Наследие последнего тамплиера. Кольцо, стр. 35

Поджав губы, я внимательно посмотрела на Артура:

— Энрик защищал своих. Вы угрожали и его семье.

Видимо, Артур не слушал меня. Его взгляд задержался в глубине помещения, и он, словно с трудом обдумывая что-то, медлил с ответом. Потом вперил в меня взгляд и сказал низким голосом:

— За семейством Бонаплата остался кровавый долг.

ГЛАВА 28

— Энрик был моей первой любовью, большой любовью, — Я смотрела на мать и не верила своим ушам. Она сказала, что хочет поговорить со мной. И поговорила. Еще немного, и у нее перехватит дыхание. Я с изумлением слушала ее. Она молчала многие годы, эта тайна, словно невидимый барьер, разделяла нас, стояла между нами, и я, ничего не зная, лишь догадывалась о ее существовании. И вот вдруг барьер рухнул.

Я поехала в аэропорт встретить мать и, увидев ее чемоданы, удивилась, зачем ей такой багаж. Я даже испугалась, что она надолго останется со мной в Барселоне. Потом решила, что в одном из чемоданов лежит должным образом упакованная картина. Но и в таком случае вещей было слишком много. Матери всегда нравилось путешествовать хорошо экипированной. Она поселилась в той же гостинице, где остановилась и я. Мать заказала большой номер на двоих на одном из верхних этажей и решила, что я поселюсь с ней.

Я смотрела на вторжение матери с осторожностью, оставив все на ее усмотрение. Мы заключили договор, и ценой этого договора была картина и ее доставка из Нью-Йорка. Мне предстояло выполнить мою часть. Первое, что я должна сделать, — это покинуть дом Алисы и поселиться с матерью.

— Сегодня прилетает моя мать, — сообщила я Алисе. — Я перебираюсь в гостиницу.

— Уже? — прошептала она, поджав губы. Алиса знала лучше меня, что думает о ней моя мать. — Возвращайся, когда она уедет.

Мать не переставая говорила о моей поездке и о своей, о том, как она оставила дэдди в Нью-Йорке, но сюрприз приберегла на ужин.

Сказав, что Энрик был ее первой и большой любовью, она заглянула мне в глаза.

Пораженная, я не знала, что подумать и сказать. Сначала слова матери вызвали у меня недоверие; я заподозрила, что это шутка. Но у матери был вид человека, ожидающего приговора суда. Я положила столовые приборы и, запинаясь, пробормотала:

— Но… как же папа?

— С твоим папой все было потом…

— Но раз Энрик, Энрик…

— …гомосексуалист, — закончила она.

— Вот именно, — кивнула я. — Нет, он не мог быть гомосексуалистом, в таком случае…

— Да, в таком случае у него не было бы сына…

Мы обе умолкли. Потом, словно собравшись с духом, мать начала свой рассказ:

— Как тебе известно, семейство Бонаплата и наше связывали очень тесные отношения; их поддерживали несколько поколений. Мой дед в конце девятнадцатого века часто захаживал в «Четыре кота» вместе с дедом Энрика, эту дружбу сохранили и наши отцы. Когда наши семьи собирались, мы, дети, играли вместе. Мы с Энриком учились в «Лисео франсез», а в отрочестве совершали в летнее время совместные прогулки в городе и на Коста-Брава вместе с небольшой группой. Меня всегда влекло к Энрику, умному, обаятельному человеку с буйной фантазией, способному дать исчерпывающий ответ на любой вопрос. Я была уверена, что нравлюсь ему, и когда, еще до университета, начали формироваться пары, я сохранила себя для него. Такой парой мы и стали. Я была безумно влюблена. Отношения между нами привели в восторг наших родителей. Эта связь объединяла наши семьи, дружившие столько лет. Многие поколения наших предков мечтали о том, чтобы наши семьи породнились. Мои родители никогда не бранили меня за то, что я, гуляя с ним, возвращалась домой поздно.

— Вы целовались? — поинтересовалась я. Воцарилась тишина. Я поняла, что Марии дель Map трудно поддерживать этот разговор.

— Да, — ответила она наконец. — Но не забывай, что лет сорок назад в таких семьях, как наши, было принято вступать в брак целомудренными. Даже назначив дату свадьбы, а мы так и не назначили ее, молодые держали себя в узде. Наши поцелуи и ласки были весьма скромными.

— И он тоже не слишком давил на тебя, — злорадно заметила я. — Верно?

— Да. Потом, размышляя над этим, я поняла, что инициатива всегда исходила от меня, — вздохнула мать. — И я решила, что питаю к нему более нежные чувства, чем он ко мне.

— Но как же ты не заметила его склонностей?

— Я много раз думала об этом. — Мать вздохнула и покачала головой. — Тогда никто не знал об этом. Но, конечно, я, как невеста Энрика, должна была догадаться раньше. Он скрывал это, не хотел, чтобы семья узнала. В те времена иметь сына с подобной ориентацией считалось позором; это унизило бы семейство Бонаплата. Я же, влюбленная в Энрика, была отличным прикрытием. Он держал меня при себе, пытаясь разобраться в своих чувствах. Мои родители разрешали нам проводить время вместе допоздна, но Энрик провожал меня домой все раньше, а иногда находил предлог, чтобы не встречаться со мной. Первые подозрения зародились у меня в тот день, когда я, позвонив ему через несколько часов после того, как он распрощался со мной, обнаружила, что Энрик домой не вернулся. Потом выяснилось, что он ходил на встречи с друзьями в бары для людей с нетрадиционной ориентацией.

— И что было дальше? Как вы порвали отношения?

— Поняв, что Энрик ведет двойную жизнь, я спросила его, куда он ходил прошлой ночью. Он сказал мне, что очень любит меня, но только как друга. Я оцепенела. Попросив сохранить все в тайне, Энрик признался в том, что он гомосексуалист. Он еще раз сказал, что любит меня, но не как женщину. Потом выразил сожаление по поводу того, что я потеряла из-за него столько времени. Он считал, что поступил эгоистично. Энрик был немного старше меня, и я проявила наивность, спросив его, как он узнал о своей ориентации, если мы с ним ни разу не были близки. Энрик засмеялся. Я самозабвенно обожала его, поэтому заявила, что мне не важно, сколько времени я потеряла, да и вообще ничего не важно, лишь бы он не порывал со мной. Я умоляла его об этом. Энрик согласился, но просил меня привыкнуть к мысли, что наши отношения закончились, найти хорошего парня и выйти за него замуж. Я должна была забыть его и понять: он не может дать мне того, что нужно, и наши отношения только испортят мою жизнь. Энрик начал рассказывать мне о приключениях, случавшихся с ним в те ночи, когда я оставалась дома. Но я, не желая отказываться от него, стала посещать вместе с ним бары для людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Более того, позволяла некоторым женщинам заигрывать со мной, чтобы не вносить дисгармонию.

Я была в отчаянии, все мне опостылело, и будущее без него казалось мрачной пустыней. Я смирилась с ориентацией Энрика, была согласна выйти за него замуж и допустить, чтобы он встречался с мужчинами, лишь бы только оставался со мной. Я сказала ему об этом, и какое-то время он размышлял, возможен ли подобный союз.

Энрик принимал мои ласки, чтобы не обижать меня отказом, и я решила подстроить ему ловушку. Я до сих пор раскаиваюсь в этом.

Однажды, во второй половине дня, оставшись дома одна, я попросила Энрика зайти за мной и заманила его в свою комнату. И там мы занялись любовью.

— Как? — удивилась я. — Он же был гомосексуалистом.

— Да. — Мать смутилась. — Но Энрик мог заниматься этим и с женщиной, если хотел.

— Он сопротивлялся?

— Конечно, но я потрудилась основательно, чтобы доставить ему удовольствие. Я словно обезумела. Мне хотелось забеременеть. Я была готова на все, лишь бы удержать его.

— Но ты ведь была девственницей?

— Да, но в тот день лишилась невинности в отчаянном соитии.

— И что же случилось потом?

— Энрик больше не хотел встречаться со мной. Он сказал, что навредил мне, но мы навсегда останемся друзьями. Что он любит меня как сестру. На душе у меня было скверно. Я винила себя в том, что соблазнила Энрика, боялась потерять его из-за этого.

— Ты занималась любовью с тем, кого любила, — сказала я. — Что в этом плохого?