Падение «Вавилона», стр. 12
Мое естественное и абсолютно раскованное поведение, отражавшееся, в частности, в романчиках с европейскими преподавательницами из университета, вольном передвижении по стране и звонками папе в Лондон — что, кстати, категорически исключалось Николаем Степановичем еще в Москве, — доставляло, вероятно, немало хлопот индийской контрразведке, а меня же, глубоко любые шпионские страсти презиравшего, забавило от души, и каждый вечер, входя с какой-либо дамой в свое жилище, я произносил куражливо в пространство:
— Мать твою так, даю настройку…
Впрочем, мое легкомысленное по младости лет отношение к спецслужбам вскоре кардинальным образом изменилось. И уяснил я, что так же, как мир пронизан электромагнитными волнами, в той же степени окутан он и невидимой паутиной деятельности всяких секретных ведомств, к мнению о них обывателя глубоко и справедливо равнодушных в своем всесилии и циничной мудрости, основанной на холодном всеведении и безжалостном расчете.
Человеку свойственно смеяться над бесом, уродцем с копытцами и рожками, но не дай Бог ему с этим бесом столкнуться вплотную, не различив его в смазливой красотке, симпатяге-приятеле, — слезами и кровью сей смех обернется…
…Вальяжный и добродушный Николай Степанович позвонил мне из Дели, наказав срочно прибыть в посольство.
Холодея сердцем в дурном предчувствии, я тотчас отправился в аэропорт.
Предчувствие не обмануло: ждали меня неприятности.
3.
— Индия, значит, тебе не нравится, — грустно констатировал Николай Степанович, встретивший меня в одном из служебных кабинетов посольства, в котором он расположился как полноправный хозяин.
— Очень нравится…
— Не чувствуется!
— Но почему вы думаете, что…
— Я не думаю, я знаю! Те, кому здесь нравится, ведут себя по— другому, чтобы продолжалось нравиться, понял?..
И мне с детальной точностью было поведано о количестве и даже качестве моих романтических увлечений, кратко определенных словом «бляди», о незаконной и также глубоко аморальной работе в качестве тренера карате и преподавателя английского, а также о некоторых высказываниях, порочащих государственные и общественные устои великого коммунистического новообразования.
— Вот почему тебе не нравится Индия, — заключил Николай Степанович.
Я залепетал нечто жалкое: дескать, больше не буду, простите дядя, ведь недаром…
— Как твой глаз?
— Что?
— Как глаз, спрашиваю!
— Чуть лучше.
— Уже хорошо. Ладно, пошли обедать.
Обедами — дешевыми, невероятно обильными и вкусными, посольская столовка славилась по праву, хотя поваров набирали из местного населения.
Уминая вторую тарелку наваристого борща, Николай Степанович доверительным шепотом продолжал отчитывать меня за беззаботность и ребячество.
— Ты думаешь, что живешь в вакууме? — вопрошал он, со свистящим звуком втягивая в рот прилипший к подбородку волнистый обрезок капусты. — Нет, брат, вакуум только в открытом космосе витает, да и то не чистого качества…
— Это да, — кивал я пришибленно.
— Вот и да. Ты думаешь, я против твоих кобелирований? Нет. А француженка эта твоя последняя… чего она преподает?
— Этику.
— Хм. Индусам этику, тебе — безнравственность… Тебе после нее никакие тренировки не нужны, она любого чемпиона замотает… М-да… Ну так вот о чем я? А немочка — Эмма, кажется? — так себе, холодненькая… Или нет?
— Да, как-то…
— Ну вот. Аккуратно, Толя, надо, ювелирно, я бы сказал… Через все эти жопы столько ребят погорело, и, кстати, если о космосе, то запомни: каждая новая жопа — это всегда как полет на Юпитер: никогда не знаешь, чем дело кончится…
— На Венеру, — осмелился внести я поправку.
— Во! Понимаешь.
После обеда, плавая в широком посольском бассейне с панамой колонизатора на голове — во избежании солнечного нокаута, Николай Степанович рассуждал далее, не глядя на меня, державшегося на воде близ него, как прилипала возле акулы.
— Я, Толя, человек естественный, — говорил он, распространяя над водной поверхностью густой аромат послеобеденного пива. — И даже скажу так: если мужика к бабам не тянет, доверия у меня к нему нет. Но ведь эти долдоны… там… — Он завел глаза к солнцу, отчего панама свалилась в воду, однако сноровисто мной была водружена обратно. — Им же нужно, твою мать, обоснование, понимаешь… Поэтому так. Оформим блядство твое как задание родины. Они как, куропаточки эти, социализму сочувствуют, ты выяснял?
— Кажется… нет, — признался я горько.
— М-да, что они понимают, бляди… Выросли там на своих апельсинах… В общем, будешь проводить разработку.
— Разработку… чего?
— Кошелок своих, дурак…
— Понятно…
— Мне непонятно, а ему понятно… Ладно, вылезаем, вода ключевая просто, недолго и инструмент застудить…
Из последующих разговоров я довольно легко уяснил смысл так называемых «разработок» и вообще своего приобщения к шпионской деятельности на территории дружественной Индии.
Важен был Николаю Ивановичу исключительно процесс, а не результат. Причем процесс оправдывал и расходы по хождению в рестораны с индусами-сослуживцами, и любые шуры-муры с университетскими моими подружками, и вообще все тяжкие.
Любые возможные недоразумения закрывались универсальной формулировкой: « В целях оперативной целесообразности…» И так далее. То есть проведено распитие спиртных напитков, куплен автомобиль, установлен сексуальный контакт, затем еще один, разбита витрина, совершен наезд на пешехода, произведены дополнительные расходы…
Главное, как я понял, больше отчетов и суеты. И тогда на твоем шпионском пути все светофоры будут сиять неизменно зеленым светом.
Впрочем, привлечение меня к шпионажу наверняка отвечало целям все той же дутой отчетности, хотя заданий «прокачать» тот или иной «объект» поступало от Николая Степановича с каждой неделей все больше и больше.
Я получал деньги на рестораны, покупку машины, подарки, возил из посольства баулы японской радиоэлектронной аппаратуры, по закону облагаемой дикими таможенными пошлинами, и в перепродажу ее как заведомо контрабандного товара, втягивал индийских военных спецов, устанавливая таким образом с ними двусмысленные контакты; также знакомил спецов, по наущению Николая Степановича, с приезжающими из Союза командированными «инженерами» — якобы как со своими друзьями, способными еще более укрепить наш противозаконный бизнес…
Индийские служащие с их худосочной зарплатой на сделки шли, как голодные щуки на блесну, а командированные «друзья-инженеры», кого отличали одинаково невыразительные физиономиии и характерный оценивающий прищур собаки породы питбуль, довершали мои коварства уже на своем, холодно-профессиональном уровне.
Как-то я заикнулся о нечистоплотности своей второй, так сказать, специальности Николаю Степановичу, на что получил следующую отповедь:
— Запомни: Индия — стратегический плацдарм. Думаешь, мы им за красивые глазки самолеты сюда гоним и бесплатные ракетоносители для спутников даем? Дружба, мир, гони сувенир, думаешь? Да тут война идет. Сейчас, сегодня. Между нами и Штатами. И не было бы советской халявы, знаешь, кто бы твоих индуЇв сейчас вместо нас охмурял? Рябятки из ЦРУ! Они и так тут кругами ходят, как бесы у монастырских стен…
Аббревиатуру, составляющую название американского разведывательного ведомства, Николай Степанович, равно как и все его коллеги, неизменно произносил слитным единым звуком, похожим на плевок.
— И не исключаю, — продолжал старший товарищ, — что некоторые из твоих блядей, кстати…
— Да быть не может!
— Ох, может, Толя… Хотя… чего с тебя, раздолбая, взять… Глаз-то как?
— Почти в норме.
— Самое главное! Да… В Москву тебе надо бы съездить, двадцать пять лет скоро, хоть с матерью встретишься, отметишь…
— Николай Степанович!
— Ну?
— А с институтом как? Ведь если не восстановлюсь — привет, армия!
— Решим, — отмахивался всесильный генерал. — И с армией, и с институтом, и с приветом. То заботы мои. А пока вот… две тысячи рупий вам, молодой человек, на радости быстротекущей жизни, и вот тут подпишись…