Тень Каравеллы (сборник), стр. 16
Сорванный ударом ветра с соседнего столба, вокруг Владика лег черной петлей и пружинисто дрожал электрический провод. Один раз он коснулся флюгера, и проскочила голубая искра.
— Владик! — громко выдохнул Генка.
Владик вздрогнул и качнулся.
— Гена…
— Стой, — негромко и отчетливо сказал Генка. — Стой, не шевелись. Нельзя.
Владик напряженно замер.
— А что? — спросил он. — Я же далеко от края.
— Владик, — очень спокойно сказал Генка, — ты стой, как стоишь. Провод кругом.
Владик понял сразу.
— Под током? — быстро спросил он.
— Да.
— Близко?
— Ты стой, — повторил Генка. — Только стой. Я сейчас.
Провод касался крыши в двух точках: у самого конька и между трубой и флюгером. Но с этих двух сторон к нему нельзя было подойти: Генка рисковал или свалиться вниз, или зацепить железный флюгер, который был под током. В других местах проволока упруго качалась сантиметрах в сорока над крышей. Чтобы попасть к Владику, нужно было перешагнуть через нее. Перешагнуть и не коснуться.
Генка постоял, подумал. И перешагнул. Владик что-то сказал ему, но опять ударил гром, и Генка, вздрогнув, не расслышал.
— Я подниму тебя, — сказал Генка. — И перенесу. Держись.
— Надо смотать змея, — ответил Владик. — Он так и не упал. Здорово, верно?
Генка перехватил нитку и перекусил ее.
— Не до змея, — произнес он, сдерживая раздражение и страх. — Сделаем новый потом.
Он присел и подхватил Владика. Тот оказался не тяжелый. Почти такой же, как Илька, которого Генка не раз перетаскивал через весенние лужи по дороге из школы.
— Держи выше ноги, — велел он.
Надо было оставаться совершенно спокойным. Генка чувствовал, что только спокойствие поможет ему. Только оно одно. Иначе…
— Держу, — сказал Владик.
Он, видимо, понял опасность до конца. Понял и то, что нужно подчиняться Генке во всем. Только этим Владик мог помочь ему. Он сидел на руках у Генки, не двигаясь и высоко подтянув ноги.
Теперь Генке надо было сделать шаг. Вернее, два шага: перенести через проволоку сначала одну, потом другую ногу. И это было самым трудным. Едва он отрывал одну ступню от крыши, как ему казалось, что вторая сейчас же скользнет по мокрым наклонным плиткам шифера. Резиновые подошвы были стерты и ненадежны. Генка решил было сбросить тапочки, но спохватился: крыша была сырая, и на ней лежал провод. А резиновые подошвы — все-таки защита от тока.
Он снова хотел оторвать ногу от крыши и снова не решился. Казалось, что поскользнется и рухнет вместе с Владиком на проволоку. Она качалась в десяти сантиметрах от Генкиных коленей, безобидная на вид, с бегающими капельками воды. Но в ней была смерть.
Гроза слегка отодвинулась, и раскаты стали глуше, а вспышки потускнели. Дождь стал мелким, только ветер не стихал. Он обдавал мокрого Генку холодными потоками, упруго толкал в спину, словно советовал: шагай, не медли… Но Генка вздрагивал и смотрел на провод, не двигаясь. И все по сравнению с этой черной проволокой было теперь мелким и неважным: и английский язык, и запуски «конвертов», и обида на отца… От всего Генка оказался отделен, как границей, тонкой петлей провода, который, касаясь флюгера, сыпал синие искры.
Руки начали уставать. И спина устала: ведь Генка стоял выгнувшись назад, чтобы лучше удерживать Владика.
«Глупо как-то, — подумал Генка. — Сейчас на станции дежурит у рубильника человек. Ему ничего не стоит выключить ток. Хотя бы на одну секунду. Выключил, и все в порядке, и мы с Владькой на земле. Но он не знает ни про нас, ни про оборванный провод. И потому, что не знает, мы сейчас можем умереть». Он представил, как это — умереть. Наверно, будет прикосновение холодного металла к колену, сразу же сотрясающий удар — и темнота. У него дрогнули руки.
— Гена, — сказал Владик. — Ну-ка, отпусти меня. Ты скажи где, и я выберусь сам.
— Ну нет! — жестко ответил Генка. — Здесь-то ты ничего не сделаешь сам.
