Падение «Вавилона», стр. 20
— Звони, сволочь, — согласился ротный со вздохом. Затем, подумав, заметил: — Тебе бы в политработники… Цены бы не было. Подумай, кстати. А вообще… вывести бы тебя в чистое поле, поставить лицом к стенке и пустить пулю в лоб! Да-да! И если хочешь что-нибудь сказать, лучше молчи! И не делай тут умное лицо, не забывай, что ты — будущий командир, между прочим!
Я набрал номер коммутатора, сообщив необходимые данные городского телефона.
Откликнулся автоответчик. Знакомым голосом моей последней учительницы: мол, сейчас возможности соединиться нет, сообщите, в чем дело…
— Это я, — сказал я сухо. — У тебя это… Ну, проверься, в общем, я только из лазарета. Пока.
Я уже хотел положить трубку на рычаги, но вдруг из пустоты, в которую я высказал свое сообщение, выплыл взволнованный мужской голос:
— Простите, а вы куда звоните?! Вернее, кому?!
Помедлив, я ответил:
— Тебе, друг.
И положил трубку.
А через час, зажав между ног закрепленный за мной «калашников», я уже трясся в затянутом брезентом кузове грузовой машины, державшей курс по широкому Ярославскому шоссе в направлении поселка Хотьково…
Уже стоял апрель, город тонул в мутной серой мороси, почернелые сугробы тянулись вдоль обочин, чумазые машины однообразным потоком обтекали наш неклюжий грузовик…
Что впереди?..
А впереди оказалось вот что: палаточный городок с полевой кухней, разбитый возле учебного макета исправительно-трудовой колонии.
Макет, сооруженный в натуральную величину, в подробностях отражал бараки, вышки, заборы, контрольно-пропускной пункт со шлагбаумом и, казалось, только и ждал своего заполнения зеками.
Под предводительством одного из командиров взводов мы совершили паломничество на этот безрадостный объект, где нам была прочитана лекция по специальности, так сказать, а после отправились устраивать свой быт в палаточные чертоги.
В палатках мы размещались по четверо; постелями служили деревянные настилы с бесформенными ватными матрацами, застеленными тонкими одеяльцами, а остальную меблировку составляли кособокие фанерные тумбочки для хранения личных вещей. Все.
Вешалки для шинелей отсутствовали, и, как я впоследствии понял, не без умысла.
После ужина на очень свежем апрельском воздухе возле бочки с варевом неопределенного вкуса, формы и цвета последовала команда «отбой», и мы разбрелись под брезентовые пологи, тут же уяснив, что раздеваться для сна не стоит.
Ледяные отсыревшие матрацы и подушки согреванию теплом человеческого тела не поддавались, и спать мы улеглись в полной зимней форме одежды, то есть не снимая шинелей, а также сапог и ушанок.
Ночью я проснулся, содрогаясь от холода. Мои соседи по брезентовому жилищу отсутствовали. Сквозь ткань палатки оранжево просвечивало пятно недалекого костра. Там, в компании часового, охранявшего сон нашей роты, я обнаружил всю честную компанию своих сослуживцев.
Нам удалось пропарить над огнем дымящиеся густым паром шинели и сапоги, покуда не явился такой же, как мы, задубевший от мороза сержант и не разогнал нас по арктическим матрацам.
— Завтра согреетесь, партизаны! — пообещал сержант многозначительно.
Утром по зову охрипшей трубы я, сбросив с себя ровно затянутое колким инеем одеяльце, поспешил на построение.
Во избежание простуд и вообще для укрепления общего иммунитета после переклички нам был устроен оздоровительный пятикилометровый кросс, повторявшийся затем каждое последующее утро; далее был завтрак, по окончании которого старшина объявил, что главная цель нашего пребывания в здешних просторах — помощь в строительстве важного военного объекта, возможно, и стратегического назначения.
Старшина или добросовестно заблуждался, или бессовестно врал, поскольку по прибытии на объект, находящийся неподалеку, мы сразу уразумели, что командированы для возведения нескольких частных коттеджей в качестве бесплатной рабочей скотины.
Каждому из нас «стратегическое» строительство запомнилось, уверен, на всю оставшуюся жизнь!
Пахота начиналась ранним промозглым утром и заканчивалась таким же прохладным вечером, хотя ощущение низких температур ранней весны вскоре нами было утрачено: перед отбоем, голышом стоя в снегу, мы, смывая пот и грязь, с наслаждением обливались льдистой водой из умывальника, и пар клубами валил от наших разгоряченных тел, подверженных теперь простудам в такой же степени, как высокопрочные металлы и прочие элементы неорганической природы.
За день нами переносились с места на место тонны кирпича, бетона, строительной арматуры и прочих тяжестей, и жирок, нагулянный мной на госпитальном курорте, пропал без следа.
Не обремененный тяжестью носилок с раствором, я порой чувствовал, что, подпрыгни сейчас, улечу к звездам, а двухпудовую гирю, зацепив мизинцем, мы перебрасывали друг другу, как баскетбольный мячик, и утренний пятикилометровый кросс воспринимали как детскую потеху.
Культурно-развлекательными мероприятиями являлись упражнения в стрельбе из автомата и пистолета, швыряние гранат на дальность и точность, подтягивания на турнике и отжимания от пола, то бишь от земли, до крайней степени измождения.
В палатках мы уже спали в одном нательном белье, не всегда и прикрываясь поверх одеяла шинелью, и наши первоначальные мечты о ночлеге в уюте бараков учебной зоны — мечты, отмеченные очевидной практической целесообразностью, однако политически вредные с точки зрения наших идейных командиров, скоро забылись, и деревянные топчаны с продавленными матрацами виделись вполне приемлемыми и даже комфортабельными ложами, а казарменные койки вспоминались как предметы неоправданной, граничащей с развратом роскоши.
С первыми листочками, пробившимися на подмосковных березках, мы возвратились на свою городскую базу, где, в несколько дней преодолев либеральные процедуры выпускных экзаменов, получили заветные сержантские лычки и записи в воинских билетах, удостоверяющие наш статус инструкторов по техническим средствам охраны исправительных колоний от окружающего их мира свободных граждан.
Едва я успел полюбоваться в желтых зеркалах ротной помывочной на свои новые погоны, прозвучала команда сдать постельное белье и собрать личные вещички в индивидуальные солдатские мешки, после чего в считанные часы казарма опустела: мы, новоиспеченные младшие командиры, спешно развозились по местам своей дальнейшей службы, а наша учебка готовилась к встрече очередного курсантского молодняка.
И вот знакомый Казанский вокзал, жесткая полка плацкартного вагона и — безрадостный обратный путь в город Ростов-на-Дону, в прежний конвойный полк.
Засыпая в тряской духоте ночного купе, я поймал себя на мысли, что не очень-то и огорчен своим отъездом из столицы. Устройся я даже каким-нибудь генеральским прихвостнем, что бы мне сулило подобное положение? Ущербную свободу увольнений в город? Протирание штанов на тепленьком стуле в штабном закутке? Таковые перпективы меня не вдохновляли. А возможные тяготы будущей службы в боевых подразделениях казались несущественными.
Лычки сержанта довольно надежно защищали мое достоинство от произвола «дедов» и офицеров, а что же касалось каких-либо физических нагрузок или бытовых неудобств, то после жизни в палаточном лагере они пугали меня не более, чем рыбу вода, высота птицу и волка лес.
Из кабинета полкового командира я вышел с предписанием незамедлительно убыть в область, а именно — в поселок Северный, и вскоре рейсовый «икарус» уносил меня прочь от города, в однообразные просторы степей, к месту окончательного назначения — в шестнадцатую конвойно-караульную роту. Где уже вечером того же дня я вступил в глубоко недружественные личные отношения со старослужащим ефрейтором Серегой Харитоновым.
7.
Утром меня разбудили петухи. Они голосили по всему поселку, приветствуя восход светила, и я поднялся с постели со странным чувством дачника, приехавшго в деревеньку провести безмятежный отпуск.