Как далеко до завтрашнего дня, стр. 72
Среди крестьян, преимущественно из казаков, с которыми мне довелось беседовать по душам, я встретил самое разное отношение к проблеме собственности на землю и к колхозному строю. Были такие, которые рвались в бой. Их позиция была однозначна: "Эх, дали бы мне землицу и «не мешали бы мне власти, поработал бы я всласть» – их точку зрения в рифму мне высказал как-то один сорокалетний казак. Дальше он мне изложил план – боевую диспозицию, как он мне сказал – что и как надо делать, что выгодно, а что не выгодно. Но таких было до удивления мало.
Для меня была совершенно неожиданной, та симпатия к колхозному образу жизни, к колхозным порядкам, которую я обнаружил. Помня сопротивление крестьян во времена коллективизации, я был уверен, что возвращение собственности будет для всех небесным даром. Но не тут-то было: всё оказалось не так. Многое, очень многое в колхозном строе не нравилось станичникам – ругали они его последними словами. Ругали бригадиров, неграмотность председателя, пьянство начальства (и не только начальства), казнокрадство. Но последнее вовсе не означало необходимость распустить колхозы. Скорее, главный лейтмотив был такой – хорошо жить миром. Вот бы те из райкома да края не мешали бы нам! Своим бы умом бы пожить! И слышал я такое не сегодня, а в средине годов семидесятых. 20 лет тому назад!
Потом я пытался перепроверить подобные впечатления и в калужской области, и в Беллоруссии, и в Подмосковье. Тенденции сохранялись, хотя они и были менее яркими и отчетливыми, чем на Северном Кавказе. Там еще довольно сильны казацкие традиции – они давали дополнительный фон. Кроме того, колхозы в Ставрополье были богатые, люди жили в довольстве – стоило ли этим рисковать? Конечно, не всё было ладно – невооруженным глазом были видны плоды бесхозяйственности, плохой организации. Все понимали, что и в тех благополучных краях можно было жить куда лучше. Впрчем, для того, чтобы это понять не нужно было быть специалистом – в этом мог разобраться даже математик. Вот о том и сетовали, разговаривавшие со мной мужички.
Но многое я ещё тогда не понимал. Конечно, богатство края играло свою роль, играли роль и традиции казаков, привыкших жить миром и многие из которых полагали, что и в колхозах миром можно всё устроить чин чином. Но не только в традициях было дело.
Однажды я разговаривал с одним очень пожилым колхозником из иногородних. Из небогатых середняков. Он еще помнил как хозяйствовал самостоятельно. Задал я ему один прямой вопрос – хотел бы он иметь собственный надел, работать самостоятельно и жить независимо. Ответ был длинный и неоднозначный: «с одной стороны», «с другой стороны». Но главное было в том, что мой собеседник в любых условиях не очень бы стал стремиться снова стать единоличником. Да, живет он похуже чем до коллективизации, хотя в отличие от казаков был средняком из средняков: казаки те, по его мнению, больше на кулаков смахивали. Но работал он тогда от зари до зари. И если землю дадут, то снова ему так же придется работать. Но даже не это его пугает. Сегодня он под защитой государства. Оно за него думает, но оно же его и кормит. «А если неурожай? А появится новая техника? А как торговать зерном? Это не виноград отвести на базар. Как нынче, так спокойнее». И я понял тогда истинный смысл некрасовских строк:
И обрёл я тогда глубочайшую убежденность – конечно, колхозы в их современном виде долго не просуществуют. Но, упаси Боже, их распускать декретом. Всё должно делаться медленно и сверхосторожно. Нельзя, чтобы при разрыве цепи удар пришёлся по производителю. Здесь в деревне мы сталкиваемся с извечным противоречием, присущим обществу и человечеству вообще. В нём должны уживаться очень разные люди. Одни с неуемной энергией – агрессоры от природы, стремящиеся к богатству и славе, готовые работать день и ночь и рисковать всем, даже жизнью порой для мифических, им одним понятных целей. Но есть и другие, которые готовы удовлетвориться скромными условиями жизни. Они избегают напряженной работы и, особенно, ответственности. Им важнее всего гарантированность, стабильность существования. Их страшит неизвестность перемен.
Это разнообразие людских характеров и стремлений – залог неравенства людей, их борьбы между собой и трудностей в их совместной жизни. Но оно же и счастье рода человеческого, это его шанс для преодоления всего того, с чем человек сталкивается на тернистом пути своей истории.
Вот тогда на грани восьмидесятых я понял всю неизбежность и неотвратимость перестройки всей организации нашего сельскохозяйственного производства. Ну и в силу своей профессии начал обдумывать возможную стратегию перестройки сельского хозяйства и принципы необходимой (я бы сказал, неотвратимой) «революции сверху». Я пробовал делиться своими мыслями, но меня не очень понимали – ни реформаторы, ни консерваторы. Ближе всего к моему пониманию был мой коллега по Академии Народного Хозяйства В.А.Тихонов. Он заведовал в Академии кафедрой экономики сельского хозяйства Но у него была совсем иная аргументация. Понял я в те годы и то, что именно сельское хозяйство – ключ будущего развития страны. Его судьба куда важнее для страны, чем любые ракеты и танки и промышленность должна научиться давать в достатке и дешево всю необходимую деревне технику: нет вопроса деревни – есть вопрос страны. Но как его решить? Одно очевидно – город должен сделаться экономическим партнером деревне, а рынок – ориентированным, главным образом на деревню. И без активной политики государства этого сделать нельзя.
Нечто подобное я однажды сказал М.С.Горбачёву. Он внимательно посмотрел на меня, ничего не ответил, но, как мне показалось, именно с этого момента стал относиться ко мне со вниманием и несколько раз просил кое о чем подумать и написать.
Итак я понимал, что без революции сверху не обйдешься. Декреты необходимы. Но такие, которые бы освобождали волю людей, давали бы проявится тому естественному неравенству людей, которому человечество обязано своим развитием. Но должны быть и декреты, которые были бы способны уберечь человека от грозящих ему опасностей, дать ему определённые гарантии. А эти опасности предстоит ещё увидеть! И не не так много людей способны предусмотреть их появление.
Вот здесь мы и приходим к неизбежной проблеме собственности – собственности на землю.
Земельная собственность – что я под этим понимаю
Деревня – именно здесь решается сегодня судьба страны, судьба нации. И это, несмотря на то, что деревня практически выродилась и крестьянина как общественной силы в стране уже почти нет. Нам сегодня надо не просто решать вопросы деревни, а в ряде районов страны, воссоздавать деревню заново. Точнее, содействовать созданию нового деревенского мира, того необходимого фундамента любого общества и его культуры, который не только дает ему пропитание, но и является естественным связующим звеном между землёй и человеком и тем самым самым воссоздает многие моральные ценности. Ощущение «власти земли», этой непреходящей, вечной ценности человека, не может не быть важнейшей составляющей культуры рационального общества. Как бы мы его не называли!
Я убежден, что как только будет найден ключ к воссозданию деревенского мира и начнутся соответствующие процессы, городская жизнь тоже пойдет по новому, нужному нам руслу. Одним словом, стабилизация общества через стабилизацию деревенского мира. Если угодно, это доктрина – изначальная позиция всех моих будущих рассмотрений. Она родилась во время «моего хождения в народ» и, как я понял позднее, она соответствует нашим национальным традициям. Многим она покажется спорной, но чем больше я узнаю российскую жизнь, тем больше я вижу аргументов её обосновывающих.
Я не могу согласится с известным постулатом Маркса об «идиотизме деревенской жизни». Всё идет своим чередом. Рождаются те или иные жизненные уклады, порой непонятные и чужие. Но в каждом из них есть и своя логика, свои изначальные резоны. Да, цивилизация всё больше и больше становится городской. Но связь с землей порваться не может. Её не заменит никакая гидропоника. Ощущение общности и природой должно быть присуще любой здоровой цивилизации. А его источник – деревня! Человек вне природы перестанет быть человеком, обладающим «человечностью».