Топот шахматных лошадок (сборник), стр. 50
— Нет… не знаю… Я боюсь: вдруг что-то случится…
— Ничего не случится! — Вашек постарался придать словам бетонную («элизобетонную»!) твердость.
…Но плохое случилось. Только узнали это вечером, когда пришел отец.
Отец был высокий (длинный даже), худой, с жесткими светлыми усами, с отросшими небрежными волосами — он всегда забывал вовремя постричься. Руки его с тяжелыми кистями и крепкими пальцами далеко торчали из обшлагов. Мама говорила: «Руки не хирурга, а кузнеца». А еще она говорила, что папа похож на молодого Горького и порой добавляла: «Впрочем, уже не очень молодого…» Папа спрашивал, где она видела молодого (и не очень) Горького, чтобы так сравнивать. Мама отвечала, что на снимках, портретах и в старых фильмах. Папа говорил, что в фильмах Алексея Максимыча играют артисты, а они сами его никогда в натуре не видели. «Есть документальные фильмы», — возражала мама. «А там он уже старый и съеженный, довели мужика…»
Приходил он домой усталый, но без уныния, с искорками в глазах. Вставал на пороге, подпирая головой косяк, говорил Вашеку и Сёге: «Ну что, мужики, жизнь продолжается?» Они повисали на нем справа и слева. Сёга сперва стеснялся делать это, а потом привык. «Висят груши — немытые уши», — сипловато сообщал папа и нес мальчишек в комнату, стряхивал на диван. Мама только головой качала: три сорванца…
Правда, так бывало не всегда. После неудачных операций отец возвращался сумрачный и ложился на диван сам. Лицом к стене. Уже потом, осторожно, мама выспрашивала: что там произошло? Но такие возвращения случались не часто.
А вот сегодня Евгений Евгеньевич Горватов пришел домой — туча тучей. Сразу стало ясно: прыгать на отца не следует. Все трое — мама, Вашек и Сёга — смотрели на него тревожно и вопросительно.
Оказалось, что дело не в хирургических неудачах. И папа не стал отмалчиваться. Наоборот, он грохнул кулаком по косяку и сразу объяснил:
— Эта сс… скотина Рытвин… Ведь уже обзавелся несчитано виллами и мерседесами, по заграницам мотается как только хочет, денег невпроворот, с золотых унитазов не слазит, а все ему мало!
Оказалось, что больницу скорой помощи, где отец был ведущим хирургом, собираются закрыть. Будто бы на ремонт. И ремонт этот подрядился делать всем известный «олигарх губернского масштаба» Андрей Андреевич Рытвин. Не сам, конечно, а его всякие фирмы. Ну и ладно, делал бы, ведь больница в самом деле обветшала. Но тут же стало известно, что после ремонта медики в это известное всему городу здание не вернутся, там будет устроен роскошный отель…
— «Международного класса»! — Отец опять стукнул по косяку. — Андрей Андреич будет качать с него прибыли, кое-что перепадет областным властям, поэтому они двумя руками ухватились за проект… А куда денут сложившийся за десятки лет коллектив? Оборудование? Лучший в области ожоговый центр? Операционную? Рассуют по районным клиникам!.. А куда станут привозить пострадавших во всяких взрывах и ДТП? В эти самые клиники, где все коридоры и кладовки забиты больными?..
— Женя, да успокойся ты… — попросила мама.
— Я совершенно спокоен, — заверил отец и хотел третий раз врезать по косяку. Посмотрел на кулак, посжимал, поразжимал пальцы, вздохнул. Пригладил волосы.
— Вот такая жизнь, мужики… Сплошное светлое будущее…
— Но есть же областное правительство, — неуверенно сказала мама.
— Конечно, есть! И там заявили, что «у слухов нет оснований». Мол, после ремонта больница въедет туда снова. А губернатор сообщил журналистам, что «все это — нагнетание обстановки и предвыборная политическая провокация». Только все уже, даже глухая санитарка тетя Глаша, знают, что будет отель. И название известно. «Жемчужный парус». Каково, а?
— Безвкусица какая, — сказала мама. Но папу это не утешило.
— Да разводил бы он любую безвкусицу на другом месте! А то ведь подавай ему больницу! Оно и понятно: место самое выгодное. Архитектура — как в княжестве Монако… А нам сказали, что надо вытряхиваться из помещения до сентября.
— И главное так внезапно… — пожалела мама и отца, и больницу.
— Специально! Чтобы не успели опомниться и начать всякие протесты… Ладно, мы все равно повоюем!
— Вот такой ты мне нравишься, — одобрила мама. — А чтобы воевать, надо вовремя ужинать. Умывайся и ступай на кухню. Вы, голубчики, тоже. И никаких «не хочу»…
За столом отец, все еще сердито посапывая, рассказал, что сегодня он сделал удачную операцию пенсионеру Глазову. Операцию сперва не разрешали, главный врач говорил, что нет нужды спешить, можно оперировать в городской больнице, в плановом порядке. Но плановая операция — это бешеные деньги, откуда они у старика? А если в скорой помощи, то, значит, срочная и бесплатная…
— Ну, я поднапёр на нашего Семёныча, главврача. Он все же мужик неплохой, кой-какая совесть у него есть…
Сёга выглянул из-за синей кружки с простоквашей.
— Папа, а у этого, у Рытвина… у него совсем-совсем никакой совести нет? — Он задавал иногда неожиданные вопросы.
Отец черенком вилки поскреб заросший висок.
— Тему надо рассматривать философски… Возможно, какая-то совесть у него и у таких, как он, есть. Но она не применима к нормальным человеческим понятиям. Другая она… Вот, например, отстрел конкурентов стал в их кругах уже не преступлением, а обычным приемом в разрешении деловых конфликтов. Не успеваем оперировать всяких боссов и телохранителей. И это ведь лишь те, кого не наповал…
Мама кашлянула и глазами показала на Сёгу: не травмируй ребенка. Отец тоже покашлял, спохватился:
— Ох, я и забыл! Я тебе, Сергей, такую лошадь раздобыл! — Он спешно выбрался из-за стола, ушел из кухни и тут же вернулся с желтой шахматной лошадкой в узловатых пальцах. У нее была улыбчивая, озорная мордашка. Сёга засветился, шевельнул губами: «Спасибо». Взял лошадку в две ладони, поднес к лицу, зашептал что-то. Мама, отец и Вашек быстро переглянулись. Отец опять кашлянул и сообщил:
— Ты не сомневайся, она с той самой клетки. Я ее собственноручно в кабинете у Валерия Семеныча спер. То есть сначала спер, а потом признался, что реквизировал… Вашек, ты уж смастери дубликат, я обещал. Сделаешь?
— Та-а… — с удовольствием отозвался Вашек.
Но «лошадкина радость» не совсем отключила Сёгу от тревог. Он поднял лицо, глянул на всех по очереди, выдохнул тихонько:
— Вот если бы больница стояла на Треугольной площади…
— М-м… ну и что тогда? — осторожно спросил Евгений Евгеньевич.
— Было бы хорошо. Там не бывает зла… — И Сёга стал гладить мизинцем прядки деревянной гривы.
Новые встречи
На следующее утро после встречи с Вашеком Белка проснулась рано. Лежала и думала о Вашеке… Да нет же, не так, как обычно девочки думают о мальчишках: ах, какой он, мол, привлекательный, как он будет ко мне относиться, если подружимся, и нет ли уже у него знакомых девчонок, и что он, интересно, думает про меня… Ну, честное же слово, не так! Вашек был частью всего, что случилось вчера, когда с неслышным звоном туда-сюда прогнулось несколько раз окружающее пространство. Он был неотрывен от загадочных кварталов, от своего названного брата Сёги с его тяжкой судьбой, от солнечных часов посреди Треугольной площади, от самолетиков со стрекозиными крыльями (один такой самолетик сейчас висел на нитке над Белкиной кроватью)…
Ну, а если уж совсем-совсем по правде, то все-таки думалось и просто о Вашеке. О том, что он добрый и симпатичный. Вроде бы на первый взгляд ничего особенного, а… ну, в общем, ясно…
Белка томилась в ожидании часа, когда можно позвонить Вашеку. В девять, наверно, еще рано. Может, он спит допоздна. Или просто подумает с недовольством: во какая нетерпеливая. Может, у него других дел полно, а про Белку он и не помнит…
Но в половине десятого, наверно, уже можно… А чтобы время не ползло, а двигалось нормально, Белка пропылесосила комнату и вычистила на кухне сковородки, чем немало удивила маму: