Санькино лето, стр. 27

В этот жуткий момент неожиданно появился Колька: улыбается как ни в чем не бывало — рот до ушей. Алешка готов был броситься обнимать своего избавителя.

— Я думал, что случилось с тобой: караул кричишь. Сдрейфил? В лесу шутки плохи, — пожурил Колька, поправляя ружье, висевшее книзу дулом. — Не надо было уходить от того камня.

— Я заблудился и не нашел его.

— Чудак! Тут рукой подать… Видал, какого петуха хлопнул, — похвастал Колька и вытащил из корзины большущую птицу.

— Это глухарь?

— Тетерев.

Тетерев на самом деле был красив, как петух: шея и грудь угольно-синие, хвост белый, по спине — снежные крапинки, крылья сверху темно-шоколадные, а понизу изумрудные. И клюквенные брови — тоже подобие петушиного гребня.

Колька откинул со лба косицы мокрых волос, промокнул рукавом каплю, висевшую на носу, и скомандовал:

— Потопали домой! Вон какая полоскотня началась.

Позабыв про свои недавние страхи, Алешка шагал за Колькой, с уважением смотрел на него, и хотелось ему быть таким же смелым и уверенным, чтобы чувствовать себя в бору, как дома. Зря бабка Глаша считает его мазуриком…

Песому переходили, не разуваясь, все равно вымочило до нитки. Колька начерпал в сапоги воды: река прибыла. Дождь кончился, и солнце уже выпросталось из облаков. Над омутом дымился легкий парок. С отяжелевшего ракитника срывались в воду, дразня рыб, редкие капли. А в той стороне, куда уходила туча, вспыхнула радуга.

— Воду из Песомы пьет, — сказал Колька.

И правда, казалось, одним концом радуга окунается в реку, и сто?ит пробежать немного берегом вниз, увидишь ее совсем близко.

— Может, искупаемся? Вода после дождя теплая. Вон с той ветлы здорово нырять. Откроешь глаза — все желто-зеленое, и раки под берегом в кореньях ползают.

— Не хочется. И так вымочило, — отказался Алешка. Он и представить не мог, как Колька ныряет в Вороний омут.

— Ладно, в другой раз, — согласился Колька.

С косогора от деревни Алешка отыскал глазами Каменную гриву, темным островом выделявшуюся среди светлого березняка: и там было солнце, подрагивало сизое курево испарений. И, должно быть, дождь смыл пугающую надпись на камне.

Дома Алешка ничего не сказал, как испугался грозы и заблудился. Бабка качала головой, вздыхала:

— Напугал ты баушку, соколик. Ну как что случилось, думаю? Господь милостивый! Где хоть в грозу-то были?

— На Каменной гриве, — гордо ответил Алешка.

— Ай-ай! Да разве мыслимое дело — в такой праздник шо бору ходить? Куда вас занесло!

— У Кольки собака и ружье.

— С ружьем и вовсе до греха недолго. — Бабка осуждающе глянула в окно на избу Чуркиных. — Этому мазурику батька все дозволяет, велик ли, а с ружьем таскается, как тенятник.

— Он тетерева убил, — вступился за приятеля Алешка.

— Пес с ним, с тетеревом! Сами-то без голов останетесь, — не унималась бабка. — Полезай-ка, батюшко, на нечку, погрийся.

Кирпичи на печке темные, гладкие, горячие. Алешка постлал фуфайку, чтобы не так пекло, и лег. Бабка, рассыпая на противень чернику, приговаривала:

— Погли-ка сколько набрал! Ай да Лешенька! Ягоды-то крупные, как бобы.

— Если бы не гроза, полную корзину принес бы. Бабушка, ты бы посмотрела, сколько там черники! Все черно!

— Ведь надо додуматься, в Каменную гриву увел парня! — снова принялась ругать Кольку Чуркина. — Лес-то — страсть страшная, глянешь — в небо дыра. Ну, как заблудились бы? Кричи караул, не докричишься. Ты не больно с ним водись, будь поосторожней. Тихий найдет, а бойкий сам наткнется.

— Бабушка, за Каменкой гривой есть деревни?

— Нету. Там болото Клюквенное, а дальше никто и не хаживал.

Печное тепло быстро сморило Алешку. По потолку ползали и лениво жужжали мухи, а ему чудился завораживающий шум сосен, шепот дождя. «Никто не хаживал… Мы сходим за Клюквенное болото, когда папка приедет, — мечтательно думал, засыпая, Алешка. — И Колька пойдет с нами, и Тузик…»

Сухопутный моряк

У Генки Сотникова появилась настоящая полосатая тельняшка, на зависть всем ребятам. Прислал такой подарок двоюродный брат Олег из Мурманска. Сам он в море не бывал, работает крановщиком на стройке, а вот угадал каким-то чутьем Генкино желание, очень кстати пришлась ему тельняшка.

Трудно сказать, почему Генка мечтал стать капитаном, ведь возле деревни Киселихи, где он живет, нет даже крохотной речки, а до любого моря — больше тысячи километров. Не зря взрослые шутливо стали подтрунивать над ним, дескать, сухопутный моряк. Но пример для подражания есть удивительный: в их районе, на берегу безвестной речки Вохтомы, находится родина адмирала Смирнова. Когда-то он тоже бегал босоногим мальчишкой, как все, не зная, что судьба его будет накрепко связана с морем.

Генке тринадцать лет, скоро кончатся детские забавы, а мечта, возможно, останется. К ребятам, которые постарше, он еще не пристал, да и не любит с ними водиться, напротив, ему нравится коноводить над младшими. Когда же его грудь, жаждущую подвигов, украсила тельняшка, Генкино влияние на ребят сразу усилилось.

Сегодня собрал свою послушную ватагу, покатили на велосипедах купаться. До реки — километра три. Генка несется впереди, свистит, как атаман, в спортивно-судейский свисток; ребята, раскачиваясь из стороны в сторону, старательно крутят педали, но ни один не пытается обгонять его. На несколько минут велосипедисты скрываются от полуденного солнца в лесу, затем дорожка снова выбегает в клеверное поле, и начинается затяжной спуск к реке: здесь колеса катятся сами — одно удовольствие.

Побросали на лугу велосипеды, наспех постаскивали одежду, каждый хотел поскорей окунуться в прохладную Протешу: как горох посыпались в воду с невысокого срывистого берега. Взбаламутили реку — шум-гам, брызги.

Такой ералаш длился недолго. Искупавшись, Генка натянул на себя тельняшку и требовательным аккордом судейского свистка призвал ребят к порядку.

— Вдоль берега становитесь! Наперевонки заплыв будет. Живо! Окуни?на, не слышишь, что ли? Хватит там фыркать!

— Да ну тебя! — попытался отнекиваться Колька Давыдов, прозванный Окунем, потому что лицо у него как бы заостренное и глаза выпуклые, с красноватыми веками.

— Кому говорят? А то получишь! — пригрозил Генка. — Значит, до того берега и обратно.

Окунь поздоровей других ребят, лишь на год моложе Генки, он не очень боится угроз, но и на него моряцкая тельняшка производит должное впечатление, и сам Генка в ней кажется неуязвимым, как в кольчуге. Взгляд у него бойкий, глаза по-кошачьи зеленоватые, нос задиристо заколупился. Колька знал по опыту, что связываться с ним не стоит, поэтому нехотя встал в шеренгу.

— Три, четыре…

Резкий свисток будто бы подтолкнул ребят в воду. Кто умел, махнули сажёнками, остальные неистово молотили руками и ногами как попало. Генка наблюдал, чтобы каждый коснулся запеска, а не пытался хитрить, поворачивая раньше.

После заплыва дал ребятам немного отдышаться и опять выстроил, заставил делать сальто: с короткого разбега все подпрыгивали, неумело кувыркались в воздухе, больно плюхаясь об воду животами и спинами.

Генка почувствовал, что ребята скоро начнут роптать, прекратил подавать команды, а Окуня подозвал к себе, задумав одно предприятие, связанное с риском.

— Сгоняем на Кругленький, пока они купаются, посмотрим, стоят ли там корытины [4] Павла Каюрова, — сказал шепотом, чтобы никто не услышал.

— Зачем они тебе?

— Есть идея. Сам старик Каюров говорил, что, когда был молодым, больше всего любил лучить рыбу с острогой по ночам. Попробовать хочется.

— Еще попадемся ему.

— Ночью никому до нас дела нет. Айда, обмозгуем это на месте!

Поехали луговой тропинкой к Круглому омуту. Корытины нашли на берегу старицы, которая соединяется с омутом узкой протокой. Старица изогнулась длинной подковой, заросла желтыми кувшинками; рыбу в ней можно взять только сетью, для этого и требуются старику Каюрову долблёнки. Они довольно ветхи, кой-где подгнили, но если выдерживают взрослого человека, значит, и двоих ребят поднимут.