Река, текущая вспять, стр. 7
— Но… Кадишон? — с ужасом прошептал Томек. — Что, если он начнет…
— Кадишон хитрее, чем ты думаешь. Он уже потерял глаз в этом лесу и теперь знает, что его жизнь зависит от тишины. Он сможет сдержаться. И последнее: медведи… как бы это сказать… они большие.
— Очень большие?
— Очень, — подтвердила Мари. — А теперь тихо. Ни звука, пока я не разрешу.
Они продолжали скользить в ночи. Томек едва различал круп Кадишона, семенившего перед ним. Несмотря на ободряющие слова Мари, он не вполне верил ей. Он твердил короткую молитву, которая начиналась так: «Господи, сделай так, чтобы я снова увидел дневной свет, чтобы я увидел дедушку Ишама…», а заканчивалась словами: «И умоляю, Кадишон, не пукай!»
Трудно чувствовать время, когда вокруг тебя темно и тихо. Час прошел или, может быть, два? Может, он задремал? Во всяком случае, Томеку показалось, что они больше не двигаются. Кадишон остановился. Что бы это значило? Он боялся даже моргнуть. Что делает Мари? Почему она не шевелится? Она спит? И почему Кадишон застыл на месте? Вскоре Томек получил ответы на все вопросы. Слабый луч солнца пробивался сквозь ветви прямо перед ослом. Там, посреди дороги, сидел медведь. Страх пронзил Томека до мозга костей, но он сдержался и не закричал. Никогда он не видел зверя такого размера. Тело было абсолютно неподвижно, только огромная голова поворачивалась иногда из стороны в сторону или слегка наклонялась, а маленькие мохнатые ушки реагировали на малейший шорох листьев, на любой катящийся камешек. Мари верно сказала: медведь ничего не видел, ничего не чувствовал, но он прислушивался. И как! Он весь превратился в слух и был так сосредоточен, что Томек испугался, вдруг медведь услышит, как бьется его сердце, готовое выпрыгнуть из груди. Он вспомнил медведя на рыночной площади в своей деревне. Дрессировщик заставлял его плясать под дудочку. Но этот зверь был намного больше и сильнее.
Прошла вечность. Кадишон стоял как статуя. Мари тоже не подавала признаков жизни. Томек решил терпеть, даже если это будет продолжаться дни и ночи напролет. Давно пора бы уйти этому медведю! И позволить им ехать дальше! Отпустить их! Томек устроился удобно и мог долго не двигаться. Посмотрим, кто первым не выдержит! Что-то щекотало ему шею… Какая-то нитка? Он медленно поднес к ней руку. Это оказалась веревочка. Он неуловимым движением скользнул по ней пальцами, чтобы узнать, что на ней висит, и обнаружил мешочек, перевязанный шнурком. Ему потребовалось немало времени, чтобы распутать шнурок. Внутри мешочка лежала монетка. Томек покрутил ее между пальцев. «Одно су», — подумал он. Монетка нагрелась у него на груди. Зачем она здесь? Он так и не вспомнил…
Невозможно было сосчитать, сколько времени прошло. В какой-то момент Томек вздрогнул. Он чуть не заснул, а этого ни за что нельзя было допустить. Во сне храпят и ворочаются. Нет ничего громче спящего человека! Неужели движение Томека насторожило зверя? Как бы то ни было, медведь зашевелился, встал и пошел… К счастью, не к повозке. Напротив, он удалялся от нее. В эту секунду Томек услышал голос Мари над ухом. Она шепнула ему:
— Они уходят…
«Уходят? — удивился Томек, — что значит „уходят“? Разве медведь не один?» Он хотел обернуться, но Мари не позволила. Надо было подождать еще немного, прежде чем шевелить хотя бы мизинцем. Они подождали еще несколько минут, потом Томеку было разрешено повернуться. Он подумал, что упадет в обморок от ужаса. Второй медведь, вразвалку уходивший в темноту, был больше двенадцати метров высотой. Гора мышц, когтей и зубов, которая одним ударом лапы может разорвать в клочки повозку вместе со всем ее содержимым. Как только Мари решила, что опасность миновала, она прошептала:
— Но, Кадишон!
И ослик снова пошел вперед, ступая тише, чем муха по ковру. Вскоре они возобновили разговор шепотом.
— Перед повозкой сидел детеныш, — сказала Мари. — Ему несколько месяцев, не больше. Сзади была его мать, как мне показалось.
— К счастью, я ее не видел, — ответил Томек, — иначе я бы не сдержался и закричал.
Он завернулся в одеяло по подбородок и глубоко вздохнул. Без Мари и Кадишона у него не было бы ни малейшего шанса выйти из леса. Закончил бы он свой путь в желудке медведя, забытый всеми навечно. Он вздрогнул. Представить себе, что девочка с карамельками тоже пережила все это, встретилась с ужасными медведями, представить… Томек ужаснулся. Крик, который они слышали несколько часов назад! Это была она! Кто же еще! Он вскричал, чуть не плача:
— Мари, Мари, ее растерзали! Она…
— Не кричи, умоляю! — прервала его Мари. — Кого растерзали?
— Девочку! Это она кричала, я уверен!
— О ком ты говоришь? Какая девочка?
Он понял, что так и не рассказал о ней Мари. Странно, что это не приходило ему в голову, ведь раньше он столько думал о ней. Он неожиданно вспомнил тщетные попытки понять, откуда у него монетка в мешочке на шее. Он рассказал об этом Мари. Она поразмыслила и предположила:
— Если ты ничего о ней не помнил, то это может означать только одно…
Томек печально закончил фразу Мари:
— Что она была в Лесу Забвения… И она кричала. А медведи…
У него не получилось закончить. Он представил ее, такую красивую, в свете керосиновой лампы: «Вы продаете карамельки?»
Зачем теперь продолжать путешествие? Зачем дальше жить? Ему захотелось крикнуть изо всех сил: «Я вас не боюсь, толстые мерзкие медведищи!»
Ему захотелось петь во весь голос, стучать по кастрюлям, чтобы они пришли и растерзали и его тоже, и на этом бы все закончилось. Он сдержался только потому, что рядом были Мари и Кадишон, которые не хотели умирать. Он спрятался под одеяло и заплакал. Они долго так ехали. Томек был безутешен. Мари время от времени клала руку ему на плечо, гладила, успокаивая: «Все хорошо… все пройдет…» Потом, внезапно, она сжала руку крепче и прошептала:
— Томек! Я только что подумала: есть одна вещь, которую мы оба упустили из виду.
— Какая? — всхлипнул он.
— Ты не вспоминал о своей подружке, потому что она была в Лесу Забвения, верно?
— Да, и что?
— Теперь ты о ней вспомнил… Она вернулась в твою память…
Томек потихоньку начинал понимать, что хотела сказать Мари, и вдруг резко сбросил с себя покрывало.
— Конечно! Я снова думаю о ней, значит — она уже не в Лесу Забвения… Она вышла из него, Мари! Она из него вышла!
На радостях они обнялись. Кадишон прибавил шагу, и вскоре трое друзей выбрались с территории медведей. Они теперь могли говорить в полный голос, видеть горизонт и, конечно же, чувствовать тепло ярких лучей. При виде долгожданного солнечного света Томек и Мари пропели все песни, которые вспомнили, и, наконец, загорланили:
Кадишон, у которого ножки вовсе не болели, поскакал резво, как во времена своей молодости, и вскоре они выехали на освещенную равнину, оставив мрачный Лес Забвения позади.
Глава седьмая
Равнина
Могила Пита была совсем скромной. Невысокий бугорок, над которым Мари сделала крест из двух ветвей орешника. Белые цветы росли там сами по себе, и это делало бугорок милым и веселым, как сам Пит при жизни. Томек и Мари стояли некоторое время молча, а потом Мари нежно прошептала:
— Вольно, капитан…
Ее глаза блестели, но она не плакала.
Поле превосходило по своей красоте все, что Томек когда-либо видел в жизни. Представьте себе сад, где посажены только цветы — лиловые, белые, красные, желтые, черные как ночь, один ярче другого. Так вот, перед Томеком предстали тысячи таких садов, до самого горизонта.
Он сделал несколько шагов вперед и наклонился к первому попавшемуся цветку. Цветок был похож на анютины глазки: такие же бархатистые лепестки, только ярко-зеленые, словно их специально покрасили. Томек сорвал один и поднес к носу. Оказалось, что цветок пахнет одновременно перцем и шоколадом, странное, но приятное сочетание. Томек снова вдохнул, на этот раз глубоко, и вдруг заметил, что у него на руках надеты старые варежки. Однажды он их потерял, да так и не нашел. Это его рассмешило, и он захотел показать их Мари.