Он вдруг страшно разозлился. На грозу, на себя, на того человека у пульта электростанции, который во время грозы не выключил ток, хотя это и полагается. Что же теперь, в самом деле умирать?!
Он глубоко вздохнул, напряг мышцы и перенес всю тяжесть двух тел на левую ногу. Она, кажется, не скользила. Раз — шагнул правой ногой и остановился на секунду, проверяя: жив ли?
Два — он перебросил левую ногу через провод и, теряя равновесие, сбежал по скату на плоскую крышу пристройки.
И, словно понимая, что упустил добычу, провод обессиленно звякнул и сник — его второй конец отскочил от столба. Теперь это была обыкновенная проволока, холодная и безвредная.
— Все, — тихо сказал Генка, и руки у него разогнулись.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Владик остановился на середине кухни, стянул через голову мокрую майку и шмякнул ее на пол. На худеньком Владькином плече Генка увидел тонкий белый рубец. И понял: «Это от нитки». Ему вдруг стало тоскливо и беспокойно, словно беда еще не прошла, а только подкрадывалась, тайная и непонятная.
Владик опустился на колено и начал распутывать на ботинке затянувшийся шнурок.
В комнате хлопнула дверь.
— Папе не говори, — торопливо попросил Владик.
— Можете не говорить. Я и сам видел оборванный провод. — Владькин отец остановился на пороге.
Он стоял, нагнув голову и вцепившись в косяки. Дождевые капли стекали с низко подстриженных висков на худые щеки. Пиджак и брюки были насквозь пропитаны водой.
— Черт знает что! — не двигаясь, заговорил Иван Сергеевич. — Так и не будет мне покоя?
Владик молча ломал ногти о намокший узел шнурка.
— Горе ты мое, — глухо сказал отец. — Ну ведь просил я тебя…
Узел не развязывался. Владик нагнулся еще ниже — так что задел подбородком колено. Острые локти раздраженно дернулись. Отец шагнул с порога.
— Дай помогу.
— Я сам, — сквозь зубы сказал Владик.
Иван Сергеевич выпрямился и несколько секунд стоял над Владиком, глядя на его мокрую спину с худыми лопатками и цепочкой позвонков. Потом положил ладонь на Генкино плечо:
— Пойдем, Гена. Он все хочет сам.
Ладонь была твердая и шершавая, как у Генкиного отца. Генка послушно шагнул через порог.
Утихающий дождь плескался на оконных стеклах. Гроза еще погромыхивала, но уже без прежней силы. Она была похожа на уставшего зверя, который рычит сквозь дремоту, нестрашный и добродушный.
Иван Сергеевич подошел к окну и нагнулся, будто хотел прислониться лбом к стеклу. Но не прислонился. А Генка стоял посреди комнаты. Не знал, что теперь делать и говорить. Беспокойство не оставляло его.
Не оборачиваясь, Иван Сергеевич спросил:
— Ты его стащил с крыши?
— Как вы знаете? — хмуро сказал Генка.
— Ты?
— Вместе слезли, вот и все…
— Да… В общем… спасибо… Хотя при чем тут спасибо? Говорить как-то об этом… Провод под током был?.. Близко?
— Ерунда, — поморщился Генка.
— Ну-ну… — Владькин отец обернулся и пристально глянул на Генку. Вдруг спохватился: — Продрог ты.
Со стены, из-под занавески он сдернул мохнатый серый пиджак и набросил на Генку. Пиджак оказался Генке до колен. От него пахло известкой и табаком.
— А вы? — насупившись, спросил Генка.
— Что я? А, ну да… — Иван Сергеевич начал расстегивать мокрый костюм.
— Владьке надо переодеться, — сказал Генка. — Простынет ведь.
Иван Сергеевич шагнул к кухонной двери.
— Дать тебе сухую рубашку?
— Сам, — донеслось оттуда.
— Вот так все время. Все сам, — устало сказал Иван Сергеевич. — Все одно и то же. В Воронеже когда жили, вздумал по ночам на велосипеде гонять вокруг двора. Он ездит, а я в подъезде стою, от страха полумертвый. Один раз в какого-то пьяного дурака врезался, упал. Мне бы бежать туда, помочь, а я бочком, бочком да по лестнице домой. Не дай бог, если узнает, что следил за ним.
За дверью раздался стук: Владька стянул ботинок. Иван Сергеевич оглянулся на дверь и продолжал: