Только ты и я, стр. 45

Джек вцепился в подоконник. На него накатила мощная волна ужаса и надежды, к горлу подкатила тошнота. Он неподвижно наблюдал, как «ауди» въезжает в открытые ворота.

И это не была галлюцинация.

То подъезжала машина Роуз.

Глава 33

Безумие. Джек помотал головой, приказывая себе собраться. Роуз умерла. Пусть это машина Роуз, но за рулем не Роуз. Потому что она мертва.

Он это знает. Просто его шокировало столь неожиданное появление машины. На мгновение он поверил, что катастрофы не было и Роуз жива. Он даже успел испытать угрызения совести, потому что она бы узнала, что он собирается изменить ей, и объяснения, что якобы он считал ее умершей, вряд ли удовлетворили бы ее.

Джек сделал глубокий вдох и приказал себе успокоиться. Она не вернулась. Вернулась только ее машина. После смерти Роуз он не знал, что делать с ее обожаемым красным «ауди». Когда ржавая старая «фиеста» ее родителей эффектно не прошла техосмотр, он даже обрадовался и отдал им «ауди». Машину холили и лелеяли, еженедельно мыли и полировали и ездили на ней, не превышая скорость.

Ну и ну. Они едва не устроили ему инфаркт. Надо же, объявиться именно сегодня, именно в этот вечер. Как будто Роуз специально прислала их сюда.

Дверцы «ауди» распахнулись. Сначала вылез Брин, за ним Дилис. Они постарели, их движения замедлились, в них чувствовалась усталость, тоска изнурила их. Джек не виделся с ними два года, и сейчас, глядя на них, почувствовал, как сердце налилось свинцовой тяжестью.

Может, они ненадолго?

Он собирался через час ехать за Тилли.

Брину Саймондсу, седому старику с выражением обреченности на лице, было под семьдесят. Когда-то он был душой общества в своей деревушке и владел скобяной лавкой. С появлением крупных торговых центров бизнес Брина столкнулся с трудностями. Ему удалось удержаться на плаву с помощью местных покупателей, но борьба была жестокой. Потом умерла Роуз, и Брин перестал быть душой общества. Он продал магазин и ушел на пенсию.

Дилис никогда не работала. Гордая валлийская мать семейства, она целыми днями мыла окна, протирала от пыли картины, скребла ступеньки на крыльце и пекла хлеб. В их маленьком домике царил идеальный порядок.

И Роуз, обожаемая и единственная дочь, была для них всем.

В дверь позвонили, когда Джек почти спустился вниз. Он прошел через холл и открыл дверь. Он страшился того, что должно произойти, и мучился угрызениями совести из-за того, что страшился этого.

— Ах, Джек.

Дилис взглянула на него и расплакалась. Так бывало каждый раз, когда они виделись после смерти их дочери. Джек прекрасно понимал почему. Потому что он напоминал ей о той счастливой жизни, которую предстояло прожить Роуз, но которую она не прожила.

Если бы не несчастье, Брин и Дилис стали бы гордыми дедушкой и бабушкой, и сегодня они приехали бы навестить свою дочь и зятя и задарить подарками своего трехлетнего внука или внучку и излить на него или на нее свою любовь. Кто знает, возможно, к этому времени у них с Роуз уже родился бы второй ребенок и Дилис не поднимая головы вязала бы ему всякие вещички. А Брин строил бы сложные конструкции из «Лего» и старательно чинил бы все, что ломалось…

Все, хватит об этом думать, надо выбросить все это из головы и прекратить представлять, как выглядели бы их дети.

Джек обнял Дилис, пожал руку Брину и пригласил их в дом.

— Ох, спасибо тебе, дорогой. — Дилис прижала к глазам отглаженный носовой платок, а Джек поставил перед ней чашку чаю. — Прости, что нагрянули без предупреждения. Надеюсь, мы тебя ни от чего не оторвали.

Что можно ответить?

— Конечно, нет. Я рад видеть вас снова.

Еще одна ложь, еще одна волна стыда.

— М-да, с той поры прошло много времени. — Брин тихо помешал сахар в чашке.

— Знаю. Простите.

— Двадцать три месяца.

— У меня очень много работы. — Джек чувствовал себя все хуже и хуже.

— Все в порядке, дорогой. Мы знаем. И понимаем, — сказала Дилис. — Работа отнимает у тебя много сил.

