Магнус-Супермыш, стр. 17

— У него всегда недурной стол, — заметил Магнус, беря в рот петибер. — Он хлебосольный хозяин.

Наконец пиршество закончилось. Крысиный Джим расправился с любимыми беконом, яйцами, сосисками, хлебом с мёдом и кружкой за кружкой сладкого чая с козьим молоком. Роланд улёгся, испытывая приятную сытость, разложив по сторонам уши, полузакрыв красные глаза. Животики у Маделин и Марка Аврелия надулись, как воздушные шарики. И даже Магнус наелся.

— Чтоб тебе! — проговорила Маделин. — Больше в меня не влазит.

— Больше в меня не лезет, Маделин, — проговорил Марк.

— Ничего удивительного.

Марк Аврелий с важным видом откашлялся.

— Сейчас я скажу благодарственную речь. — Он повернулся к Джиму. — Добрый человек, — начал он.

— Марк… Аврелий!

— Что, Мадди?

— Какой толк говорить это человеку.

Марк Аврелий вздохнул.

— Дорогая моя Мадди, — сказал он терпеливым тоном, — с одной стороны, сомнений в том, что он добрый человек, нет, но, с другой стороны, ему действительно не понять, что я скажу.

— Тогда чего стараться, — вразумляюще произнесла Маделин.

Тут вмешался Магнус:

— Что вам надо сделать, так это проявить к нему внимание. Люди любят, чтобы животные проявляли к ним внимание, они тогда чувствуют, что в них нуждаются. Они так неуверенны в себе. Подойдите к нему. Дайте себя погладить.

— Погладить меня?! — вскрикнули Маделин и Марк Аврелий одновременно.

— Магнус прав, — сонным голосом подтвердил Роланд. — Обращайтесь с ним приветливо, и он будет вам так благодарен, что станет совсем ручным.

Марк Аврелий нервно взглянул на толстяка, который наблюдал за ними своими мутными, как вода в утином пруду, глазами.

— Я полон тревожных предчувствий, — тихо произнёс Марк Аврелий. — Весьма тревожных. Весьма, — добавил он помолчав.

— Вот бы и мне так, — шепнула Маделин. — Хорошо тебе. А я так до смерти перепугана.

Марк Аврелий посмотрел на непонимающую его жёнушку, чьей любовью так дорожил, на большого белого кролика, чью дружбу высоко ценил, на своего гиганта сына, чьей силой и отвагой восхищался.

Он глубоко вздохнул, расправил свои узенькие плечи и похромал к Крысиному Джиму.

А позади него, дрожа от страха, но неизменно преданная, шла Маделин.

Наблюдавшие Магнус и дядя Роланд увидели, как Джим очень медленно протянул руку и слегка дотронулся до серой и коричневой спинки и потом очень нежно, едва касаясь, по очереди погладил.

— Знаете, дядя Роланд, — проговорил Магнус-Супермыш, — я не удивлюсь, если все мы отныне будем жить счастливо.

Глава семнадцатая

КОНЦОВКА

И так оно и вышло. Крысиный Джим бросил своё ремесло. Клиентам он дал при этом самые разные объяснения выхода в отставку: «Всё равно скоро на пенсию», что было правдой; «Старый фургон вот-вот развалится», что тоже было правдой. Или: «Зато можно целый день дома сидеть», и это тоже было правдой. Но никому он не открыл истинной причины: не мог же он держать у себя Мышиного Короля и его родителей в качестве домашних любимцев, да нет, больше, чем любимцев, — друзей, и одновременно убивать их братьев, сестёр и всех сородичей.

Роланд женился. Однажды в базарный день Джим случайно подметил прехорошенькую крольчиху — с длинной мягкой шёрсткой, голубоватой, словно дымок костра в лесу, и таким вот образом дядя многих племянников и племянниц вскоре стал отцом множества сыновей и дочерей. Одни были голубые, другие белые, одни с ушками торчком, другие вислоухие. И все они жили-поживали в дружбе с тремя мышами — юным гигантом и его родителями — близкими друзьями отца.

Маделин и Марк Аврелий зажили в своё удовольствие. Джим построил им красивый новый дом, собственно говоря, это была клетка, но как-то они об этом не задумывались, поскольку свободно покидали её, когда заблагорассудится. (Как ни странно, трое котов Джима больше никогда не заглядывали на кухню.) Изредка, чтобы вспомнить прежние времена или когда было особенно холодно, супруги проводили ночь у дяди Роланда, греясь под тёплыми бархатистыми покрывалами. По счастью, Джим для устройства гнезда дал им газет, так что в распоряжении Марка всегда было много интересного чтения. Маделин, освободившись от бесконечных поисков корма и постоянно грозящих опасностей, до тех пор бывших её долей, приобрела уютную полноту. Магнус, как ни удивительно, перестал расти. Возможно, тут сыграл свою роль удар по голове, а может, он всё равно больше бы не вырос. Так или иначе крупнее он не стал.

Но зато стал — и тут уж точно из-за удара по голове — необычайно словоохотлив. Новообретённый дар доставлял ему большую радость, и они с Марком Аврелием порой трещали ночи напролёт, обсуждая, как сделать мир лучше. Порой они все вместе проводили вечер у дяди Роланда, и тогда изредка слышался его густой голос, когда он пытался вставить словечко.

Как-то раз Маделин, которая сидела рядом и слушала бесконечно льющийся поток слов, почувствовала себя немножечко лишней, возможно, потому, что, как всегда, не понимала половины того, о чём говорилось, а может, потому, что как раз жевала белую смарти и конфетка напомнила ей о Патентованной пилюле Пеннифедера и о тех давних временах, когда Магнус был маленьким и беспомощным и не мог связать двух слов.

И Магнус вдруг догадался, что она чувствует, и, бросив остальных, подошёл к ней и нежно тронул своим большим носом её маленький носик.

— Хорошая мамочка! — сказал тихонько Магнус-Супермыш.

— Ох, детка моя, — отозвалась Маделин. — Лучше, как ты, на всём свете нет!