Тень Каравеллы (сборник), стр. 46
Редкая желтая цепь огней встала им навстречу из-за бугра.
— Вот село, — сказал Генка, стараясь не дышать, как гончий пес. — Вы дойдете сейчас одни. Я — назад.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Одиночество не пугает сразу. В первые минуты его просто не чувствуешь.
Они ушли, но Ильке все еще казалось, что звучат рядом, повторяются голоса:
«…И никуда не отходи…»
«Если кто подойдет, скажи, что мы рядом…»
«Костер не пали сильно…»
«Мы вернемся скоро…»
«Мы бегом…»
«Иначе все равно нельзя…»
— Да ладно, знаю, — нетерпеливо ответил Илька этим голосам. И только тогда по-настоящему понял, что остался один.
Никаких голосов не было. Даже песня замолкла на том берегу. Огонь потрескивал, листья шептались еле слышно. Вот и все. Эти звуки сливались с тишиной, которая по-комариному звенела в ушах.
Чтобы прогнать этот звон, Илька шумно и старательно вздохнул. Вздох получился ненастоящий, какой-то чужой. Тишина удивленно прислушивалась несколько секунд, а потом снова принялась наигрывать на комариных скрипках.
Лучше бы уж это были настоящие комары! Но они исчезли все до единого. Наверно, решили: пусть Илькино одиночество будет полным.
Илька поежился. Прошелся вокруг костра. Тряхнул плечами, чтобы прогнать навязчивое чувство неуютности. Это был не страх. Чего бояться? В конце концов, у него в кармане заряженный патрон. Конечно, без винтовки с таким патроном от врагов трудно отбиться, но все-таки это не простой орешек. Да и какие здесь враги?
Илька попытался засвистеть назло темноте и сел поближе к огню. Попробовал лихо, как Генка, переломить о колено сук, но рассадил кожу. Бросил сук в пламя целиком и хотел обернуться, чтобы взять другой, потоньше.
И тут почувствовал, что оборачиваться страшно. Страшно было оторвать глаза от огня и посмотреть в густую темноту за спиной.
Конечно, он обернулся. Безжалостно обругал себя трусом и обернулся. С подчеркнутым спокойствием стал копаться в куче хвороста. Но каждое движение почему-то давалось с трудом, словно Илька сидел по горло в воде и должен был преодолевать ее упругую плотность.
Страх не ушел, когда Илька опять сел лицом к огню. Сразу же стало казаться, что за спиной какая-то опасность. Сначала она была неясной, просто что-то пугающее. А потом Ильке отчетливо представилось, что из кустов бесшумно вышли двое в надвинутых на глаза фуражках и смотрят ему в спину. Он сжался сначала, а затем рывком повернулся навстречу врагам.
Конечно, он не увидел никаких врагов. Но и пустой поляны не увидел. И леса. В глазах плясали разноцветные следы пламени.
Нет, нельзя было этого терпеть! Все лесные страхи ожили. Как громадные темные бабочки, слетались они к Илькиному костру.
Илька поднялся и начал из чайника заливать огонь.
Костер сдался не сразу. Он возмущенно фыркал, плевался кусками пламени, горячими углями. Но наконец огонь, обиженно шипя, уполз под красные головешки и затих. Обжигая ноги, Илька притоптал угли.
За этой работой он о страхе почти забыл. Темнота навалилась со всех сторон, но сейчас она не казалась опасной. Она стала даже доброй. Не грозила ничем, а наоборот, прятала Ильку. Он как бы слился с ней.
Илька отошел от неярких тлеющих углей. Подобрал оставленную Владиком куртку. Слазил в палатку за своим фонариком. Он не собирался сидеть у погасшего костра. Решил, что уйдет в лодку и там дождется, когда все вернутся. Услышит шаги и крикнет, чтобы не пугались.
В лодке спокойно, как в своем доме. И нет темноты. Матово светится река, отблеск зари не гаснет на севере. Костры мерцают на том берегу. Слышны иногда голоса. Катера проходят, тепло блестя огоньками…
Илька оставил на берегу сандалии и пошел к лодке. Владькину куртку он повесил на крепкую суковатую палку, а палку положил на плечо.
Вода была теплая-теплая, днем такой не бывает. Светлый круг фонарика падал сквозь воду на песчаное дно. Илька видел, как искрятся песчинки и шныряют у его ног стайки прозрачных мальков.
