Фаншетта, или Сад Надежды, стр. 14

— Иногда я думаю, что у каждого из нас есть свое счастье, что оно бродит где-то на одной из пяти тысяч парижских улиц. Мы можем мимо него пройти, не заметив, отбросив его ногой, как мячик… Или, может быть, оно неуловимо, как мыльный пузырь? Я свое счастье так и не встретил. Вот почему мне больше нравится разгуливать по небу… Но ты, маленькая девочка, может быть, ты найдешь свое счастье на одном из перекрестков большого города, куда тебя заведут мои пузыри.

— Господин Бюва, вы бы лучше спросили у своих звезд, не живет ли мое счастье на Монмартре и не зовут ли его Бишу, — смеясь, ответила Фаншетта. — Потому что, понимаете, я хочу быть счастливой немедленно. Так вот, мне больше нравится, чтобы мое счастье ожидало меня в саду на улице Норвен, в доме номер двадцать четыре.

— Конечно. Но у счастья много разных лиц, — сказал калека.

В эту минуту упала звезда, и Фаншетта вскрикнула:

— Господин Бюва! Я загадала желание.

— Можно узнать какое?

Девочка немного поколебалась. Лукавый огонек загорелся в ее глазах, и, к глубокому изумлению своего нового друга, она ответила:

— Я очень, очень хочу, чтобы марсиане перестали меня ненавидеть!

Глава V. Как марсиане праздновали рождество

— Расправь на юбке складки… Так, хорошо. Теперь подними кверху нос и скрести руки. Стоп! Не двигайся…

— Знаете, мэтр, а ведь я могла и не прийти сегодня позировать. Эрве забыл про ваше поручение. Он меня догнал в метро, когда я шла продавать свои пузыри.

Фаншетта невольно улыбнулась, вспоминая, как юноша сказал ей: «Я встретил утром Берлиу. Он хочет повидать тебя не завтра, а сегодня в полдень. Я забыл тебе сказать. Поторопись! Старый носорог не любит ждать!..»

Фаншетта быстро изменила свой маршрут, а парень небрежной походкой удалился — заниматься какими-то своими делами.

Девочка иногда с интересом спрашивала себя: «Что Эрве делает?» Ведь в саду Норвен он появлялся только для того, чтобы запереться на несколько часов в своем вагоне, куда ни один человек не имел доступа…

Итак, Фаншетта поспешно направилась к крошечной площади Эмиль-Годо?, нависающей, как балкон, над ступеньками лестницы. Вот уже целую неделю она приходила каждое утро позировать скульптору, который жил в знаменитом здании, прозванном поколениями художников «Бато?-Лавуар» [18]. Только низко спустившись по длинной лестнице, можно было попасть в этот дом, который словно причалил к склону холма, как рыбачья лодка к крутому берегу.

Фаншетта всегда с удовольствием приходила к Антуану Берлиу. Скульптор встретил однажды девочку на паперти Сакре-Кёр. В то время он кончал фигуру деревянного ангела для собора. Девочка с длинной шеей, удивительными волосами и лицом, освещенным внутренним светом, очень подходила к стилю произведения, над которым он работал.

— Перестань, пожалуйста, улыбаться! — крикнул он неожиданно, заметив, что его модель развеселилась. — Я не в Реймский собор отправляю твоего двойника… Это в Реймсе все ангелы улыбаются. Ты поедешь в Руан. Мне нужен мечтательный ангел…

В кругах художников хорошо знали Антуана Берлиу. Он славился не только своим талантом, но и вспыльчивым, порывистым характером. Это был грузный, массивный, как утес, человек, с мигающими глазами, которые словно боялись света. Однако выцветшие глаза скульптора умели видеть и постигать тайные свойства предметов, и они передавали эту тайну его грубым рукам, способным высечь из глыбы летящую птицу, буйвола или Минерву [19] в трепещущем одеянии. Берлиу был теперь частью мира Фаншетты — мира, еще полного для нее новизны; с каждым днем границы этого мира раздвигались, он населялся всевозможными существами, каждое из которых раскрывало перед ней какую-нибудь удивительную сторону жизни. Мадам Троньон, ее жильцы, Милое-Сердечко, неуловимые марсиане, на которых ей только мельком удавалось поглядеть… астролог, скульптор, Эрве…

Позируя в большой мастерской, заваленной кусками глины, скульптурными этюдами из мрамора и дерева, Фаншетта могла говорить сколько душе угодно, — лишь бы она не двигалась. Нет ничего ужасного в том, чтобы стоять, скрестив руки. Поэтому юная натурщица охотно болтала.

