Рыжее знамя упрямства (сборник), стр. 152
— Именно “пока”! Но тебе отчаянно хочется подвигов. Тоже мне Олег Кошевой…
— Ну, Кошевого-то не надо трогать, — угрюмо сказал Илья. — И так оплевали парня…
Я подумала, что это мама и правда зря. Вспомнила сразу Илюхин рассказ, как он писал в университете вступительное сочинение.
Тема, на мой взгляд, была идиотская и коварная. “Герои романа “Молодая гвардия” в свете современных воззрений”. И какой мудрец такую выдумал? Разумеется, Илья был единственный, кто эту тему выбрал.
Я “Молодую гвардию” целиком не читала. Не потому, что скучная или “слишком толстая”, а просто не люблю книги с плохими концами. Достаточно мне Гюго — там что ни роман, то в конце трагедия! Поэтому о краснодонцах я прочитала лишь отдельные куски романа. А Илья — полностью. Наверно, не столько из интереса, сколько из принципа — чтобы знать . Ну и вот, использовал это знание.
Писал он, по его собственным словам, “будто саблей махал”. Увлекся и не думал, как посмотрит комиссия.
Для эпиграфа он взял строчки из стихов поэта Константина Левина:
А потом он писал, что книга “Молодая гвардия” и ребята-молодогвардейцы — это разные явления. Олег Кошевой, Сережка Тюленин, Любка Шевцова были обычные парни и девчата и, возможно, даже не слыхали о писателе Фадееве с его единственной тогда книжкой “Разгром”. И воевать начали, не думая о будущей славе, не ведая о “руководстве коммунистической партии”, про которое так много вещает автор романа. Они ввязались в эту войну, потому что иначе не могли. Они были такие . Верили искренне, дружили искренне, ненавидели искренне. Вредили врагам, наверно, не очень умело и не очень много, но свою долю в борьбу за победу все же внесли. “Этот день мы приближали, как могли…” Их же сперва объявили титанами героизма, а потом начали шептаться, что все, вроде бы, не так и что Олег — он чуть ли не бандеровец…
Что за страна, в которой никто не застрахован от клеветы? Почему ради политики людей можно делать то такими, то иными? Слабохарактерного Николая Романова сперва нарекли кровавым злодеем, потом объявили святым. Несчастного пацана Пашку из деревни Герасимовки, мечтавшего о светлой доле (не знал же, что врут!), много лет именовали героем и примером, потом объявили предателем и подонком. Московскую девочку Зою возвели в ранг беззаветной героини, а потом сказали, что она поджигательница мирных крестьянских конюшен. Вот и с краснодонцами похожее дело.
Илья даже вставил свои стихи:
А роман “Молодая гвардия” те ребята не читали, его тогда не было. Прочитали потом лишь несколько счастливцев, которым удалось уцелеть.
А писатель Фадеев — что? У него хватало проблем. Среди них была, наверно, и книга “Молодая гвардия”. Возможно — упреки совести: что-то неправильно написал, кого-то зря возвеличил, кого-то напрасно обвинил… Но это была не единственная его проблема и не самая большая. Он все их решил разом. Как писал Константин Левин,
Короче говоря, писатель в один прием избавился от всех вопросов. Не самый легкий способ, но и, прямо скажем, не самый сложный. Бог ему судья. И конечно, его, писателя Фадеева, искренне жаль. Но тех ребят жаль все-таки больше. Они слишком мало жили, мало радовались. И главное, у них не было выбора: жить дальше или не жить. Это решали не они…
Как и сейчас решают не они. Послали — иди, стреляй, умирай. Кого-то опять объявят героями, кого-то подонками и злодеями. А они — хотели? Впрочем, про большинство и не вспомнят. На всех не найти писателей…
В общем, мама, кажется, зря задела эту тему. Но ее можно понять: чего не скажешь в отчаянии.
