Сережа, стр. 11
А то зальется телефон дробным серебряным звоном. Сережа мчится, хватает трубку и кричит:
— Я слушаю!
Голос в трубке велит позвать Коростелева. Скольким людям требуется Коростелев! Лукьянычу и маме звонят редко. А Сереже и тете Паше никогда никто не звонит.
Рано утром Коростелев отправляется в «Ясный берег». Днем тетя Тося иногда завозит его домой пообедать. А чаще не завозит, мама звонит в «Ясный берег», а ей говорят, что Коростелев на ферме и будет не скоро.
«Ясный берег» ужасно большой. Сережа и не думал, что он такой большой, пока не поехал однажды с Коростелевым и тетей Тосей на «газике» по коростелевским делам. Уж они ездили, ездили! Громадные просторы бросались навстречу «газику» и распахивались по обе стороны — громадные просторы осенних лугов с высокими-высокими стогами, уходящими к краю земли в бледно-лиловую дымку желтого жнивья и черной бархатной пахоты, кое-где тонко разлинованной ярко-зелеными линиями всходов. Лились и скрещивались, как серые ленты, бесконечные дороги; по ним бежали грузовики, тракторы тащили прицепы с четырехугольными шапками сена. Сережа спрашивал:
— А теперь это что?
И все ему отвечали:
— «Ясный берег».
Затерянные в просторах, далеко друг от друга стоят три фермы: три нагромождения построек, при одной ферме толстенная силосная башня, при другой сараи с машинами. В мастерской шипит сверло и жужжит паяльная лампа. В черной глубине кузницы летят огненные искры, стучит молот… И отовсюду выходят люди, здороваются с Коростелевым, а он осматривает, расспрашивает, дает распоряжения, потом садится в «газик» и едет дальше. Понятно, почему он вечно спешит в «Ясный берег»: как они будут знать, что им делать, если он не приедет и не скажет?
На фермах очень много животных: свиней, овец, кур, гусей, — но больше всего коров. Пока было тепло, коровы жили на воле, на пастбище, до сих пор там навесы, под которыми они ночевали в плохую погоду. Сейчас коровы на скотных дворах. Стоят смирно рядышком, прикованные цепями за рога к деревянной балке, и едят из длинной кормушки, обмахиваясь хвостами. Ведут они себя не очень-то прилично: все время за ними убирают навоз. Сереже совестно было смотреть, как бесстыдно ведут себя коровы; за руку с Коростелевым он проходил по мокрым мосткам вдоль скотного двора, не поднимая глаз. Коростелев не обращал внимания на неприличие, хлопал коров по пестрым спинам и распоряжался.
Одна женщина с ним чего-то заспорила, он оборвал спор, сказав:
— Ну-ну. Делайте давайте.
И женщина умолкла и пошла делать, что он велел.
На другую женщину, в такой же синей шапке с помпоном, как у мамы, он кричал:
— Кто же за это отвечает в конце концов, неужели даже за такую ерунду я должен отвечать?!
Она стояла перед ним расстроенная и повторяла:
— Как я упустила из виду, как я не сообразила, сама не понимаю!
Откуда-то взялся Лукьяныч с бумажкой в руках; дал Коростелеву вечное перо и сказал: «Подпишите». Коростелев еще не докричал и ответил: «Ладно, потом». Лукьяныч сказал:
— Что значит потом, мне же не дадут без вашей подписи, а людям зарплату надо получать.
Вот как, если Коростелев не подпишет бумажку, то они и зарплаты не получат!
А когда Сережа и Коростелев шли, пробираясь между навозными лужами, к ожидавшему их «газику», дорогу преградил молодой парень, одетый роскошно — в низеньких резиновых сапогах и в кожаной курточке с блестящими пуговицами.
— Дмитрий Корнеевич, — сказал он, — что ж мне теперь предпринимать, они площади не дают, Дмитрий Корнеевич!
— А ты считал, — спросил Коростелев отрывисто, — тебе там коттедж приготовлен?
— У меня крах личной жизни, — сказал парень, — Дмитрий Корнеевич, отмените приказ!
— Раньше думать надо было, — сказал Коростелев еще отрывистее. — Голова есть на плечах? Думал бы головой.
— Дмитрий Корнеевич, я вас прошу как человек человека, поняли вы? Не имею опыта, Дмитрий Корнеевич, не вник в эти взаимоотношения.
