Старые годы, стр. 68
Илья Сергеевич и Василий пошли к двери. Карл Карлович, все еще хмурясь и ворча, смотрел им велед в уверенности, что сосед и друг не захочет его так глубоко огорчить, что он его послушается и останется. Видя, однако ж, что сосед не слушается и вместе со своим сыном уходит, Карл Карлович вздохнул, покачал печально головой, дрожащею рукою отер слезу и сгорбился на своих креслах. Его печальный вид, казалось, говорил: «Ну, теперь я совсем осиротел! Был у меня, старика, один верный друг, да и тот меня оставляет!»
— Илья Сергеевич! Посмотри! — воскликнула в это время Христина, глядя в окошко. — Сюда плывет большая лодка. Кажется, русские! Мне страшно! Не уходи, сделай милость, останься!
Илья Сергеевич, взявшийся уже за ручку замка, чтобы отворить дверь, остановился. Василий, быстро подошел к окну. Лодка приближалась.
Здесь нужно сделать замечание, что Карповка 1703 года была глубже и шире нынешней. Нынче она похожа на речку только тогда, как дует с моря ветер. Когда же ветер поднимается с противоположной стороны, то он превращает Карповку в реку гомеопатического размера, по которой курицы могут безопасно переправляться вброд. Этого явления не бывало в 1703 году. Карповка была тогда гораздо полноводнее. На старинном плане Петербурга ширина ее означена вдвое против нынешней. Отчего яге она так обмелела? Некоторые геологи полагают, что это явление в непосредственной связи с понижением океана, замеченным в течение веков на западных берегах Европы. Другие, напротив, думают, что берега Карповки постепенно возвышаются, как берега Италии и Швеции. Третьи полагают, что это явление есть следствие общего закона, по которому все в природе становится постепенно мельче. В самом деле, все стало мельче, чем прежде: животные, деревья, океан, Карповка, и даже самые люди. Какая, например, нынче бездна мелких людей… Но довольно об этом. Извините за геологическое отступление.
Христина и Василий, стоя у окна, глядели пристально на приблиииющуюся издали лодку.
— Знаете ли, кто плывет в этой лодке? — воскликнул вдруг Василий, отскочив от окна и обратясь к отцу своему и Карлу Карловичу.
— Я уверен, что это опять подполковник, который так часто нас посещает, чтобы болтать с Христиной, — сказал Карл Карлович.
— Так! Я не ошибаюсь! — продолжал Василий с заметным волнением. — Это он! Точно он!
— Кто? — спросила Христина со страхом, видя необыкновенное волнение на лице Василья.
— Это русский царь! Да, да, Христина! Сам царь Петр Алексеевич!
Услышав это имя, Илья Сергеевич побледнел. Холодный пот крупными каплями выступил на лбу его. Он неподвижно стоял у двери как окаменелый. У Карла Карловича вытянулось необыкновенным образом лицо. Он встал, кряхтя, с кресел, подошел на цыпочках к окну, оперся руками о плеча своей дочери и из-за кудрявой головки начал выглядывать в окно. Глаза Христины, устремленные, на лодку, выражая робость, удивление, любопытство, были в эту минуту еще прелестнее, чем всегда. Лицо Василья блистало радостью, восторгом. Все едва смели дохнуть.
— Смотри, смотри, Христина Карловна! — сказал шепотом Василий. — Лодка уж близко! Вглядись хорошенько в того, который сидит на корме и правит рулем. Это царь!.. Вот теперь с ним разговаривает губернатор Меншиков. Других генералов, которые в лодке, я не знаю. А на носу лодки подполковник Карпов. Видишь ли, он меряет лотом глубину речки.
— Для чего это? Что они хотят делать? — спросила тихо Христина, не сводя глаз с катера, плывшего в это время мимо самых окон хижины.
— Молчи, болтушка! — сказал вполголоса Карл Карлович, слегка давнув костлявыми руками круглые прелестные плеча своей дочери, о которые он опирался. — Перед ней русский царь, а она вздумала разговаривать! Видишь ли, он оглянулся и, кажется, смотрит на нас. Отойдем от окошка.
— Да разве нельзя смотреть на русского царя? — спросила шепотом Христина. — Вот уж лодка проехала мимо нашего дома.
— Замолчишь ли ты, ветреница!
С этими словами Карл Карлович взял Христину за руку и пошел осторожно, на цыпочках, от окошка, таща за собою дочь.
Катер скрылся за опушкой леса, Карл Карлович сел в свои кресла и опустил руку Христины.
— Болтушка! Ветреница! — ворчал он. — Не может помолчать ни минуты! Русский царь, который воюет с нашим королем, который взял Нётебург и Ниеншанц, словно ты пальцами два ореха, плывет мимо, за двадцать шагов от нее и даже, можно сказать, за десять, а она болтает так же спокойно, как всегда. Она, изволите видеть, ничего не боится и смотрит, как будто я в лодке плыву!
— Да чего же бояться русского царя? Неужели он может нас чем-нибудь обидеть? — возразила Христина, потупив голову и надув хорошенькие свои губы.
— Вот еще! Обидеть! Конечно, он нас обижать не станет! Что мы против него! Червячки, мухи, букашки!
— Потому-то, батюшка, я и смотрела смело на царя.
— Ах, силы небесные! Что это за ветреница!
— Да Бог с вами! — сказала, надувшись, Христина. — Вы сердитесь на меня, батюшка! Ну простите, поцелуйте меня.
— Поцелуйте!.. Ты этого не стоишь.
— Ну так я начну плакать, если вы не перестанете сердиться.
Карл Карлович посмотрел на нее с нахмуренными бровями, погрозил пальцем, встал с кресел, взял обеими руками дочь за голову и поцеловал ее в лоб.
Илья Сергеевич во все время разговора стоял неподвижно близ двери, с поникшей головою, со сложенными накрест руками на груди. Василий все еще глядел в окно.
— Далеко ли он? — спросил наконец Илья Сергеевич сына трепетным голосом.
— Что с тобою, батюшка! Ты бледен, ужас как бледен! — воскликнул Василий, подходя к отцу.
— Далеко ли он?
— Кто?
— Царь Петр Алексеевич.
— Лодка давно уже скрылась из виду. Я с нее глаз не спускал и ждал у окошка, не воротится ли она.
— О! Как тяжко носить на совести преступление! Как горько быть изменником! Было время, когда и я мог смотреть на русского царя с любовью, преданностью в сердце, с таким же чувством радости, с каким ты смотришь на него теперь, любезный сын! Не воротится уже для меня это время! Вася! Вася! Останься здесь, будь верным подданным царя, служи ему, служи своей родине. Разлюби, забудь отца своего. Позволь мне уйти одному. Товарищ мой в дороге будет раскаяние, мой утешитель — молитва. Чувствую, что не долго проскитаюсь я между иноплеменниками. Скоро умру я, и в чужой земле будут лежать кости изменника до дня Страшного суда. Прощай, Вася!
— Я иду с тобою, батюшка! — сказал твердо Василий. Иду с тобою! Не послушаюсь тебя! Не ты один, все мы, все люди грешны перед Богом; но и милосердие Его бесконечно для всех. Никто не должен отчаиваться. Пойдем, батюшка, пустимся в путь-дорогу, туда, куда нас с тобою Бог приведет.
Глубоко тронутый старик с невообразимым чувством обнял безмолвно сына.
Еще раз простились они с Карлом Карловичем и Христиной и вышли из хижины.
— Ну вот мы с тобой, Христина, и одни остались! — сказал печально после некоторого молчания Карл Карлович. — Уж ни сосед, ни сын его никогда не придут к нам! Тебе скучно, Христина! Да вижу, что скучно: ты плачешь. И мне заплакать хочется, да не могу. Твой старик отец давно привык к горю.
Карл Карлович закинул голову на спинку кресел, на которых сидел, и зажмурил глаза.
VI
Катер, который проплыл мимо хижины Карла Карловича, объехал в тот день все главные острова невского устья. Наконец он пристал к тому островку, на котором нынче стоит Петропавловская крепость. Все бывшие в катере вышли на берег.
Этот островок назывался по-шведски Льюстэйланде, то есть Веселым островом, потому что офицеры ниеншанцской крепости часто ездили туда летом повеселиться. Там стояла хижина рыбаков, которые каждый раз закидывали на счастье офицеров по их заказу невод. Поймав двух-трех лососей или каких-нибудь других рыб, офицеры дополняли этою добычею привезенный из Ниеншанца обед и садились под навес прибрежных сосен в кружок около деревянного стола, обнесенного скамейками. Тут, на открытом воздухе, они обедали, пили рейнвейн, разговаривали, шутили, спорили, шумели.