Рыжее знамя упрямства (сборник), стр. 138
Потом он выдавил:
— Я же все равно там ничего не выиграю. Только про него буду думать, если поеду…
— Всё, ша. Отбой, — сказала я. — Уже никто никуда не едет.
Надо отдать должное Илье. Он уговаривал меньше всех. Вернее, почти вовсе не уговаривал. Хотя перед гроссмейстером брату было неловко: ведь именно он, Илья, навязал Лоську ему в ученики, а тут такой “немыслимый каприз”.
Мне, один на один, Илья сказал:
— Я вдруг понял простую вещь: Лосенок никакой не шахматист по природе…
— Да как же так!
— А вот так, мучача. Шахматы это великий труд. Это, кстати, пытался внушить Лоське гроссмейстер. А тот хлопал глазами и не верил. Потому что для него это лишь забава — развлечься или там деньжат зашибить на бульваре. Про взрослого можно было бы сказать: “гениальный дилетант”… Для него умение играть — как для мотылька умение порхать над травами. Захотел — помахал крылышками, устал — присел и все хлопоты забыл…
— Неужели его нельзя приучить?
— Я не знаю, как. И не знаю, надо ли. Боюсь, что это — просто не его …
Конечно, про эти разговоры я не стала писать в реферате. Но про один все же написала. Как Лоська спорил с Татьяной.
Надо сказать, что Илюхина подружка в последнее время стала проявлять упорство и резкость суждений, которые раньше в ней не замечались (или я плохо ее знала?). Случалось теперь, что Илья, поговорив с ней по телефону, со стуком клал трубку и шепотом чертыхался. Я, конечно, с замечаниями не лезла. Но, когда она заговорила с Лоськой — другое дело.
Вот как я написала про это в реферате:
“Однажды с Лоськой заспорила одна его знакомая, студентка. Она сказала, что ехать он обязан , потому что это его долг .
“Нельзя зарывать талант в землю, он принадлежит не только тебе, а всем людям…”
“А как же Васька?” — сказал Лоська.
“Пойми, что это несоизмеримо . Бродячий котенок и… в будущем, может быть, звание чемпиона мира.”
Интересно, что Лоська не усомнился в возможности получить такое звание. Он просто сказал:
“А зачем оно? Ради денег, что ли? Обойдусь.”
“Не ради денег, а ради отечества”, — строго сказала студентка. Лоська подумал и спросил:
“Отечество от слова отец ?”
“Да, а что?”
“Да так, ничего…” — тихонько сказал он. И ушел.
Лоськиного отца, шофера, посадили на пять лет за то, что он столкнулся на грузовой машине с мерседесом. Сперва определили, что он не виноват, но, видимо, хозяева роскошной иномарки выложили немалую сумму, и те инспекторы, что расследовали дело, вдруг изменили показания. Так что Лоськино “отечество” теперь в спецзоне на севере области, под поселком Хантаево. А может, еще на пустыре, где похоронен его кот Умка. Потому что в других городах Лоська никогда не бывал. И никакие дальние поездки ему в ближайшие годы не светят, особенно заморские острова, вроде того же Джерси…
Конечно, я очень отклонилась от темы острова. Можно сказать: причем тут пятиклассник Мельников? Но какая-то связь все же есть. Ведь Лоська любит книжку про зверинец на острове Джерси…”
Вот так меня “несло” в этом тексте, который получался совсем не географический. Правда, Дмитрий Витальевич, говорил, что возможна “философия и лирика”, но какая именно и в каком количестве?
Впрочем, я не боялась и про отметку не думала. Я… писала, вот и все.
Кстати, когда я рассказала в письме Пашке про случай с Лосенком, он ответил коротко:
“Жень! Пока есть такие люди, как Лоська, они нас не сожрут”.
3
“Они нас не сожрут”… Мы с Пашкой понимали друг друга. Они — это гады, которые расплодились по всей планете. И под боком у нас, и в дальних краях. Господи, почему их так много? Может быть, планета, пересекая пространство, попала в какой-то отравленный пояс, в котором ядовитая плесень разрастается особенно густо?