— А левачить — вник? — спросил Коростелев, потемнев лицом. — Бросать доверенный участок и дезертировать налево — есть опыт?..
Он хотел идти.
— Дмитрий Корнеевич! — не отцеплялся парень. — Дмитрий Корнеевич! Проявите чуткость! Дайте возможность загладить! Я признаю ошибку! Допустите стать на работу, Дмитрий Корнеевич!
— Но учти!.. — грозно обернулся Коростелев. — Если еще хоть один раз!..
— Да на что они мне сдались, Дмитрий Корнеевич! Они только койку обещают и то в перспективе… Я на них плевал, Дмитрий Корнеевич!
— Эгоист собачий, — сказал Коростелев, — индивидуалист, сукин сын! В последний раз — иди работай, черт с тобой!
— Есть идти работать! — проворно отозвался парень и пошел прочь, подмигивая девушке в платочке, которая стояла поодаль.
— Не для тебя отменяю, для Тани! Ей спасибо скажи, что тебя полюбила! — крикнул Коростелев и тоже подмигнул девушке, уходя. А девушка и парень смотрели на него, взявшись за руки и скаля белые зубы…
Вот какой Коростелев: захоти он — парню и Тане было бы плохо.
Но он этого не захотел, потому что он не только всемогущий, но и добрый. Он сделал так, что они рады и смеются.
Как Сереже не гордиться, что у него такой Коростелев?
Ясно, что Коростелев умнее всех и лучше всех, раз его поставили надо всеми.
ЯВЛЕНИЯ НА НЕБЕ И НА ЗЕМЛЕ
Летом звезд не увидишь. Когда бы Сережа ни проснулся, когда бы ни лег, — на дворе светло. Если даже тучи и дождь, все равно светло, потому что за тучами солнце. В чистом небе иногда можно заметить кроме солнца прозрачное бесцветное пятнышко, похожее на осколок стекла. Это месяц, дневной, ненужный, он висит и тает в солнечном сиянье, тает и исчезает — уже растаял, одно солнце царит на синей громаде неба.
Зимой дни короткие; темнеет рано; задолго до ужина Дальнюю улицу, с ее тихими снежными садами и белыми крышами, обступают звезды. Их тыща, а может и миллион. Есть крупные и есть мелкие. И мельчайший звездный песок, слитый в светящиеся молочные пятна. Большие звезды переливаются голубыми, белыми, золотыми огнями; у звезды Сириус лучи как реснички; а посреди неба звезды мелкие и крупные, и звездный песок — все сбито вместе в морозно-сверкающий плотный туман, в причудливо-неровную полосу, переброшенную через улицу, как мост, — этот мост называется: Млечный Путь.
Прежде Сережа не обращал внимания на звезды, они его не интересовали. Потому что он не знал, что у них есть названия. Но мама показала ему Млечный Путь. И Сириус. И Большую Медведицу. И красный Марс. У каждой звезды есть название, сказала мама, даже у такой, которая не больше песчинки. Да они только издали кажутся песчинками, они большущие, сказала мама. На Марсе, очень может быть, живут люди.
Сережа хотел знать все названия; но мама не помнила; она знала, да забыла. Зато она показала ему горы на луне.
Чуть не каждый день идет снег. Люди расчистят дорожки, натопчут, наследят, — а он опять пойдет и все завалит высокими пуховыми подушками. Белые колпаки на столбиках заборов. Толстые белые гусеницы на ветвях. Круглые снежки в развилках ветвей.
Сережа играет на снегу, строит и воюет, катается на санках. Малиново гаснет день за дровяным складом. Вечер. Волоча санки за веревку, Сережа идет домой. Остановится, закинет голову и с удовольствием посмотрит на знакомые звезды. Большая Медведица вылезла чуть не на середину неба, нахально раскинув хвост. Марс подмигивает красным глазом.
«Если этот Марс такой здоровенный, что на нем, очень может быть, живут люди, — думается Сереже, — то очень может быть, там сейчас стоит такой же мальчик, с такими же санками, очень может быть — его тоже зовут Сережей…» Мысль поражает его, хочется с кем-нибудь ею поделиться, но не с каждым поделишься — не поймут, чего доброго; они часто не понимают; будут шутить, а шутки в таких случаях для Сережи тяжелы и оскорбительны. Он поделился с Коростелевым, улучив время, когда никого поблизости не было, — Коростелев не насмехается. И в этот раз не насмехался, а, подумав, сказал: