В прицеле «Бурый медведь», стр. 8

Третий день, делая лишь короткие привалы, шагают батальоны. Двигаются туда, где враг, – в широкую калмыцкую степь. Перед Халхутой марш был особенно изнурительным. Холодный ветер бросал в лицо перемешанную с песком снежную крупу. Серая, неприглядная, томящая человека степь уходила за горизонт. Что-то неведомое крылось за этой далью. Под порывами ветра таинственно посвистывал ковыль, будто поторапливая нас, а может, предупреждая о близком жестоком сражении. Попробуй узнай! Думалось о былинных русских богатырях, которые вот так, как и мы, шли Диким полем на битву с кочевниками. Шли либо победить, либо умереть со славой за свою родную землю.

Форсированный марш дает о себе знать. Усталый, я охотно принимаю предложение сержанта – сажусь на подводу, запряженную быками. Ездовой, пожилой уже боец, смотрит на мою винтовку, тяжело вздыхая, спрашивает:

– Снайперская?

– Да, – отвечаю.

– Это хорошо. Бить их надо умеючи, с понятием. Фашист – он коварный, хуже зверя.

Ездовой располагает к себе, хотя и не весел, то и дело вздыхает. Должно быть, нелегко на сердце у солдата перед боем! Хочется сказать ему что-то теплое, ласковое.

– На быках не с руки воевать, – замечаю сочувственно.

– Ничего, – откликается ездовой и даже шутит: – Телега развалится – дрова будут, бык свалится – мясо.

Я спрыгиваю с подводы, догоняю свою роту. Теперь шагается бодрее, легче. Вспоминается брат Григорий. Я часто думаю о нем. Как он погиб? Какой немец убил его? Доведется стрелять в фашиста – не промахнусь!

Уже на марше к нам прибыл Тимофей Селютин – только что призванный в армию политработник. Он заменил политрука, который заболел и лег в госпиталь, побыв в роте всего две недели. Селютин – человек образованный, начитанный. Он сумел сразу же завоевать авторитет у личного состава. Из его бесед на привалах мы узнавали о ходе боев под Сталинградом. У бойцов накопилась уйма вопросов, и политрук охотно на них отвечал. От Селютина мы узнали, что нам придется сражаться с 16-й немецкой моторизованной дивизией, имеющей звериную кличку «Бурый медведь»; этой кличкой окрестили сами себя солдаты дивизии – отпетые фашистские головорезы, – а командует ими гитлеровский генерал Шверин.

– Непорядок это, – с усмешкой заметил Спесивцев, – никогда в калмыцкой степи не водились медведи – ни бурые, ни белые. И вот на тебе, объявились. Придется их перебить.

– А эти похлеще, чем медведи в натуральном виде, – заметил один из красноармейцев. – Вооружены до зубов.

– Дадим по зубам, – ответил Спесивцев.

– Шире шаг! – раздалась команда.

И живее заколыхалась ротная колонна. Изменчива погода в калмыцкой степи. Только что била в лицо колючая снежная крупа, а тут вдруг потеплело, и снег падает хлопьями, хлюпает месиво под ногами. Не видать ни дороги, ни чабанской тропы.

– Далеко еще? – то и дело спрашивают притомившиеся бойцы.

– Далеко, – подтверждает командир роты лейтенант Туз, а сам мерит степь широченными шагами. Поглядишь на него – и завидно становится: словно всю жизнь ходил он, не зная устали, по бескрайним калмыцким степям.

– Фриц проклятый! – ругается минометчик Медведев, которому лоток с минами до бола натер плечи, и вдруг начинает декламировать Лермонтова. Стихи помогают забыться, подбадривают. Медведев читает что-то еще.

На очередном привале подъехал верховой – разведчик Ваня Гуров. Спрыгнув с коня, он невесело посмотрел на нас.

– Друзья, – заговорил Гуров, – тяжелую весть принес я. Политрука Зиновьева из сто пятьдесят второй бригады фашисты в Халхуте раненого захватили. Издевались над ним. Кинжалами, поганцы, кололи, а затем облили керосином и сожгли на глазах у бойцов.

– А куда же бойцы те глядели?

– Почему не спасли его?

– Они сами под дулами были, – ответил Гуров. – Раненые…

«Не зря и кличка у них звериная, – думал я о солдатах дивизии противника, – „Бурый медведь“.

– Бить их надо как бешеных собак, – подытожил разговор минометчик Медведев. – Как у Константина Симонова в стихотворении сказано: «Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей!»

– Братцы, а слышали вы, – как бы стараясь подбодрить нас, сказал Гуров, – снайпер Милащус за один бой убил двадцать фрицев?

Мы с недоверием посмотрели на разведчика. За один бой 20 фашистов?

– Это какой Милащус? Из гвардейцев, что ли?

– Из сто пятьдесят второй бригады.

– Везет парню.

– Нам нечем похвалиться, – огорчился кто-то.

– Придет и наш черед, – ободрил бойцов политрук Селютин. – И на нашу долю фашиста хватит. Что касается Милащуса, так об этом в сегодняшней газете сообщается. Почитайте. – И он протянул армейскую газету «Красное знамя».

На привале я вслух читал о боевой удаче молодого снайпера Бориса Милащуса. Позже мне довелось встречаться с ним. Запомнился его рассказ о том, как он уничтожил вражеского офицера.

Дело было так. Фашисты наступали. Наши бойцы поднялись в контратаку. В тот момент Милащус заметил, как фашистский офицер направил автомат на командира советской роты. Не медля ни мгновения, Борис выстрелил. Фашистский офицер замер, выпустил из рук автомат и, сделав два-три шага, упал. В числе 20 фашистов, уничтоженных в этом бою комсомольцем Борисом Милащусом, было шесть офицеров…

К вечеру мы вступили в район степного поселка Халхута. Самого поселка не осталось – его сожгли фашисты. Пепелища еще дымились.

Местность вокруг полупесчаная, холмистая. Холмы исполосованы рубчатыми следами от танков. Солончаковым инеем покрылись траншеи, воронки от бомб и снарядов. Повсюду валялись ящики из-под снарядов и мин, мешочки с порохом, патроны немецкого производства, кое-где лежали неубранные трупы фашистов. Да, здесь прошли кровопролитные бои. Шверинские «бурые медведи» попали на прицел советским стрелкам. Слева на возвышенности стоял подбитый танк. Смотрю на него в снайперский прицел. Чей танк: чужой или свой? Краска обгорела – не узнать.

Вдруг по рядам пронеслось:

– Танки! Фашистские танки!..

Оказывается, впереди нас завязался бой. Фашисты ломились напропалую, пытаясь вернуть утраченные позиции. Навстречу врагу выдвинулась 6-я гвардейская танковая бригада подполковника М. Н. Кричмана вместе с гвардейцами 34-й стрелковой дивизии, а с правого фланга ударила 248-я стрелковая дивизия полковника Л. Н. Алексеева. О боевой обстановке нас информировал политрук Тимофей Селютин.