Лодка закачалась, закивала мачтой, когда Илька подошел и взялся за борт. Тоже соскучилась одна.
Илька оставил горящий фонарик на корме, а сам пошел на нос. Было хорошо сидеть там и смотреть издалека на яркий огонек.
Но, кроме фонарика, Илька хотел еще видеть перед собой покинутый берег. Он снова прыгнул в воду и развернул лодку. Она послушно осталась на новом месте: на отмели почти не было течения.
Потом Илька устроил поудобнее фонарик. Там же, на корме, под скамейкой он заметил склянку со злополучным растворителем. Сказал ей: «Не бойся, этот огонь не опасный».
На реке не было глухой тишины. На правом берегу, за лесом, шипели и тяжело отдувались товарные составы. Прогудела машина. Потом долетел тихий, но отчетливый обрывок разговора:
— Витька, бородатый тип, отдай мою фляжку…
— Не отдам…
Илька обернулся, чтобы посмотреть на дальний берег, где бородатый тип Витька кому-то не отдавал фляжку.
И не увидел костров.
Берега он не увидел тоже. Вместо него небо и воду соединяла серая сумеречная пелена. Потом Илька заметил, как погасло в потускневшей воде отражение яркой звезды, а пунцовый огонь бакена расплылся и начал таять.
Шел туман.
Было непонятно, как он при полном безветрии катится с такой скоростью.
А может быть, туман рождался прямо здесь, у лодки, и лишь казалось, что он идет со стороны?
Прошло каких-то две минуты, и увидел Илька, что вокруг нет ничего. Пространство сжалось и потемнело. Тьма была не черная, а словно уголь, подернутый пеплом. Серая вата. Только фонарик на корме светился тусклым красным кружком.
Илька не встревожился. Было даже интересно, похоже на приключение. Он не отрывал глаз от фонарика. Легко было представить, что это не фонарик, а громадный, но очень далекий прожектор. А Илька — путешественник. Он плывет на свет далекого маяка. Без такого огня в этой мгле дороги не найти.
Илька тихонечко засвистел: «Без огня дороги не найти…» Слова складывались в песенную строчку. Других строчек не было, но он не огорчился. Хватит и одной.
«Без огня дороги…» — Илька оборвал свист. При чем тут песня! Ведь в самом деле не найти!
Что же он наделал…
…Он испугался, погасил костер, убежал от палатки.
И не могло быть никакого оправдания. Человек, который так поступает, называется дезертир. Это значит предатель и трус.
«Я же не знал, что будет туман!» — с отчаянием сказал себе Илька. Но сразу понял, что это глупость. И без тумана дорога ночью нелегка. Попробуй отыскать палатку, если нет костра!
…А когда они все-таки отыщут, Генка со спокойным и скучноватым лицом будет смотреть мимо Ильки. Он не станет тратить времени даже на презрение. Владик будет жалостливо молчать. Иван Сергеевич скажет: «Илька, я же тебя просил…» И лицо у него сделается таким, словно он сам, а не Илька виноват…
Илька тоскливо сжался на скамейке. Можно было даже заплакать, все равно не видел никто и не слышал. Но плакать не хотелось. Слезы помочь не могли, могли помочь только спички, а их Ильке не оставили. Забыли.
Он вскочил и начал шарить в карманах. Может быть, случится чудо и отыщется коробок? Не было чуда. В левом кармане был плоский перочинный ножичек, в правом — патрон.
Теплый патрончик, гладкий, с тупой тяжелой головкой.
Если вынуть пулю, на ладонь скользнет щепотка пороха. И найти бы тогда хоть искорку…
Где ее найдешь?
Лишь фонарик светит сквозь серую пелену. Светит все слабее. Или стал плотней туман, или садится батарейка и бледнеет в лампочке крошечный огонек.
Илька смотрел на фонарик не отрываясь, и в мыслях у него соединялись постепенно две разные вещи: лампочка и патрон.
Лампочка — тонкий стеклянный пузырек…
Раскачивая лодку, Илька бросился на корму. Ему теперь казалось, что времени прошло очень много. Наверно, ребята с Иваном Сергеевичем спешат назад. О том, что Владик может задержаться у врача, Илька просто не думал. Он с самого начала не верил, что Владьке грозит серьезная опасность. Не бывает так, чтобы столько несчастий на одного человека…