Старые годы, стр. 79
Едва только Михайлов подошел к столу, за которым сидели товарищи, как услышал, что один плотник говорил другому:
— Что делать! Едва ли был когда-нибудь пример, чтобы постройка корабля обошлась без беды. Нынче дело обошлось еще счастливо, и бедняк не поплатился жизнью.
— Да-да, — сказал другой, — хорошо еще, что он успел посторониться. Несчастие случилось в то самое время, как музыканты заиграли и как вы наверху стали махать шляпами.
— Бедный! Он не может принять участия в нашей пирушке, — сказал опять первый.
— Ему вообще не посчастливилось при постройке этого корабля. При заложении его крепко рассердил русский, перебил у него ему принадлежащую честь, а теперь…
— Что случилось? — спросил Михайлов, пораженный последними словами.
— Одна из подпорок упала на Гаардена и крепко придавила его, — отвечал один из плотников.
— Так что когда мы снесли его домой, он был без памяти, — прибавил другой.
Лишь только Михайлов услышал эти слова, как вскочил с своего места и побежал к себе домой за хирургическими инструментами, а потом, не медля ни минуты, отправился к несчастному Гаардену.
Старый плотник был опасно ранен. Жена его рыдала, а дети, Фриц и Анна, стояли на коленях и целовали руки отца.
При виде Михайлова раздался крик радости, надежды.
Осмотрев раны больного и найдя их опасными, но не отчаянными, Михайлов успокоил Марту, опытною, привычною рукою смыл кровь с ран и, еще раз осмотрев их, смочил холодной водою и стал перевязывать. Потом он пробыл еще несколько времени у кровати больного, предупредил Марту, что, может быть, к ночи у него будет бред и чтобы она не пугалась, и наконец удалился.
В тот вечер Михайлов лег спать с особенно сладостным, приятным чувством человека, исполнившего долг, предписанный каждому в отношении к ближнему.
На другой день он отправился рано утром к больному и узнал, что несчастный провел беспокойную ночь и беспрестанно бредил. Теперь же он был в совершенном изнеможении, и Марта опасалась за жизнь его. Михайлов, точно опытный врач, пощупал пульс больного, переменил перевязки, приложил к ранам прохладительные, успокоительные примочки и опять утешил отчаявшуюся Марту. Фриц и Анна внимательно вслушивались в каждое слово утешителя и смотрели на него со слезами детской признательности на глазах.
Когда Михайлов удалился, Фриц вышел за ним на улицу.
— Герр Михайлов, — сказал он, — позвольте мне привести сюда Вильгельма. Он вчера целый вечер ходил около дома, но не смел войти.
— Пока твой отец еще без памяти, Вильгельм мржет сидеть у кровати его, — отвечал Михайлов. — Когда он станет приходить в себя, то Вильгельм не должен показываться: вид его может раздражить больного и усилить болезнь. Скажи это своему брату.
— Вот он и сам! — сказал Фриц, увидев вдали поспешно приближавшегося молодого человека. — Итак, вы позволяете ему посидеть возле кровати папеньки?
— Да, да! Но ты знаешь, на каком условии?
— Знаю, знаю! — отвечал мальчик и поспешно побежал навстречу своему старшему брату.
ГЛАВА X
ГОЛЛАНДЕЦ И ФРАНЦУЗ
С некоторого времени к Михайлову часто, стали ходить по вечерам незнакомые люди, закутанные в плащи, с которыми молодой плотник долго беседовал.
Некоторые из товарищей заметили этих людей, но не обратили на них особенного внимания, полагая, что они приходили к Михайлову как к посреднику между ними и корабельным мастером Блундвиком для покупки нового корабля.
Однажды вечером, когда Михайлов был у своего больного товарища, к дому русского плотника приближались с двух разных сторон два человека. Один из них был в плаще черного цвета и шел осторожно, как бы справляясь с местностью и отыскивая дом, указанный ему прежде. Другой шел скоро, и в нем, несмотря на наступившие сумерки, нетрудно было узнать нашего знакомца Польдерса.
Польдерс был не только глуп, но и зол. Слова, неосторожно сказанные Фрицем, возбудили в нем подозрение, и с тех пор он выжидал удобного случая, чтобы подкараулить русского плотника, к которому приходили в гости господа в мундирах и с орденами. Несколько вечеров сряду Польдерс долго просиживал возле хижины Михайлова, но никто не приходил.
Наконец в этот вечер в окнах не было даже огня. Польдерс подошел к хижине прежде незнакомца, приближавшегося с другой стороны, заглянул в окно и, не видя никого, подошел к двери. Едва только прикоснулся он к щеколде, как дверь отворилась. Сильно забилось сердце Польдерса, но любопытство было сильнее страха, а потому он решился войти в хижину и овладеть одною из тех бумаг, за которыми, как он видел, Михайлов просиживал вечера. Глупец надеялся, что эта бумага откроет ему какую-нибудь важную тайну.
Польдерс тихо отворил дверь и вошел. Но вдруг у него подкосились ноги, потому что он услышал приближающиеся шаги. Он задрожал, отступил назад, захлопнул за собою дверь и хотел уже бежать, как встретился вдруг носом к носу с незнакомым ему человеком.
Это был тот самый, который приближался с другой стороны. Польдерс и незнакомец молча смотрели друг на друга. Наконец последний заговорил ломаным голландским языком:
— Если я не ошибаюсь, — сказал он, — то это должен быть дом русского корабельного плотника?
— Точно так, — отвечал Польдерс и хотел удалиться, но незнакомец удержал его.
— Извините, — сказал он таинственно, — но мне нужно поговорить с вами… по секрету…
Последнее слово возбудило внимание Польдерса, и он навострил уши.
— Вы, вероятно, хозяин этого дома?
Польдерс поколебался несколько секунд, но наконец надежда узнать секрет придала ему смелости, и он отвечал решительно:
— Да-да, я хозяин.
— А я путешественник, — сказал незнакомец, — позвольте же мне войти к вам в дом и отдохнуть.
Последняя просьба не очень понравилась Польдерсу, но злобное любопытство внушило ему хитрость.
— Извините, — сказал он, — но я назначил одному из своих товарищей свидание в корчме; не угодно ли вам пожаловать туда со мною? Там мы отдохнем.
— Извольте, я готов следовать за вами, — отвечал незнакомец, и оба отправились в корчму.
У входа в нее они простояли довольно долго, кланяясь друг другу. Польдерс уступал дорогу незнакомцу, а незнакомец ни за что не хотел идти вперед. Спор кончился тем, что оба вошли вместе и направились в отдаленный угол комнаты, где никто не мог слышать разговора их.
Незнакомец велел подать две кружки пива и потом, пристально посмотрев на Польдерса, сказал:
— Мосье Михайлов, в Голландии строят славные корабли.
— Отличные, особенно в Саардаме, — отвечал Польдерс, хлебнув порядочный глоток пива.
— Именно отличные, мосье Михайлов, — подтвердил незнакомец. — И если бы у вас в России были такие корабли, то при множестве вашего народонаселения вы могли бы совершить чудеса.
— Да, — отвечал Польдерс, несколько смутившись и опасаясь, чтобы незнакомец не заговорил с ним о предметах, о которых он не имел никакого понятия.
— У нас во Франции… — начал опять незнакомец.
— А! Вы француз! — перебил его Польдерс.
— Точно так, мосье Михайлов.
— Ага!
— Итак, я говорю, что у нас во Франции флот прекрасный, но народу гораздо менее, нежели у вас; притом же мы в таком же положении… Впрочем, мне незачем говорить вам о нашем положении, вы, вероятно, читаете газеты?
— Газеты? Как же, как же! То есть я не то что читаю, а так, знаете…
— Понимаю, понимаю! — отвечал француз, лукаво улыбнувшись. — Вы просматриваете только то, что достойно замечания.
— Именно! Я просматриваю только то, что достойно замечания.
— Скажите же мне, пожалуйста, какого вы мнения о Швеции?
— О Швеции?
— Да, о Швеции!
— Гм!.. То есть… Вы спрашиваете, какого мнения я о Швеции?
— Именно, — отвечал француз и подумал про себя: «Он не хочет высказать своего мнения».
— Извольте видеть… Швеция… то есть… знаете! — и Польдерс хлебнул опять пива, спрятав нос в кружку, чтобы скрыть свое смущение.