Рыжее знамя упрямства (сборник), стр. 108
Про локоть я не помнила, мало ли они там обдирались! Но вообще-то Дашку Берестову как забудешь!
— Да! Она была девочкой Ассунтой, подружкой Тома Беринга, когда мы там гриновскую игру устраивали! На качелях с ним летала. Он боялся, я, глядя на них, тоже, а она ни капельки!
— Да, сорви-голова, почище иного мальчишки… Можно я передам ей от тебя привет?
— Конечно!.. Жаль, что она не в нашей школе. Из тех ребят никого у нас нет.
— Что поделаешь… Ладно, Женя, иди. У вас ведь, наверно, урок?
Я дипломатично повела плечом.
Ольга Сергеевна ни о чем больше не спросила. Ну и правильно. Если захочет, узнает и без меня. У той же Олимпиады…
3
После уроков Стаканчик подошел и тихонько сказал:
— Мезенцева, можно тебя на минутку?
Мы вышли в коридор и встали у окна, никто не обращал на нас внимания, все торопились домой.
Стаканчик поцарапал кроссовкой паркет и опустил голову:
— Я хочу сказать тебе спасибо… Конечно, я понимаю, какая нелепая ситуация. Девочка заступается за мальчика… — Сквозь тонкую кожу на его щеках засветилась краснота. Чтобы Стаканчик не маялся так, я бодро проговорила:
— Да ладно, чего там! Гораздо нелепее, когда никто не заступается, все трясутся. Боятся, что у этого Буля связи в уголовном мире… А мне плевать, я его лупила еще в третьем классе.
Стаканчик опять поцарапал паркет.
— Конечно, я должен был сам. Но… понимаешь, у меня интуитивная боязнь повредить пальцы. С детсадовской поры. Меня насколько лет подряд учили игре на скрипке и твердили, что обязан пальцы беречь. Никаких драк. Вбили это в подсознание…
Чтобы что-то сказать, я спросила:
— А теперь? Уже не занимаешься скрипкой?
— Не стал. Зачем, если никаких выдающихся успехов? Второсортных скрипачей на свете пруд пруди, а Паганини из меня точно не получится. Конечно, дома сперва был скандал…
— Я понимаю. У меня тоже был скандал, когда отказалась учиться на фортепьяно… А ты сюда, значит, из музыкальной школы перешел?
— Нет, я из нее ушел еще год назад. В тридцать четвертую. А там тоже… как здесь. Надо себя кулаками отстаивать да еще чтобы дружки были. А таким вот… неприспособленным музыкантам-очкарикам нигде проходу нет.
— У меня брат очкарик. В младших классах его тоже изводили, а потом он подружился с Толиком Гаевским и еще двумя ребятами. И они решили держаться, как мушкетеры. И скоро к ним перестали лезть, поняли…
— Брату повезло, — сказал Стаканчик без зависти, но печально.
Я подумала, что Илье действительно повезло с друзьями. А Стаканчик вдруг вскинул на меня бледно голубой, блестящий стеклами, как слезинками, взгляд.
— Я хотел попросить… если это можно… ты не могла бы показать мне тот прием? Которым кинула Булыскина… Или он секретный?
Я сказала без размышлений:
— Да запросто! Никакой секретности… Ты где живешь?
— На улице Чкалова…
— Ну и хорошо, нам по дороге. Там у “Гастронома” скверик есть, подходящее место, травка…
Мы пошли по улице рядом, и Стаканчик нерешительно поглядывал на меня. Я предупредила:
— Только не вздумай предлагать понести мою сумку.
Он опять покраснел.
— Хорошо, не буду.
— Просто это глупо, когда девчонка идет просто так, а парень рядом, как вьючное животное…
— Да, наверно. Мне как-то в голову не приходило… Да я и не носил ничьих сумок.
— Слушай, Стак… ой, Никита… а в музыкалке ты учился, значит, с первого класса?
— Да… Кстати, я не обижаюсь, когда говорят “Стаканчик”, привык. Меня и раньше так звали…
— Нет, я буду говорить “Никита”… Или можно “Ник”?
— Конечно!
— Потому что, если я кого-то называю по прозвищу, то сама не должна обижаться на “Лосиху”. А я обижаюсь. И Синий Буль в этом убедится снова, если вякнет!
“Эк ведь распетушилась! С чего бы это?”
В пыльном сквере с кустами желтой акации было пусто. Лишь три алкоголика на дальней лавочке нянчились с поллитровкой, но на нас им было наплевать. Как и нам на них.
— Стак… Ник, запоминай. Во-первых, нужно поймать момент, чтобы пальцы противника оказались близко к тебе. Ну, шпана любит ими пугать и тыкать… Во-вторых, надо ухватить снизу. Потом — с поворотом и на себя! То есть мимо себя, направо… Главное — надо быть уверенным на стопроцентов , что это у тебя получится. Не колебаться ни секунды. Тогда и правда получится. Ну, смотри… Ой, сними очки. Не бойся, я в полсилы…
Я помогла ему подняться. Он поматывал головой и несмело смеялся.
— Ничего не понял. Просто земля перевернулась…
— Так и бывает. — Я надела на него очки. — Теперь попробуй ты. Помни — решительно, с поворотом и мимо себя… Вот, будто я хочу тебя ухватить… Ай!
Стаканчик оказался талантливым учеником.
Я вылезла из куста, отряхнула с джемпера мелкие листья акации. Стаканчик подскочил.
— Извини, я не хотел…
— Как это “не хотел”? А для чего я тебя учу?.. Ну-ка давай еще. Только не по правде, а так, теоретически…
Мы позанимались минут пятнадцать. Хотя и “теоретически”, но по разу еще кинули друг друга в кусты.
Стаканчик счастливо улыбался. Но вдруг посерьезнел:
— Это здорово. Только такой прием удается, наверно, лишь однажды. Тот же самый враг на него снова не купится, пальцы не подставит…
— Снова он, наверно, и не полезет. А если… Ну ладно… Ник, это вообще-то не девчоночье дело показывать такое. Но раз очень надо… Меня один знакомый, бывший афганец научил. Я так один раз в лифте посадила на пол взрослого гада… Вот, вскидываешь руку, чтобы отвлечь внимание, сгибаешь колено и… вот так… Только я на тебе показывать не буду, ты тренируйся дома. На подушке, что ли…
Стаканчик опять стал розовым, но благодарно кивнул.
И в этот момент к нам подбежала Люка.
— А-а, вот вы где! Еле вас догнала. Отправились вдвоем, хитрые какие! — Она иногда бывает бесцеремонной (хотя без перегиба, в меру).
Я сказала сразу и откровенно:
— Мы изучали приемы самообороны. Жизнь велит.
— А я?! Я тоже хочу!
— Ладно, — пообещала я. — В следующий раз.
Мы пошли через сквер, потом по улице Чкалова. Было еще совсем лето (детсадовская малышня вереницей брела нам навстречу в пестрых рубашонках и панамках). Я шла посередине — Люка справа, Стаканчик слева. Люка глянула на него из-за меня:
— Ст… Стаканов, ты где живешь?
— Здесь, недалеко. В доме четырнадцать…
— Его зовут Никита. Или Ник, — сказала я.
— Принято к сведению, — кивнула Лючка.
А я с той поры не оговорилась ни разу, всегда говорила ему “Ник”, хотя мысленно все равно называла Стаканчиком.
Мы шли и молчали. Наконец стало неловко от этого молчания, и я спросила Люку:
— Как там во Дворце-то дела?
Потому что была с этим делом неопределенность. Появился слух, что губернское начальство отступилось и Дворец решило не отбирать. Мол, найдем для генерал-лейтенанта Петровцева другой особняк. Поэтому пикет в конце августа отменили. Затем слухи шевельнулись “в обратную сторону” и вновь угасли.
Люка слегка кокетливо сообщила:
— Есть надежда, что творческая жизнь не угаснет. Обещали пока нас не трогать, разрешили записывать в кружки новичков… А я окончательно перешла в драмколлектив.
— К тому самому Петруше Вронцеву?
— Да… Он тебе чем-то не нравится?
— Почему не нравится? Я же его не знаю!
— У тебя иронический тон…
— Ах, прошу прощения!
— То-то же… Кстати, я ему сказала про твою идею. Насчет спектакля “Гнев отца”.
— Да?! А он что?
— Представь себе, он загорелся!
— Не может быть!
— Клянусь!
— Лючка, тогда знаешь что? У меня есть кандидат на главную роль! Я нашла его сегодня!
Мы стали ходить из школы втроем. Люка иногда задерживалась и догоняла нас уже на полпути, такая вот несобранная. Однажды, когда Люки еще не было, Стаканчик спросил:
— А про какой спектакль во Дворце она говорила?
Я рассказала про рассказ “Гнев отца”, про историю в “Отраде” (конечно, в двух словах) и про Толика Морозкина, с которым мы теперь весело здоровались на переменах. (Кстати, “эксперимент” во втором “Б” благополучно заглох и мы с Томичиком вдвоем отнесли калькулятор Одьге Сергеевне.) Однажды Толик угостил меня огромным красным яблоком, я его грызла на всех переменах и даже на уроке географии, потому что наш новый географ Дмитрий Витальевич был человек снисходительный. А позавчера Толик сказал: