он возглашал:
— Господа пациенты! Ловите моменты! Пользуйтесь услугами травмопункта на улице Красногорской! Круглосуточное и почти бесплатное обслуживание!
— Елька, замолчи, дубина!
— Ага!.. Не верьте, что там кошмары! Лучшие врачи и санитары! Лучшие бинты и вата, если принесете их с собой!.. Покупайте в магазине «Квант» лучшую пленку для рентгена. Тем, кто купит много — скидка и подмога! Но для этого сперва поломайте себе ноги!..
Встречный народ веселился. А Мите хотелось провалиться.
— Елька! Брошу, честное слово! Вместе с телегой!
— Больше не буду… — И примолк.
Ну да, примолк. А почему у встречных прохожих все то же изумление и смех? Митя оглянулся.
Этот олух стоял на руках! Да, опирался ладонями о край ящика и о доску, а ногами писал в небе коричнево-белые кренделя. Рубашонка съехала на грудь, и Митя заметил почтовый конверт — он косо торчал за резинкой пояса.
Митя сделал зверское лицо. Елька перевернулся в воздухе и ловко уселся на доске. Гипс — опять на краю коробки.
— Сейчас врежу тебе от всего сердца…
— Я же инвалид!
— А я же не по ноге, а…
— Всё! Я пе-ре-вос-пи-тался.
— Что за конверт у тебя на пузе?
— Письмо… Я вчера из ящика достал и теперь везде с собой ношу… Я хотел тебе показать, только не тут, а дома…
«Смотри-ка, до чего быстро сработала почта!»
— Ну-ка, дай…
— Сейчас… Думаешь, почему я веселюсь? Что в школу ходить не надо? Нет! Мить, я из-за письма. На…
Все было как надо, и все же сидела в Мите виноватость. С этим чувством он и достал из конверта мятый бланк телеграммы.
На обороте были печатные слова. Одни — вырезанные из газеты целиком, другие — собранные из букв. Приклеенные желтым клеем. Так, что сразу ясно: письмо это человек спешно мастерил на какой-то сельской почте.
СпАсИбо тебе братишКа
МОЖЕТ КОгда нибудь увИдимся
Митя сложил бланк, затолкал в конверт. Покачал письмо на ладони. Адрес был написан корявыми печатными буквами. На месте обратного адреса — пусто. А на марке — штемпель почтового отделения «Остаткино».
Позавчера, по дороге в Мокрушино, когда проезжали через Остаткино, не так-то легко было уговорить дядю Сашу, отца и маму завернуть на площадь, к почте, чтобы Митя мог бросить приготовленное заранее письмо в ящик.
«Что за фантазии? Почему нельзя было отправить письмо в городе?»
«Папа, нельзя! Надо отсюда!»
«А что это за письмо?»
«Это секрет! У нас игра такая! Могут у меня быть свои секреты? Да не бойся, мама, тут ничего плохого!»
«Поехали, здесь всего-то пять минут», — решил дядя Саша, у которого был «такой же фантазер-придумщик».
Письмо ушло в ящик с коротким шелестом — будто со вздохом. И в этот же миг Митю ознобом тряхнула мысль:
«А может быть, это не я, а он отправляет письмо?»
«Как же так?»
«Или… он и я — это одно и то же… Он — это я через несколько лет!»
«Нет… Нет! Лучше уж… лучше уж как Жанкин брат Стасик!» — Это Митя крикнул себе с тем же, наверно, ужасом, что Елька свое: «Пусть живет Андрейка!»
«А ты уверен, что это лучше?»
«Я… не знаю… А может, и он, и Стасик, и я — всё одно?»
«Но почему?»
«А почему на свете вообще есть такое?»
Он передохнул, прислонился лбом к теплому железу ящика.
«Нет! Я Митя Зайцев. Я буду жить и писать сказки!»
«Да? — словно услышал он со стороны. — Ну… живи». — И пришло непрочное облегчение.
…Конечно, лучше было бы отправить письмо из какого-нибудь приморского города, но Остаткино годилось тоже. Ведь Елька слышал про эту станцию от Домового…
…Неизвестно, сколько продлится Митина и Елькина дружба. Может быть, всю жизнь. А может быть, разведет их судьба (не хотелось бы, конечно!). Но никогда, ни при каком случае, Митя не признается Ельке, как появилось это письмо. Тем более, что в письме — все равно правда!
Если Домовой жив — он обязательно думает так, как написано. А если… если нет его, то все равно они с Елькой когда-нибудь встретятся. На дорогах страны с придуманным названием Нукаригва.
1999 г.