Рыжее знамя упрямства (сборник), стр. 124

Мама кивнула:

— Я махала руками, отказывалась: “Что ты, Лиечка…” Но она сказала: “Валюха, мы с тобой как сестры, какие счеты. Как я стану жить там , если буду знать, что ты здесь в беде?” А потом они с тетей Соней вообще запретили мне говорить на эту тему…

Я не очень хорошо знала тетю Лию. Она бывала у нас не так уж часто (тетя Соня — та даже чаще). Но с мамой они в самом деле были очень давние школьные подруги. Вроде как мы с Люкой. Мама, если рассказывала о своем ученическом времени, всегда начинала: “Когда мы с Лией…”

2

Началась квартирная лихорадка. Лифшицы готовились к отъезду. Часть мебели продавали, часто оставляли нам. И мы жили теперь “на чемоданах”. Что-то упаковывали, что-то выбрасывали. Увязывали в пачки книги. Илья разбирал самодельные стеллажи, которые давным-давно смастерил и смонтировал папа.

А еще была великая возня с бумагами, хождение по всяким конторам. Главным образом этим занималась мама, но дважды пришлось ходить туда и нам с Ильей. У нотариуса мы трое подписали договор о покупке квартиры у бывших ее хозяев, Лифшицев. И теперь я, так же, как Илюха и мама, стала “владельцем недвижимости”. Во как!..

Эти хлопоты днем отвлекали от печальных мыслей, а к вечеру я так уставала, что засыпала в один миг.

У Ильи тоже была масса забот. На него “надвигалась всей мощью и неотвратимостью” первая студенческая сессия. А кроме того, он вечерами и ночами продолжал колдовать над покорением непонятных для меня компьютерных сил и пространств. И все намекал, что победа близка. “Не окончательная, но на данном этапе…” Мне кажется даже, что об этих делах он думал больше, чем о Татьяне, хотя они бывали вместе нередко…

А Пашка не звонил и не писал. Я себя успокаивала: наверно, так же замотался с квартирным обустройством, как и я…

Однажды Илья, Толик Гаевский и Таня притащили в нашу полуразоренную квартиру три большущие коробки. Мама изумилась:

— Это что?

— Компьютер, — гордо сказал брат.

— Господи… чей?

— Мой, — сказал брат.

Мама опустила руки. Она всегда боялась неожиданностей. Ей казалось, что Илья постоянно рискует “влипнуть в какую-нибудь авантюру”. А здесь авантюра была налицо.

— Илья! Откуда?

Брат сказал, что проводит друзей и все объяснит.

Проводил и объяснил. По его словам, обстоятельства сложились так. Среди компьютерных идей, над которыми он колдовал вместе с друзьями, была одна, его личная. План какой-то хитрой и многоплановой игры “нового поколения”. Такой, над которой фанаты этого дела “ульются слезами мук и восторга”. Про идею узнали через Илюхиных знакомых люди из фирмы, которая такие игры выпускает. Заволновались, заоблизывались. Стали уговаривать: пусть “коллега Мезенцев” уступит идею им. “Мы ее сами доведем до ума, а вам выплатим солидный гонорар”. Илья признался нам, что, если бы закончил разработку самостоятельно, гонорар был бы не в пример больше. “Но, по правде говоря, эта тема не так уж меня занимала, не главная она. К тому же сессия на носу, вечный цейтнот. А деньги-то нужны!”

Ему заплатили четыре тысячи долларов (я никогда не видела таких денег! Мама, по-моему, тоже). Илья полторы тысячи потратил на компьютер с “обалденной памятью” и на сотовый телефон.

— Мамочка, буду звонить из любой точки пространства, чтобы ты не волновалась!.. А две с половиной тысячи забирай на хозяйство!

— С ума сойти, — слабым голосом сказала мама и опустилась на стул. — Илья… но это все законно?

— А-а-абсолютно! По договору с печатями.

Мама потом неделю светилась гордой улыбкой. До сих пор сын был ребенком, о котором надо заботиться, и вдруг оказалось — кормилец… И само собой, что деньги в такую пору были очень даже не лишние.

А “кормилец” не возгордился, отмахивался от маминых похвал. И теперь ночами сидел у своей “машины” со светящимся монитором. Он и меня научил кой-чему на скорую руку. Несколько дней я, выбрав свободный час, развлекалась с компьютерными играми. Особенно мне понравились “Парусные гонки” и “Открытие Америки” с крутобокими каравеллами. Но, видимо, нет в моей натуре пристрастия к виртуальным пространствам, скоро меня эти игры притягивать перестали.

Гораздо больше компьютер увлек Лоську. Илья распознал в нем “близкую по духу личность” и охотно подпускал к “машине”. За несколько сеансов Лосенок освоил немало премудростей (по крайней мере, по сравнению со мной). Лоська быстро научился выходить в интернет и там отыскивал себе шахматных партнеров — то в Канаде, то в Австралии. И как правило “пускал из них пух и перья” (по словам Ильи). Труднее Лоське было иметь дело с компьютерной шахматной программой. У той было много уровней, и с низшими Лоська разделывался в момент, со средними тоже проблем не было, а вот “на самом верху” ему приходилось туго. Продувал или еле сводил игру к ничьей. Бывало, что и выигрывал, но не часто. Хотя чем дальше, тем чаще…

Однажды он выскочил в большую комнату, где мы увязывали в пачки Джека Лондона и Гюго.

— Илья, он там чего-то написал… непонятное…

Оказалось, русифицированная программа не выдержала Лоськиной игры и заругалась по-английски. Илья довольно заухмылялся.

— Лось, “машина” заявляет: “Вы играете некорректно. Программой такие правила не предусмотрены”.

— Чего это? — обиделся Лосенок. — Никаких правил я не нарушал, врет она!

— Она не врет! Просто оказалась не готова к твоим оригинальным вывертам… Ладно, подкорректируем… И дави ее дальше, лишь бы не задымилась…

“Машина” не задымилась, но мне казалось с той поры, что монитор опасливо мигает, когда Лоська садится за клавиатуру…

В декабре их класс перевели на первую смену, и теперь Лоська часто прибегал к нам. То помогал с упаковкой, то воевал с сидящим в компьютере соперником. Иногда осторожно спрашивал:

— Пашка еще не написал?

— Нет еще… — И я сразу погружалась в грусть-тоску. Хорошо, что долго грустить было некогда.

Помимо квартирных дел, были еще и школьные, и “театральные”

3

Во второй половине декабря мы наконец досняли “Гнев отца”. Все прошло точно по плану. Томчик замечательно сыграл, как мальчик перепугался, увидав среди отцовских трофеев заморского идола. Он, заранее ожидая встречи со зловещим “Гневом”, вошел осторожно в пустую комнату, двумя руками взял со стола оставленный там отцовский револьвер (громадный, почти как настоящий). Медленно оглянулся. Встретился глазами с чудовищем, которое пряталось в сундуке с откинутой крышкой. Вскрикнул, отшатнулся, вскинул ствол и нажал спуск. Щелкнул курок — вхолостую, конечно. Но в следующем кадре оказалась Лоськина рука в матросском рукаве, она-то грохнула настояшим выстрелом! Ударила пружина, страшилище разлетелось по разным углам, словно от разрывной пули. Лишь корявая голова осталась на месте и глупо мигала сделанными из фольги веками.

Томчик этот жуткий для него миг виновато переждал поодаль, с зажатыми ушами. Но никто не смеялся, не удивлялся. “У мальчика воспаление ушных перепонок, он мается каждый день”. Даже Люка, Стаканчик и Лоська, думали, что это по правде (или делали вид, что так думают).

После выстрела Томчик метнулся на прежнее место, схватил револьвер и в миг опять сделался Томом Берингом — перепуганным, но со слезами великого освобождения:

— Папа я убил его! Убил этого Гнева! Он больше никого не тронет! Никогда!

Отец подхватил Тома на руки, прижал к плечу.

— Успокойся, малыш… я все знаю. Мой маленький Том… бедная живая душа…

Директор согласился сыграть отца сразу. Так, будто дело это самое обыкновенное. С таким предложением “подъехала” к нему я — постучала в кабинет, вошла и, набравшись наглости, начала, что вот, мол, Федор Федорович, без вас ну совершенно никак, а дело совсем недолгое, на пятнадцать минут… Он усмехнулся:

— Ладно, тряхну стариной. Когда-то играл в самодеятельности…

Усмешка добродушная и в то же время какая-то… как у человека, который все видит, все понимает. Может быть, не только наше желание заманить его в артисты? Может быть, и… наше участие в той самой “операции”?.. Ну, а если и догадывается (хотя с какой стати?), зачем ему нас разоблачать…