Они — всюду. (Неужели и на острове Джерси?) От них не спрячешься ни в каких дальних и теплых краях… От тети Лии пришло письмо, над которым мама плакала весь день. А я сидела дома и на уроках, сцепив зубы. Тетя Соня и маленький Мишка ехали из Хайфы в какой-то поселок к знакомым. Они вышли на минуту на промежуточной остановке, Мишка хныкал, что хочет пить. В этот момент в автобус вошел небритый тип и рванул на себе пояс со взрывчаткой. Автобус разнесло. Тетя Соня и Мишка в это время стояли у буфетного павильона. Мишке перебило руку деревянной стойкой. Тетю Соню ударило взрывной волной. Они оба сейчас в госпитале… Можно сказать, что им повезло, живые. А тех полутора десятков, что оставались в автобусе — как не было на свете. Одни клочья от них, от взрослых и ребятишек…
ЗА-ЧЕМ? В чем они виноваты? Они же ни с кем не воевали!
Я не думаю, что тот гад, который взорвал на себе мину, был храбрец. Сволочь он, вот и все. Никакой храбрости не надо, если твердо веришь, что нажмешь кнопку и в ту же секунду окажешься в райских садах, где тебя ждет бесконечное счастье. Но разве можно заработать вечное блаженство за счет множества других, которым причинил боль и горе?
Мама несколько дней ходила такая, будто в чем-то виновата. “Мы тут живем в их квартире, а они там в таком ужасе…” Она повторяла эти слова, пока Илья не вспылил. Он швырнул на диваночки и крикнул, что мы, черт возьми, живем тоже не в раю. Что взрывают и берут заложников и у нас. Вспомните, что недавно было в Москве! А в нашем городе — что? Благодать? Тошно включать телевизор! Все ходим, как по минному полю… Я поняла, что Илья просто переводит маму “на другие рельсы”. Мол, если она переключится с мыслей о Лифшицах на более близкие и привычные тревоги, то слегка успокоится. Наивное дитя мой братец…
А насчет “минного поля” он как в воду смотрел. Через неделю после письма тети Лии какой-то тип стрелял в дядю Костю. Среди бела дня, прямо в подъезде его дома.
Обычно такие покушения удаются безотказно. Однако на этот раз террористу не повезло. Дядя Костя — афганец все-таки — за миг до выстрела почуял опасность, присел, выбил пистолет, врезал стрелку по переносице. Неудачливый убийца рванул из подъезда, а дядя Костя замешкался, потому что доставал улетевший за батарею пистолет. Не догнал гада. Тот прыгнул на заднее седло к какому-то мотоциклисту, и они умчались со двора.
Дядя Костя отнес пистолет в милицию и написал заявление. Думаете что? Сразу бросили патрули на поиски преступников? Сказали: “Хорошо, разберемся. Когда понадобитесь, вызовем. Шум не поднимайте, главное, чтобы не узнали газеты и ТВ”. Несколько дней не вызывали. Дядя Костя зашел сам и узнал, что… дело темное. “Может быть, это ваш собственный пистолет и вас надо привлечь за незаконное хранение…”
— Я сдержался сперва, — рассказывал дядя Костя. — говорю вежливо: “Это каким же аналитическим умом надо обладать, чтобы придти к такому выводу. Как по-вашему, с какой стати человек в здравом сознании понесет в милицию свой пистолет?” А они: “Может быть, вам было выгодно имитировать покушение на себя”… Это мне высказал начальник отделения, розовый вежливый майор. Я стою, улыбаюсь, а рука, чувствую, сгибается сама собой, чтобы вмазать… А он улыбается тоже и говорит: “Не надо, мы знаем, что вы это умеете…” Ну, дверью я грохнул от души, а дальше что? Если бы не отъезд, начал бы копать сам, но задерживаться-то не могу, билет уже…
Дело в том, что дядя Костя уезжал из нашего города. Насовсем. Трест “Стройметалл” переводил его на какую-то ответственную должность в Петербург. Нельзя сказать, что он радовался такому изменению в своей жизни, но и не спорил. “Что поделаешь, Валечка, дело требует. Я человек военный, привык: если надо — значит, надо…”
Может быть, не только “дело требовало”. Может быть, он решил, что лучше оказаться подальше от нас, поскольку его привязанность к маме такая безнадежная… Короче говоря, уехал, причем попрощался поспешно, как бы между делом. Маме подарил розы, Илье — свои командирские часы, а мне сделал самый большой, самый дорогущий (во всех отношениях) подарок. Это книга-альбом под редакцией итальянца Франко Джорджетти “Самые знаменитые парусные суда”. Мама как увидела, опустила руки.