Илюха вдруг обмяк, махнул рукой, начал бубнить, что ничего еще не решено, что он сказал это просто так. Заранее. Теоретически…
Мама ответила, что, как бы он проэто ни сказал, теперь ее жизнь будет вечным страхом и ожиданием беды.
2
Долго ждать беды не пришлось. И для этого брату не понадобилось ехать на Кавказ. Ранним вечером, почти среди бела дня, его в сквере у городской библиотеки избили два полупьяных гада. Возрастом не старше Ильи, но каждый в три раза здоровее. Ни за что. Вернее, за то, что “очкарик”, “ботаник”. Как ни вспомнить мордастого Панкратьева: “Чё, читатель, да? Гы…” Как ни странно, Илья отмахался сам (дядя Костя чему-то успел научить). Пришел домой. Позвонил, шагнул к себе в комнату и навзничь повалился на тахту.
Я как увидела его распухшее окровавленное лицо, заплывшие глаза, очки с трещинами, поняла: выть от горя и обмирать не время, надо действовать. Тут же позвонила в скорую. Потом в милицию: сперва по ноль-два, затем райотдел.
В райотделе ответили:
— Если драка, пусть напишет заявление. С приметами.
— Он ничего не может писать! Вы бы посмотрели!
— Они все сами нарываются, а мы — смотри, — ответила раздраженная дежурная дама.
— Понятно: ворон ворону глаз не выклюет. Видимо, ваших рук дело…
— Девочка, не груби!
— Я не грублю, я отражаю факты…
Скорая приехала быстро. Илью забрали в больницу. Мне разрешили поехать с ним. Уже из приемного покоя позвонила я маме. Не хотелось, но что делать-то. Мама примчалась в больницу на директорской машине…
Я зря “клепала” на милицию, она была тут ни при чем. И кстати, оперы все же прикатили к нам домой, но никого не застали. Сами обзвонили больницы, узнали, где Илья, и отыскали его там. Сняли показания, сказали “найдем гадов” и… нашли! В тот же вечер! Потом те кретины — с мамами! — приходили к Илье в палату и канючили, что не надо писать заявление и доводить дело до суда. Им, как и брату, не было восемнадцати. Илья попросил матерей выйти в коридор и сказал: “Хрен с вами, идите в ж…” И они пошли, пятясь и благодаря. Но это уже потом, через несколько дней. А в тот вечер…
Бедная наша мама… Ну за что ей такие подарочки со дня на день! Впрочем, в больнице она держалась молодцом, расплакалась только дома. Я успокаивала, она не успокаивалась. Тогда я догадалась: позвонила в Питер дяде Косте и дала маме трубку. Мама излила давнему другу душу и все недавние события и беды. Дядя Костя утешал ее с чисто мужской логикой и сдержанностью (я “висела” на параллельном аппарате и порой вставляла фразы). Он даже высказал суровую, но дельную мысль, что “нет худа без добра и, может быть, этот случай отвлечет юного познавателя жизни от кавказской авантюры”.
Отвлек не сам случай, а врачи. Илюхины кости, мышцы и череп не очень пострадали в драке, но вот глаз. Тот, больной… Через день он стал воспаляться, и пришлось Илью перевести в клинику глазной хирургии. Там доктора сказали, что пока большой опасности нет, но дней десять придется полежать. А со временем, где-нибудь через год, возможно, понадобится операция — чтобы “решить проблему кардинально”. И конечно, до той поры не может идти речи о дальних поездках…
Мама призналась мне:
— Я не знаю опять: горевать или радоваться…
— Наверно, и то, и другое… — вздохнула я.
Я навещала Илью каждый день. Мама тоже, но не со мной, а ближе к вечеру. Илья выходил в больничный садик — с толстой повязкой на глазу, но уже довольно бодрый. Хотя и немного виноватый. О Кавказе больше не было ни слова — по крайней мере, с ним. Но однажды на подходе к больнице я увидела Татьяну и заявила ей без предисловий: