Убийца с крестом, стр. 114
Гершель едва заметно кивнул.
– Хочу, чтоб ты знал, Герш. Я люблю тебя. Я люблю тебя, старый еврей. – Джеки выпрямился, глаза у него были мокрые.
Подхалимка бросилась к нему с носовым платочком, Макс отмахнулся. Он обнял Рут Гусман за плечи, приподнял со стула.
– Проводи меня до лифта, дорогая. Мы обсудим, как открыть супермаркет.
Свита последовала за Джеки, комната опустела. Голд придвинул стул к кровати, сел. Гершель, казалось, задремал.
– Гершель, – тихо позвал Голд. Веки старика дрогнули, тяжелый взгляд черных глаз остановился на Голде, он улыбнулся, промычал что-то. – Сегодня ночью, Гершель. Я доберусь до этого сукина сына сегодня ночью, Я воткну ружье ему в задницу. Разнесу ему башку. Сегодня я поймаю Убийцу с крестом. Я изничтожу его.
Гершель высунул из-под простыни руку, сжал в кулак.
9.16 вечера
Дирижер взошел на подиум, взмахнул палочкой, требуя внимания. Оркестр – в основном джаз-банд «Ночное шоу», дополненный духовыми и струнными инструментами и усиленный барабанщиком, – застыл в ожидании. Звучный голос разнесся по всему стадиону:
– Леди и джентльмены...
Дирижер подал знак барабанщику, тот изо всех сил заработал палочками – бум-бум-бум, крещендо.
– Сегодня с вами Макс... Мистер Джеки Макс!
Оркестр заиграл любимую песню Джеки «О, мой Манхэттен» в страстной блюзовой аранжировке. Разговоры на трибунах смолкли. На темной сцене появился в золотом луче света Джеки Макс. Публика зааплодировала, затопала ногами. Джеки пересек сцену, подошел к микрофону и остановился, благосклонно принимая овации. Толпа неистовствовала. Джеки поднял руку, призывая к тишине, но рев стал еще громче. Джеки отступил от микрофона – казалось, он был неподдельно тронут. Только минут через семь ему позволили говорить.
– Я думаю, все мы знаем, почему мы здесь.
Опять многотысячный рев.
– Я думаю, все мы знаем, из-за кого мы здесь! Все знают, кто причина!
Опять буйство.
– Каждый! Каждый!
Рев, свист, вспышки факелов.
Джеки с микрофоном в руке подошел поближе к мониторам.
– Любовь, возлюбленные мои, любовь! Вот почему они здесь! И вот почему вы здесь! – Он ткнул пальцем в толпу.
Продолжительные овации. Акустика чаши стадиона усиливала звук, казалось, кричат не восемнадцать тысяч доведенных до истерики фанов, а по меньшей мере тысяч сто. Рев разносился в теплом ночном воздухе, от него колебалась иссохшая земля на Голливудских холмах.
– Это так, возлюбленные мои! Любовь! Любовь, любовь, любовь, любовь!!! Вот почему мы здесь! Вот почему столько талантов собралось на этой сцене сегодня вечером! Сегодня воистину ночь тысячи звезд! – Очень довольный последней цветистой фразой, Джеки воздел руки к дымному, беззвездному небу Лос-Анджелеса.
Новый взрыв рукоплесканий.
– Евреи всегда были болезнью, инфекцией, отравой в крови цивилизации. Неудобоваримым хрящом, застрявшем в зобу христианства. Так всегда было и так будет. Пока мы терпим это.
В пыльной, с бетонным полом комнате для собраний церкви Крови Агнца на беспорядочно расставленных складных стульях сидело человек тридцать. Стену украшала картина – грозное, в мрачных, черных тонах изображение крестных мук Иисуса.
Джесс Аттер откашлялся, гневно уставился на слушателей.
– Евреям не место среди нас. Им нечего делать в компании христиан. Настала пора избавить от евреев и их прихвостней-полукровок нашу великую страну.
Аттер ткнул в воздух пальцем, оперся о кафедру. Он и четверо особо приближенных к его персоне охранников – сейчас они стояли рядом – были одеты в новую, без капюшонов форму Клана восьмидесятых годов: белые хлопчатые рубашки и брюки (их приобрели у симпатизирующих клановцам оптовиков, которые снабжали материей лечебницы), черные ботинки, ремни «Сэм Браун» с начищенными до блеска пряжками; черные галстуки доходили точно до третьей пуговицы. На рукавах эмблема – калифорнийские горы, их перекрывают буквы «КК», две скрещенные стрелы-молнии, а в серединке – маленький американский флажок.
– Пару лет назад они клянчили центы у маленьких белых детишек на починку этой отвратительной Статуи Свободы в прожидовленном Нью-Йорке. Леди Харбор – так они называли ее. А я говорю вам – это Восточная Блудница. Пока ее не водрузили в Нью-Йорке – дар французских евреев, кстати, – страна была на верном пути. Да простятся мне такие слова в храме Божьем, но блудница эта готова улечься и расставить ноги под любым грязным иностранцем, стоит ему только пальцем поманить.
Несколько вздохов, кивков. Почтенная, седовласая, пожилая в основном публика робко поддержала оратора.
– Эта страна создана белыми христианами, европейцами, для них она и предназначена, для них и потомков. Они открыли Америку, отвоевали у дикарей и пустыни. А теперь евреи, бюрократы и коммунисты хотят захватить ее. Желтые и черные, коричневые и красные. Люди, которые не верят в нашего Христа, люди, которые не говорят по-английски, не признают наших законов. Так мы заставим их!
Жидкие аплодисменты.
– Убрать так называемую Статую Свободы! Убрать этот позор Нью-Йорка, сбросить ее в грязь! – гремел Аттер. – И соорудить на ее месте мощную заставу с огромным замком на воротах. Построить такие же заставы в Майами, в Сиэтле, в Новом Орлеане и в Чикаго, а особенно здесь, в провонявших евреями Лос-Анджелесе и Сан-Франциско. А на воротах я бы высек: "Нам не нужны ваши неуправляемые орды, ваши болезни, ваши преступления, ваши безработные, ваши шлюхи, извращенцы, слабоумные. Молитесь вашим богам, костенейте в безбожии. Нам не нужны сальные, грязные, немытые. Нам не нужны косоглазые, ниггеры, жиды...
В открытое окно со свежевыкрашенными наличниками влетел кирпич, загрохотал по полу. Все вскочили на ноги. Старики сгрудились в кучку, прижались друг к другу. Дверь распахнулась, с криком: «ЕВС! Напали с лужайки! Их больше тридцати!..» – ворвался клановец в белой форме и тут же охнул и скорчился от боли, держась за бок: кто-то заехал ему бейсбольной битой по ребрам.
Джерри Кан с битой в руках стоял над ним в окружении нескольких бойцов Сопротивления, одетых в неизменные синие майки.
– Убирайся из Дома Иисусова, еврей! – завопил Аттер.
– Сточные воды, которые хлещут из тебя, не имеют ничего общего с Иисусом.
– Убирайся или мы убьем тебя!
Падали стулья, бились стекла. Клановец и боец Сопротивления вцепились в автомат и тянули каждый на себя.
– Чего ж ты не пришел, не выдворил нас из страны, наци! – Кан взобрался на кафедру.
– Убейте, убейте его! – завизжал Аттер, и четверо телохранителей ринулись на Джерри. Одного из них он смазал битой по физиономии, изо рта у парня хлынула кровь. Но другие набросились на Кана, ему пришлось отступить. Вмешались бойцы Сопротивления, началась свалка. На улице кто-то открыл огонь.
Аттер кинулся к запасной двери, столкнулся с пытавшейся улепетнуть старушкой, отпихнул ее, сбил с ног, прорвался к выходу.
Мощеная дорожка между церковью и библейской школой вела к крошечной стоянке позади здания. Аттер уже сидел за рулем пикапа, но тут чья-то сильная рука ухватила его за узкий черный галстучек и выволокла из кабины.
– Не торопись, приятель, – ухмыльнулся Замора. – Как дела, Джесс?
– Пусти меня! Пусти! – протестовал Аттер.
Шон собрал в горсть его жидкие черные волосенки, отволок к дряхлому зеленому «форду» и швырнул лицом вниз на капот.
– Ты арестован, – пробурчат Голд.
– На каком основании? – Аттеру приходилось разговаривать со спиной Голда, тот даже не повернулся в его сторону.
Из церковных строений доносился шум драки.
– Возбуждение беспорядков. Слышишь, что делается?
– Не мои люди это затеяли, – сердито возразил Аттер.
– Тайное собрание с целью возбуждения беспорядков, нарушение спокойствия...
Опять выстрел.
– ...Бегство с места преступления, порча чужого имущества, и вообще ты завяз крепко.