Синий город на Садовой (сборник), стр. 130
— Схватишь опять какую-нибудь чахотку, дурья голова.
— Не-а…
А следующим вечером Елька прибежал опять такой же. Жаннет испуганно заругалась на него:
— Тебе что, лето на дворе?! Пень еловый!
— Я поспорил с пацанами в классе, что буду закаляться до октября, — а сам со шкафа тянул к горячему увеличителю покрытые гусиной кожей ноги.
— Ты уже дозакалялся один раз, — напомнил Митя. И вдруг догадался! Спросил прямо:
— У тебя, что ли, нет ничего теплого?
— Ну… есть. Только изодранное. И тесное… Мама Таня скоро получит зарплату и купит костюм, она уже присмотрела…
Митя торопливо заворошил в голове: что у него есть для Ельки — такое, из чего вырос, а износить не успел. А Жаннет вышла из чулана и вернулась с вельветовыми брюками и пестрым свитером.
— Ну-ка, Ельник-березник, слазь. Надевай… Кому говорят!
— Да не надо… Она правда скоро купит…
— Ты мне порассуждай! Сейчас получишь ниже поясницы!
Елька влез в свитер. Тот был в самый раз. А про брюки Елька сказал с сомнением:
— Девчоночьи…
— Балда! Не знаешь, чем девчоночьи отличаются от мальчишечьих? Посмотри как следует!
Елька, видимо, не знал. Но больше не упрямился. Брюки тоже оказались впору.
— Они… чьи?
— Брата.
— А он ничего не скажет?
— Ничего. Он из них давно вырос.
— А он где?
— Далеко… — опять сказала Жаннет. И Елька… он, как Митя в прошлый раз, больше ничего не спросил. Только поддернул штаны повыше.
— Маленько сползают. Ладно, у меня дома ремешок есть… — И толкнул руки в карманы. — Ой! — выхватил правую руку, сунул в рот мизинец.
Оказалось, в кармане был значок с оттопыренной булавкой. Красный ромбик с белой полоской и буквой С.
— Стасик всегда за «Спартака» болел… — Жаннет отложила значок, а из Елькиного мизинца выдавила алую каплю. — Это чтобы внутрь не попали микробы… А ты, Ельчик, теперь со Стасиком будто кровный брат…
И опять ни Елька, ни Митя ничего не спросили. Стасик же смотрел с портрета — веселый, двенадцатилетний…
Скоро нетерпеливый Елька стал уносить готовые части Нукаригвы домой и клеить на стену. Мучным клейстером, который сварила мама Таня. Начал с самого верха. Ставил взятую у соседей стремянку и колдовал у потолка. Вырезал края, умело состыковывал облака, горные вершины, деревья и скалы. А потом стремянка стала не нужна, можно было работать на табурете.
Некоторые снимки оказались слегка размытыми, но все трое решили, что так даже лучше. Будто Елькина страна местами покрыта чуть заметной сказочной дымкой. А отчетливые детали Елька еще добавит! Из новых картинок! Митя пообещал отыскать для этого пачки давних «Огоньков». И отыскал!
Елька, узнав про них, обрадовался:
— Вот хорошо… Чтобы Нукаригва была живая, к ней надо иногда добавлять что-то новенькое… — И вдруг застеснялся, стал вытирать нос-двухстволку рукавом свитера.
Он обещал придти за журналами вечером в воскресенье, но почему-то не пришел. А в понедельник случилось то самое. Утром Митя узнал про шумную субботнюю историю с бомбой и эвакуацией, а на последнем уроке «музыкантша» Яна Леонтьевна значительно сказала:
— Зайцев, после звонка не уходи домой. Зайдешь к директору, там тебя ждут.
…И сейчас, в столовой, Митя, не глядя на князя Даниила, вспоминал все это, словно прокручивал видеозапись.
КЛОУНАДА И ЛИЧНОЕ ДЕЛО
1
Он неторопливо заскреб вилкой пюре, дожевал хлебный ломтик, запил компотом. Географ терпеливо ждал. Потом спросил:
— Не убедил я тебя?
— Насчет системы? Не-а… — сказал Митя с Елькиной интонацией.
— Жаль.
— Не нравится мне ваша система.
— Она, дорогой мой, не моя. Она объективная данность. И человек может нормально существовать лишь тогда, когда учитывает реальные обстоятельства. Если живет в согласии с ними. Самое разумное для тебя сейчас сказать педсовету: «Простите, это я. Хотел пошутить, больше не буду». А то ведь… Ну, спецшколой тебя пугали зря, но из лицея можно полететь.
— Ну и фиг с ним. Извините, — сказал Митя.
— Извиняю. Но «фиг» не с ним, а с тобой. Лицей не потеряет ничего, а ты… Впрочем, дело твое… Не внемлешь моему совету?
— Нет. Неохота, — зевнул Митя. Натурально зевнул, его и правда клонило в сон.
Максим Даниилович встал.
— Ну что же, пошли, отрок… — Наверно, в давние-давние времена классный наставник таким тоном приглашал упрямца в комнату, где скамейка и березовые прутья.
Но Митя зевнул еще раз и пошел без дрожи. Только опять проклюнулось сквозь усталость любопытство: «А все-таки чем это кончится?» А еще опасливое: «Вдруг внутри что-то лопнет и разревусь?» Но до этого было, кажется, далеко.
В кабинете директора все оказалось по-прежнему. Наверно, педсовет не вставал из-за стола и даже не менял поз.
Жаннет быстро глянула на Митю, незаметно повернула к нему свой блокнот. Митя видел его листы, а те, кто за столом, — не видели. На белом развороте было крупно написано: «Они позвонили отцу. Скоро придет».
«Ну и слава Богу! А то сколько еще продержусь?»
Он кивнул Жаннет ресницами: все в порядке, мол. И услышал Киру Евгеньевну:
— Что скажете, Зайцев? Надумали что-нибудь?
— Что? — сказал Зайцев.
— Я спрашиваю: набрались ли вы мужества, чтобы сказать все как есть.
«Когда скажу, вот огорчитесь-то…»
— Мы ждем, Зайцев!
— Чего?
— Да он просто издевается! — взвизгнула «музыкантша» Яна Леонтьевна.
— Похоже на то, — согласилась не сей раз директриса.
Митя глотнул слюну. Искоса глянул на Жаннет, но она возилась с футляром своего «Зенита». Тогда Митя сказал:
— Кто над кем издевается? Максим Данилович… Даниилович… сейчас уговаривал: виноват или нет, а все равно признавайся, это система такая.
— Ты, сударь мой, совершенно не так меня понял!
«Еще и вертится! А такой хороший на уроках. „Друзья мои, нет ничего увлекательней науки географии. Это наука наук. В ней никогда не угаснет романтика открытий!“ И отглаженный, как мужская модель на показе костюмов…»
Опять вступила Галина Валерьевна:
— Виноват ты или нет, вопрос не стоит. Мы это знаем и так. Важно, чтобы ты признался сам. Так же, как признался твой дружок из шестьдесят четвертой школы.
— Господи, да в чем он признался-то?
— В том, что знал о твоих планах! В том, что участвовал в них! В том, что помогал тебе! Кажется, даже ходил с тобой к телефонной будке!.. Впрочем, это не важно. Главное, что он «раскололся», как принято сейчас говорить! Мы позвонили в ту школу, там его взяли в оборот, и он честненько выложил все!
«Врут?»
— Они что, пытали его?
— Не говори глупостей! Просто оказалось, что у него есть остатки совести!
«А если бы и пытали! После такого папаши он привык ко всему…»
И Митя потерял интерес. Чуть не зевнул опять.
И вошла мама.
2
Митя не сразу понял, что мама. Просто увидел шевеление педсовета, ощутил движение воздуха от двери. И тогда глянул налево.
Мама стояла в темном дверном проеме. Она была в легком желтом плаще, и свет из окна — хотя и не солнечный, но яркий — охватывал ее, как золотистое осеннее деревце. Мамины американские очки хрустально блестели. Мама надевала их не каждый день, а только при важных случаях. Была мама стройная и маленькая, как девочка, но Митя знал, какая она сейчас в душе. Чуял.
Мама сказала негромко и внятно:
— Здравствуйте. Кажется, я не ошиблась, именно сюда меня приглашали.
— Э-э… простите, вы кто? — глупо выговорила «младшая завуч» Фаина Леонидовна.
— Я, простите, Маргарита Сергеевна Зайцева. Мальчик, который стоит перед вами, мой сын.
Кира Евгеньевна возвысилась над блестящим столом.
— Да-да… Хотя мы ждали его папу. Виктора Алексеевича…
— Виктор Алексеевич занят и позвонил с работы мне. Я чем-то не устраиваю вас?