— Я больше не вижу статую пастушка, похожего на старшего брата Бишу!.. Она предана, мэтр?

— Да. Ее унесли вчера вечером. А завтра утром придут и за этой фигурой. К счастью, сегодня светло, и я смогу ее кончить.

— Я бы так огорчилась, если бы вы на меня рассердились! А ведь еще секунда — и Эрве…

— Ах, Эрве! — оборвал ее скульптор. — Вот что, девочка: ты со мной лучше о нем не говори! А не то я начинаю приходить в бешенство.

— Послушайте, мэтр, но ведь он просто забыл, это с каждым может случиться! — сказала Фаншетта в защиту Эрве.

— «Забыл! Забыл»! Как будто в этом дело! Ты знаешь, о чем Эрве забыл? Нет, ты ничего не знаешь, бедняжка! Только бы твой Бишу был в порядке, остальное тебя не интересует. Тем не менее Эрве в настоящее время забывает о своем долге. Это очень серьезно, девочка… Это болезнь, от которой трудно вылечиться. Иногда человек страдает ею всю жизнь.

Фаншетта ничего не ответила. Она явно ничего не понимала, и ей так сильно хотелось узнать, в чем дело, что художник, взглянув на нее, бросил свою работу:

— Отдохни немного, потом продолжим. Можешь сесть на этот постамент. Тебе не холодно? Хочешь выпить грогу?.. О чем я тебе говорил?

— Вы говорили, кажется, что это очень серьезно, когда человек не делает то, что он должен делать… — начала Фаншетта.

— Да… Видишь ли, девочка, есть люди, которые рождены для того, чтобы рисовать, другие — чтобы подсчитывать цифры, пахать, ловить рыбу… Мало ли что еще… Вовсе не обязательно делать что-нибудь необыкновенное. Важно делать — и хорошо делать! — то, к чему у, человека есть призвание. Так вот, когда я вижу, что такой одаренный мальчик, как Эрве, мой ученик…

— Ваш ученик? Эрве — скульптор? — не выдержав, перебила удивленная Фаншетта.

— Вот видишь! — с горечью сказал старик. — Он тебе ничего не сказал об этом…

Наступило молчание, и девочка побоялась его нарушить, хотя у нее было так много вопросов, которые ей страстно хотелось задать Антуану Берлиу. Скульптор зажег свою трубку и снова заговорил. Его низкий взволнованный голос произвел на Фаншетту сильное впечатление.

— Вот уже шесть месяцев, как этот прохвост ни разу не заглянул в мою мастерскую, шесть месяцев, как он не дотрагивался до резца или до куска глины! Я встречаюсь с ним случайно, на улице, как сегодня. Но если бы ты знала, какой у него талант!

— Так почему же, мэтр?.. — осмелилась спросить Фаншетта после нового молчания.

— Почему? Потому что молодые художники мало зарабатывают и должны много работать, девочка… Эрве попал под влияние ленивых и глупых мальчишек, с которыми где-то встретился и среди которых живет. Они заморочили себе головы, воображая, что могут вместе вершить такие сказочно прибыльные дела, что будут скоро купаться в золоте. Я говорю «дела», в надежде, что ни один из прохвостов, окружающих Эрве, не замышляет просто какого-нибудь сомнительного поступка, чтобы не сказать — преступления.

— О мэтр… не может быть! — пробормотала потрясенная Фаншетта.

— Тебе надо об этом знать, — серьезно сказал скульптор. — А теперь становись снова в позу и думай лучше о том, что твое изображение проведет много славных дней под сводами собора, в аромате благовоний.

Фаншетта опять приняла привычную для нее позу. Только ей уже не хотелось больше улыбаться; рассказ Берлиу взволновал ее. Так вот он какой, этот чуть-чуть загадочный Эрве! Недаром в черных глазах у него притаилось что-то вроде сожаления… Он вступил на путь, по которому ему не следовало идти. А Милое-Сердечко? Фаншетта так стремится доказать ей свою дружбу… Почему же Милое-Сердечко относится к ней с недоверием? А марсиане? Почему они по-прежнему мешают ей вешать свое белье на лугу, за домиком, под предлогом, что там начинается их территория? Почему они бегут при ее приближении? Как все это сложно! Фаншетта даже вздохнула.