Человек, который вышел из моря, стр. 9

Можно было бы допустить, что спасательный пояс, упавший в море, прибило к берегу, но ведь был еще и этот таинственный человек, причем все говорило за то, что он воспользовался поясом. Значит, нельзя было предположить, что он упал в море вследствие несчастного случая. Поскольку на человеке было это спасательное средство, он скорее всего по своей воле прыгнул за борт, чтобы добраться до суши, минуя островок Абу-Аил. Может, он был беглым заключенным? Это была единственная убедительная гипотеза, позволявшая объяснить похищение пироги тем, что человек испугался рыбаков, которые могли позднее донести на него.

Эти выводы показались мне бесспорными, и, за вычетом нескольких деталей, я решил, что тайна раскрыта.

Я взял суданца к себе на судно, и мы, пользуясь утренним штилем, поплыли на моторе. Я не мог оставить его на «Альтаире» – впрочем, он и не хотел этого. Я подумал, что опасно входить в порт с этим человеком на борту, поскольку его присутствие привело бы к разбирательству с участием властей. Таким образом, я изменил маршрут и приблизился к берегам Африки, собираясь проникнуть в архипелаг Дахлак, где в это время года полным ходом идет добыча жемчуга. Я знал достаточно много накуд, чтобы найти среди них того, кто согласился бы взять с собой еще одного ныряльщика.

Сперва мы прошли мимо большого острова Ханиш в надежде обнаружить там какие-нибудь следы таинственного беглеца. Он должен был поплыть вдоль берега и, скорее всего, высадиться на нем, чтобы или вздремнуть, или сварить дурра – единственный продукт, находившийся на борту лодки.

Суданец сказал мне, что в ней был также старый парус, но без мачты и реи, значит, логично было предположить, что человек попытался использовать этот движитель и что для этой цели он должен был наведаться в первую попавшуюся рощу манглий, чтобы нарезать все необходимое для оснастки лодки. Вскоре я заметил такую рощу, и несколько деревьев показались мне достаточно высокими, чтобы можно было соорудить из них рею и мачту. Она окружала лагуну, образованную разрезом в прибрежном рифе. Я велел спустить хури на воду, чтобы войти в проход и исследовать рощу повнимательнее. Уже осматривая ближние к входу деревья, я заметил, что несколько веток были сломаны, после того как попытки срезать их ножом не увенчались успехом, что свидетельствовало о невозможности прибегнуть к услугам топора или тесака, а поскольку этих инструментов в лодке не было, речь шла именно о «человеке, который вышел из моря».

На западной окраине острова (там обычно встают на стоянку рыбаки), почти вплотную к маленькому пляжу, где я когда-то повстречал слепого накуду, стояла небольшая фелюга. Завидев нас, трое мужчин поднялись со своих мест и дружески замахали руками.

В этом месте проход, отделяющий большой остров от этого островка, имеющего форму подковы и представляющего собой разрушенный кратер, который защищает якорную стоянку от западного и северного ветра, очень узок. Я позволил «Альтаиру» плыть по инерции, чтобы дождаться пироги, которую двое из этих людей только что столкнули в воду. Это были два ныряльщика-суданца, которых я, наверное, встречал когда-то и которые, проявляя поразительную память, характерную для туземцев, напомнили мне, что поднимались на мое судно, когда я останавливался в Массауа десять лет назад. Наш суданец их тоже знал, и я, к счастью, успел помешать ему рассказать свою историю прежде, чем я задам сам интересующие меня вопросы. Я опасался, что эта странная история их насторожит.

Передав вести из мира, то есть из Джибути, я спросил как бы невзначай:

– А вы не видели пирогу с человеком?

– Да, вчера 2 она приплывала за огнем, и человек сказал, что его фелюга бросила якорь у малого острова Ханиш.

– Ты его знаешь?

– Нет, но я хорошо знаю накуду Ахмета Фареджа. Правда, меня немного удивило, что он остановился возле малого Ханиша в это время, когда стоянка там ненадежна.

– А какой он на вид? Молодой? Старый? Какой расы?

