Побег обреченных, стр. 22

Астатти остолбенело смотрел, как он входит в подъезд, скрываясь в его темном чреве…

Пискнула ржавой петлей облупленная, в грубых потеках масляной выцветшей краски входная дверь.

Он недовольно воззрился на переводчика, уже успевшего растерять за долгие часы ожидания свою ерническую самоуверенность.

– Поехали на базу, – пробормотал тот, отводя в сторону смурной взгляд. – Чего-то не срослось.

Что именно не срослось, прояснилось лишь на следующий день, когда в коттедж, мрачный, как голодный вепрь, пожаловал толстячок с пронзительными глазами, глава мафиозного клана, именовавшийся Кузьмой Федоровичем.

Уместив на диване теплое клетчатое пальто, мафиози повалился в пухлое кожаное кресло и, скрестив на груди татуированные пальцы, впился удавьим взором в невозмутимое лицо Астатти, молвив с вежливой неприязнью:

– Как проводим время, господин американец?

– Впустую, – вежливо и отчужденно ответил Астатти.

– Хорошо у нас начинается сотрудничество, – процедил Кузьма Федорович. – Просто – здорово начинается, весело!

– А что такое? – лениво произнес Астатти. – У ваших людей прошлой ночью случились неприятности?

– Представьте себе! Пятеро парней – всмятку!

– Ну, я выражаю соболезнования… – Астатти неопределенно повел кистью руки в воздухе. – И понимаю ваше некоторое огорчение… Но! Давайте оставим эмоции, в нашем деле ничего, кроме вреда, они не принесут. И не пытайтесь узреть во мне корень несчастья. Я в самом начале обсуждения операции был против таких усложненных методов, которые навязали мне эти ваши ребята. К чему вообще такого рода победы? Проще простого: вскрыть дверь, тем более квартира не снабжена охранной системой, произвести обыск… – Не желая озлоблять и без того взвинченного потерями ценных кадров хозяина, Пол говорил увещевающе, лишь с малой толикой укоризны. – Если обыск не даст результатов – тогда… да, тогда можно подумать о силовых методах.

– К тому же, – с напором перебил Кузьма Федорович, – сегодня выяснилось – вы дали неверную информацию!

– То есть?

– То есть этот парень носит фамилию Ракитин! Ра-ки-тин! – повторил по слогам. – И откуда вы взяли, что он какой-то Михеев?.. Он – офицер, служит в воинской части. Сейчас пытаемся выяснить, в какой именно…

– А вот это… – Астатти задумчиво почесал щеку.

– А вот это – большое и загадочное говно! – прорвало мафиози. – И как бы в него нам не вляпаться! Тут пахнет спецслужбами, господин хороший! И очень отчетливо! И если вы подставляете меня под сотрудничество со всякими вашими органами…

– Я клянусь богом! – воскликнул Астатти возмущенно.

– Римма! – в свою очередь, заорал Кузьма Федорович. – Ты, сучка, где там?! Неси джин с тоником, шевели жопой!

Перепуганная шлюха тут же явилась с подносом, где стояла бутылка, две желтенькие запотевшие банки и высокие бокалы.

– И – брысь отсюда! – свирепо зыркнул на нее хозяин.

Затем, открыв пшикнувшую банку, отпил из нее глоток, облизал губы и молвил уже устало, с ноткой дружелюбия:

– Пол, надо колоться… Тут втемную уже не сыграть… Выкладывай, что именно тебе надо. Иначе дела не будет.

Какое-то мгновение отделяло Астатти, уже покорившегося воле и логике старого хитрого бандита, от неверного решения, от соблазна поведать истину…

– Хорошо, – сказал он. – Я беру тайм-аут. На день. Мне необходимо посоветоваться с партнерами, все взвесить… Не я один решаю, как быть с ответом на ваш вопрос.

– Какие проблемы?! – напористо вскинулся на него собеседник. – Вот телефон, звони, совещайся…

– Я должен все взвесить, – упрямо проговорил Астатти. – Поскольку из категории человека, оказывающего мне одолжение, вы превратитесь в партнера…

– Ну, за это и выпьем! – произнес, недобро глядя на него, Кузьма Федорович. – И – побыстрее с решением… Я ждать не люблю.