— А как вы поживаете? — Джеку было противно задавать этот вопрос; он уже знал, как повернется разговор.

— Ну, неважно. — Дилис скорбно покачала головой. — Изо всех сил стараемся занять себя чем-нибудь, но ничего не получается.

Брин сказал:

— Вандалы ворвались на кладбище и разрисовали памятники граффити.

— Что?

— Брин, не надо ему рассказывать. — Дилис сжала руку Джека. — Извини, дорогой, мы не хотели рассказывать.

— Но он должен знать. Это же могила его невесты. Они написали плохие слова. — Брин тоже сокрушенно покачал головой. — Мы очень расстроились.

— Когда это случилось? Памятник можно отмыть? — Джек спросил с возмущением в голосе: — И кто это сделал?

— Никто не знает. Глупые дети, я думаю. Все в порядке, нам удалось отскрести краску.

— У него на это ушло три недели, — сообщила Дилис. — Целыми днями, изо дня вдень. Но у Брина получилось. И руки стер, правда, дорогой?

— Я тер, пока памятник над могилой моей дочери не приобрел свой прежний вид. Мы посадили вокруг него цветы, они здорово его украшают.

Джек кивнул, представляя картину. Он не мог говорить.

— Ты сам все можешь увидеть, дорогой. Мы привезли фотографии. Но все равно надеемся, что тебе удастся выбраться и ты сам все увидишь. — Дилис достала из кремовой кожаной сумки маленький фотоальбом и подала его Джеку. — Мы были бы очень рады, правда, Брин? Ты пожил бы у нас… О Боже, где мой носовой платок?

Она опять не выдержала, на этот раз полностью потеряла самообладание. Брин изо всех сил старался утешить ее.

— Видишь ли, — сказал он Джеку, — нам сейчас очень тяжело. Такое ощущение, будто все забывают Роуз. Раньше нас спрашивали, как мы поживаем, вспоминали ее. А сейчас все считают, что мы должны оставить все это в прошлом. И идти дальше. Но они не понимают. Мы не можем оставить все это, и мы не хотим забывать ее. В деревне поселились новые люди, которые никогда не знали ее, — она для них ничего не значит. Ну, наверное, и не должна. Но для нас-то она значила все.

— Вот поэтому мы решили приехать и повидаться с тобой. — Дилис вытерла покрасневшие глаза. — Потому что ты единственный, кроме нас, кто так сильно любил Роуз. Ты единственный, кто понимает, потому что тоже скучаешь по ней. Я понимаю, с этим ничего нельзя поделать, но кажется, что она постепенно исчезает, растворяется, ее образ становится все более блеклым. И все остальные продолжают жить, как будто она и не существовала.

Джек сбежал из кухни и поднялся наверх. Уже половина девятого, и он никак не может вспомнить, на который час договорились они с Тилли — на восемь или девять. Это так на него подействовала скорбь Брина и Дилис Саймондс. Более того, эта скорбь оказалась заразительной. Сейчас его пронизывает стыд и чувство вины.

Убедившись, что дверь спальни закрыта плотно, Джек достал мобильный телефон. Разве у него есть выбор?

Что происходит? Джек сказал, что будет здесь в восемь. До настоящего момента у Тилли не было ни малейшего сомнения в том, что он приедет, сейчас же ею владела страшная тревога. Время уже перевалило за восемь, а она не могла остановиться и все ходила взад-вперед по кухне. Надо же, разоделась, а ехать некуда. Как будто ей снова шестнадцать и до нее дошло, что мальчик, который уже давно ей нравился и который обещал встретить ее на автобусной остановке, обманул ее ожидания.

Неверие все сильнее смешивалось с горем по мере того, как стрелки часов медленно и неотвратимо подбирались к половине девятого. Тилли то и дело проверяла, работает ли телефон. В тридцать одну минуту девятого она стала возлагать надежды на автомобильную аварию. Не серьезную, но достаточно непростую, чтобы Джек оказался заблокирован в машине и не мог дотянуться до мобильника. Как только спасатели освободят его, он тут же позвонит. Исцарапанный, в синяках, но целый и невредимый, он станет извиняться, а она скажет ему, чтобы он не валял дурака, и главное — что он жив, а он все равно будет просить прощения, и врачи «Скорой» будут требовать, чтобы он немедленно убрал телефон, так как им нужно обследовать его, и она услышит, как Джек говорит им: «Есть только один человек, чье обследование будет мне приятно, и этот человек на другом конце провода».