– Суданец… Если только не данакилец, я не разглядывал в темноте… Мне показалось, что у него лицо раба.

– Он не назвал себя?

– Я не спрашивал у него имени, впрочем, он не особенно разговорчив. Он забрал угли, даже не поблагодарив, как вор…

Абди толкнул меня локтем в бок и пробурчал сквозь зубы:

– Аллах! Это он!

Я поглядел на него вопросительно, и он уточнил, уже для меня одного, шепотом:

– Юсеф Эйбу.

Эта догадка произвела на меня впечатление, и я тут же воспринял ее как очевидность, но не подал в виду, продолжая допрос:

– А в какую сторону он поплыл?

– Туда, конечно, ведь ему надо было на малый Ханиш.

Я не стал настаивать, потому что «туда» означало также путь к побережью, расположенному не более чем в двадцати милях, и пирога, пусть даже и с обрывком тряпки вместо паруса, была способна достичь суши менее чем за четыре или пять часов. Но с какой стати надо отождествлять этого беглеца с Жозефом Эйбу?

Поразмыслив, я вынужден был признать, что эта гипотеза лишена оснований. Не зная о том, что Эйбу сел на пароход «Воклюз», я не мог объяснить его присутствие на острове Джебель-Зукар, а главное, представить себе такой странный способ высадки. И я вернулся к первой гипотезе, согласно которой это был беглый каторжник.

Однако позднее я еще раз обратился к предположению, высказанному Абди, пытаясь придать смысл всем задержкам, в результате которых я узнал, что таинственный негр сел на «Воклюз», но потом его покинул. Моя судьба оказалась поставленной в зависимость от этого знания, и все сложилось таким образом, чтобы я его получил. Незнакомец не мог не быть Жозефом Эйбу, который сел на пароход после моего отплытия, намереваясь прибыть в Суэц раньше и выдать меня полиции. Поистине чудо прервало его путешествие и одновременно спасло меня, но все-таки почему я должен был узнать об этом? Он ведь мог просто утонуть, и тогда я был бы спасен, сам того не ведая. Я не верю в слепой и глупый случай, напротив, я убежден: одно вытекает из другого с неукоснительной логикой, недоступной нашему ограниченному разуму…

Итак, я был совершенно сбит с толку. Терзаемый сомнениями, я все же отдал предпочтение оптимистическому взгляду на вещи, дабы не омрачать своей удачи безысходным отчаянием. Пока я не мог раскрыть тайну, но у меня сложилось впечатление, что моя судьба была совсем не такой, какой ее представляли себе мои враги.

IX

Я с сожалением смотрел, как удаляется темный архипелаг Ханиш, который я люблю за его первозданное одиночество. В каждом путешествии я находил предлог причалить к его берегам и в нагромождении его потухших вулканов на мгновение забыть мир людей и различные виды социального принуждения.

Среди этих базальтовых глыб, взметнувшихся вверх и застывших на фоне неба, на этих стиснутых между скалами полянах, где ветер полирует причудливые мадрепоры эпохи вторичного образования, я забываю, что такое время. Вечность незыблемых ландшафтов заставляет меня забыть о жизни с ее мимолетными ликами; смерть не имеет больше смысла, и я чувствую себя нетленным в своей сути, подобно атому вселенной.

Возможно, так человек создал когда-то своих богов…

Возвращаться на континент было всегда мучительно, и, когда последний пик архипелага исчез за линией горизонта, я испытал странное чувство – тоску и смутный страх перед будущим.

Я не верю в предчувствия, несмотря на все примеры, доказывающие их реальность. Каждый человек, который задумывается о последствиях предстоящей рискованной авантюры или которому не дает покоя какая-либо забота, взвешивает за и против, то надеясь на удачу, то вдруг осознавая бесперспективность своего предприятия, так что он всегда может в час развязки сказать себе, что именно такой исход он предвидел.

То, что благодаря случайности я узнал о присутствии Жозефа Эйбу на «Воклюзе», привело меня к самым пессимистическим выводам, и комментарии Абди только их усугубляли.