Днем, оторвавшись от сопровождавшего его переводчика, Астатти, затерявшись в толпе, нырнул из нее в какой-то проходной дворик, оттуда быстро прошагал к метро и вскоре, прижимая портфель к груди, сидел в вагоне, на грязном дерматиновом диване, напряженно размышляя, куда именно ему податься.

Он слишком многое прочитал в пронзительном взгляде Кузьмы Федоровича. И такой партнер и помощник был ему категорически не нужен.

Дальнейшую партию предстояло сыграть, опираясь исключительно на личные возможности. В этой стране он ими покуда не располагал, но упрямо надеялся таковые возможности обрести.

СНЫ ГРАДОВА

Сны? Нет, это было нечто иное… Он даже не знал, как назвать свое передвижение в хаосе искривленного пространства – полетом или парением, когда призрачный мир летел сквозь него, угрожающе надвигаясь панорамами сферических зеркал: с джунглями, толпами людей, океанскими волнами, кварталами городов, чащобами, пустынями, хребтами, что затем, обтекая его, выстраивались в зеркальные грани стен ломаного коридора. Потолок коридора был небом, и оно бежало, стремительно перемежаясь закатами и рассветами, блеском звезд и облачной пеленой, обрывками радуги либо рекламой зубной пасты, выдавленной из сопл реактивного самолета.

Он давно научился ориентироваться в этих чередующихся выгнутых слайдах, бегущих навстречу, и легко уходил в нужный, как бы вскакивая на ходу в поезд, и далее движение существовало уже помимо него; бегущий кадр останавливался, открывая вход в свое Зазеркалье.

Он не любил кино, угнетавшее пародийностью таких же стрекочущих кадров, чья условность, казалось, в любой момент могла обратиться в явь – порой чудовищную. Но сейчас, влекомый неведомым ему инстинктом, оказался именно в кинотеатре, на пустой, ведущей на бельэтаж лестнице, и в проеме входа увидел экран с изображением сверкающих полей ледового материка, куда в огне и в облаке пара опускался корабль с фантастическими пришельцами, а затем, минутой позже, насмешливый случай привел его в Антарктиду, но не ту – киношно залитую солнцем, а иную, где в снежном мраке ревел ураган и едва различалось какое-то белое плато, что вскоре исчезло, превратившись в сплющенно убегающий мираж, и он очутился в тихой квартирке предвечерней Ниццы.

Невольно ему подумалось о двух Зазеркальях каждого зеркала, но ложную эту мысль он сразу отверг, ибо, в отличие от зеркал пространства, зеркало, мутно блестевшее в сумерках прихожей, отражало не суть, а подобие. Подобие себе же подобных вещей: телевизор, картину, рояль, другое зеркало, недопитую бутылку вина, окно и в нем – стеклянную многоярусность отеля, заслоненного силуэтом его – гостя пустой квартиры.

Подобно чувствительному приемнику он настроился на антенну этого здания, опять-таки сравнив свое сознание с зеркалом, отразившим мысли, лица, воспоминания тех, кто ел, спал, думал, совокуплялся и умирал за ячейками гостиничных стекол.

И тут пришло озарение.

И голос жреца прозвучал в его сознании.

Голос, призывающий туда, где тянулась граница между этой землей и мирами, не знающими солнца.

Тонкая вибрирующая волна прокатилась внутри – настойчиво, зовуще, и он, следуя повелению, поспешил к запретному доныне рубежу, где его ждали, откуда началось земное его скитание и где, как он верил, будет положен этому скитанию конец.

Толща горных пород бесконечно и нудно проглатывала его тугой давящей тьмой, то прорезанной сетчато жилами, то в провалах пустот, почти не различимых в однообразных оттенках черной, слепой мглы, и вот он ступил на гладкий, словно отшлифованный пол, убегающий в купол потолка.

Эта полость в глубине горы была подобна пузырю воздуха в куске стекла, а может, это и был пузырь воздуха в застывших породах, вспученных из раскаленного нутра планеты, ставших древним камнем Памира, сквозь который он шел сюда; камня, знавшего начало начал.

За соседним хребтом ночевали альпинисты, и на миг их глазами он увидел очертания своей горы в снежной круговерти, внушавшей страх белыми языками снега, реявшими над уступами, гулким воем пурги и ртутно падающим в ущелье солнцем. И барса, дрожа затаившегося в скалах, чутко прислушивающегося к непогоде.