Спутники Волкодава, стр. 111

— Пора двигаться дальше. Зови Тага, и так уж мы тут засиделись. — Вождь поднялся на ноги, взвалил на спину корзину с жертвенным поросенком, которого должен был, собираясь обратиться к Нааму, тащить в святилище самолично и, выступив из тени, прищурился от жгучих лучей беспощадного солнца, разошедшегося явно не по сезону.

14

«Морская дева», преодолев две трети расстояния до Мономатаны, стремительно приближалась к цели путешествия, чего нельзя было сказать о Вивилане. Она видела Хриса каждый день, они обедали за одним столом, но дальше этого дело не шло. Странник старательно избегал оставаться наедине с девушкой, и холодновато-уважительное отношение к ней, хотя и свидетельствовало о том, что он считает ее достаточно взрослой, чтобы самой распоряжаться своей судьбой, скорее огорчало, чем радовало Вивилану. Будучи прекрасным рассказчиком, он больше не забавлял ее занимательными историями о своих путешествиях, не подшучивал над ней, как прежде, не приглашал сыграть в «пестрые камешки» или «трик-трак». Девушка терялась в догадках: вызвана ли эта перемена неодобрением ее бегства из дома, которое, казалось бы, должно было льстить его самолюбию, являлась ли естественным следствием признания ее взрослой девицей на выданье или превратно понимаемым долгом перед Верцелом.

Из-за духоты и тесноты в каютах купцы обедали обычно на палубе, под натянутым от солнца и дождя тентом, и Вивилана прилагала массу усилий к тому, чтобы производить на мужчин неотразимое впечатление. В тот день, когда девушка объявилась на судне, Хрис обратился к своим товаришам-купцам с просьбой продать ему некоторое количество тканей, которые они везли в Аскул, дабы дочь Верцела могла изготовить себе соответствующие ее положению одеяния. Приятно пораженные столь внезапным появлением среди них очаровательной девушки, торговцы в один голос заявили, что решительно отказываются продавать что-либо, но почтут за честь услужить прекрасной спутнице и просят ее выбрать из их товаров все, что ей надобно, дабы чувствовать себя на «Морской деве» уютно. Поскольку половине присутствующих на судне купцов случалось бывать в доме Верцела и по делам, и в гостях, девушка восприняла их слова как должное и без церемоний воспользовалась любезным предложением. Мастерски владея иголкой, ниткой и ножницами, она сделала все, чтобы порадовать взоры попутчиков и укрепить за собой славу сумасбродной девицы, сбежавшей из дома, дабы поглядеть мир.

Купцы, безусловно, догадывались, что повидать мир Вивилана желала, непременно шагая по нему рука об руку с Хрисом, однако вида не показывали. Всякий раз шумно и восторженно приветствуя ее появление на палубе в новом или искусно переделанном старом наряде, они не скупились на похвалы, и каждый уже неоднократно предлагал ей руку и сердце. Предложения, разумеется, делались в шутку, но во взглядах мужчин Вивилана легко читала нечто такое, что красноречивее всяких слов говорило: подай она кому-нибудь из них надежду — и избранник расшибется в лепешку, лишь бы назвать ее своей супругой. Удивляться тут было нечему — женатые купцы редко пускались в подобного рода путешествия, и собравшиеся на «Деве» торговцы могли только мечтать о такой хорошенькой, смелой и разумной спутнице жизни.

Хрис выражал свое восхищение Вивиланой более сдержанно, чем его товарищи, руку и сердце не предлагал даже в шутку, хотя девушка и рада была бы поймать его на слове. Совсем по-другому представляла она себе свою жизнь на корабле, и, когда впечатления от пребывания на бороздящем морские просторы судне в окружении множества полузнакомых и вовсе не знакомых, глаз с нее не сводящих мужчин потеряли новизну, Вивилана начала ощущать щемящую тоску по дому, и в душу ее проникли сожаления о содеянном. Если бы Хрис вел себя иначе, она бы сделала его счастливейшим из смертных, но он уделял больше внимания чернокожей хромоножке, чем прекрасной дочери Верцела!

После того как Фрок был посажен в шлюпку и она, покачиваясь на волнах, скрылась за горизонтом, Вивилана попыталась поговорить со Странником начистоту. Потом она попробовала сделать это еще раз, но верткий и скользкий как угорь Хрис, будто предчувствуя неприятные объяснения — неприятные, и девушка это отчетливо сознавала, для нее, но не для него, — с такой ловкостью переводил разговор на самые безобидные темы, что слова любви так и не сорвались с ее уст. В те мгновения, когда разум одерживал верх над чувствами, Вивилана испытывала к Хрису чувство горячей признательности — что может быть хуже для молоденькой хорошенькой девушки, чем признаться в любви и быть отвергнутой? Хрис, она отдавала ему должное, умело щадил ее гордость — это верно, и, хотя окружавшие их купцы не могли не заметить, что он оставался глух к домогательствам девушки, винить в происходящем ей следовало себя, но никак не его. Самолюбие ее было задето, однако, когда дело касается любимого человека, глупо считаться с обидами, а проявленный Странником такт делал его в глазах Вивиланы еще более желанным.

Впрочем, большую часть времени поступками девушки управляли чувства, а не разум, и порой ей начинало казаться, что она давно уже не любит, а ненавидит Хриса и желание завладеть им становится навязчивой идеей, чем-то сродни капризу избалованного ребенка, желающего во что бы то ни стало получить понравившуюся игрушку. Вероятно, она относилась бы к своему временному неуспеху у Хриса значительно спокойней, если бы не два обстоятельства, заставлявшие ее еженощно ворочаться с боку на бок, не в силах обрести утешение во сне. С каждым днем «Морская дева» приближалась к Аскулу, где им со Странником предстояло расстаться, что само по себе было ужасно. Но еще хуже было то, что Нумия продолжала украдкой приходить ночами на ложе Хриса. Никого не волновало, что Хатиаль проводила с Эврихом дни и ночи, и, глядя на них, Вивилана постепенно уверилась, что, не будь ее, чернокожая хромоножка тоже не отходила бы от Хриса ни на шаг, днюя и ночуя в его каюте. Но ведь она-то была!

Не желая, по-видимому, осложнять и без того чреватые скандалом отношения, Нумия приходила к Хрису среди ночи и уходила из его каюты поутру, так что никто, кроме вахтенных, которым не было до этого никакого дела, не видел ее. Кроме вахтенных и Вивиланы, которой ночные визиты хромоножки к ее избраннику были хуже ножа в сердце и заставили уже тысячу раз раскаяться в том, что она удержала занесенную однажды над Нумией руку с кинжалом. Ночь за ночью прислушивалась она, не в состоянии заснуть, к характерным шагам подволакивающей ногу чернокожей, и в душе ее зрела такая ненависть, какой прежде Вивилана и представить не могла. Чувство это росло и крепло в ней, как тяжкая болезнь, завладевшая постепенно всем ее существом, и настал момент, когда девушка поняла: если она немедленно что-нибудь не предпримет, то взрощенная, взлелеянная ненависть эта испепелит ее саму. Разорвет, заставит броситься за борт, кинуться грудью на кинжал или расшибить голову о прочные корабельные борта.

Ночь — самое подходящее время как для любовных утех, так и для самых черных мыслей, и в эту — которую по счету ночь? — прислушиваясь, не донесутся ли из каюты Хриса тихие сладострастные стоны, Вивилана твердо решила, что выбор у нее невелик. Или она должна покончить с собой, или с Нумией. Больше ей эту пытку не вынести. Но, боги свидетели, она слишком молода и слишком красива, чтобы умереть. Она еще не познала любви и надеется обрести свое счастье с Хрисом, а не в объятьях смерти. А если так, то умереть должна Нумия. Чернокожая не пожелала добром уступить мужчину, которого ей удалось охмурить и привязать к себе всякими непотребствами, что ж, тем хуже для нее. Она знает способ убить хромоножку так, что у Хриса не будет оснований в чем-либо ее заподозрить.

Приняв это решение, Вивилана выскользнула из своей каюты, выбралась из кормовой надстройки и притаилась сбоку от нее так, чтобы ее не было видно четырем несущим вахту матросам. Стоявшего у штурвала Джумпо она могла не опасаться, Томика дремал у правого борта и тоже не вызывал беспокойства, а силуэты двух других мореходов лишь смутно угадывались в густом утреннем тумане. В этой части моря не было рифов, островов и мелей и вахтенные не перенапрягались, вспоминая о своих обязанностях лишь при перемене ветра, что случалось не так уж часто.