В лесах счастливой охоты, стр. 11

«Как бы нам только того, медвежьей болезнью не заболеть», — подумал я.

Но всё обошлось благополучно. Борщ и действительно вышел недурной. Заправили мы его солью, листом лавровым, перчиком и ещё три тетеревиных яйца разбили.

Медведь разорил на склоне тетёркино гнездо, а три яйца вниз скатились, он их не заметил.

Наелись мы медвежьего борща и сразу силу почувствовали. Хоть и не медвежью силу, но достаточную для того, чтобы успеть до вечера подняться на вершину и сделать последние наблюдения.

Сторожа

На горном кочевье пропал бычок.

Весь вечер чабаны спорили, в каком лесном ущелье его искать. Одни стояли за Подгорную щель, другие за Низинную балку. А утром, когда чуть рассвело, они все вдруг согласно полезли вверх на высокие серые скалы.

Я подивился на чабанов и спросил, зачем они лезут вверх на скалы, если считают, что бычок внизу, в ущелье?

Старший чабан, дед Иван, ухмыльнулся в бороду и отвечал:

— А мы на сторожевую горку. У нас там сторожа посажены — за скотом следят.

Мне было интересно, и я полез с ними. Стоило посмотреть на сторожей, посаженных на такие высокие скалы.

Лезли мы долго. Скалы были ненадёжны. То и дело из-под рук и ног срывались камни, падали вниз, и не слышно было, чтобы они стукались о дно. Мне мешало всё: бинокль, патронташ, даже козырёк фуражки. Он задевал за стену и толкал в пропасть. Вниз лучше было и не смотреть: перехватывало дыхание, в кончики пальцев начинало покалывать будто иголкой, и сердце противно щемило.

На скалы лезли мы вдвоём с молодым чабаном. Лезли долго, наконец вылезли на скальный гребень и устроились на неширокой площадке. Видно отсюда было широко, как с самолёта.

Облака плыли ниже нас. Отары овец на альпийских лугах были похожи на белый песок, рассыпанный по зелёным склонам. Вверх тянулись синие дымки дальних кочевий. Горные галки — клушицы — кружили тоже ниже нас, и странно было смотреть на птиц не снизу вверх, а сверху вниз!

— Где же сторожа? — спросил я чабана.

— А вон дрыхнут, — указал он на недалёкую скальную вершинку и усмехнулся.

Я взялся за бинокль.

— Да это же не люди, это птицы! — воскликнул я, разглядев на вершинке огромных бурых птиц с белыми шеями. — Это сипы! Белоголовые сипы!

— А ты думал, — рассмеялся чабан.

Сипов было много. Одни из них лежали на земле в тени камней, как овцы. Другие дремали на солнце, тыкаясь в землю чугунными клювищами. Третьи распахнули огромные — в три метра — крылья и сушили их на ветерке.

Сипы любят купаться у горных водопадов. Купальщики сидели не шевелясь и были похожи на гигантских бабочек. В тени их распахнутых крыльев, как под шатром, дремали стервятники — вечные спутники сипов. Некоторым сипам это почему-то не нравилось, они гонялись за стервятниками и, подскочив, старались ударить стервятника лапой по голове. Прогнав стервятников, они мирно паслись, пощипывая травку.

Но вдруг все сипы насторожились, вытянули белые шеи, сложили бурые крылья.

— Заметили, — шепнул чабан.

— Нас заметили? — спросил я.

Чабан рассердился:

— Нас они ещё вчера заметили! Сейчас разведчика своего заметили. Вон над Низинной балкой кружит.

Я вгляделся. Глубоко внизу, над узким лесным ущельем заметил чёрную точку. Точка падала вниз. Вот она скрылась в ущелье.

И тотчас сипы один за другим побежали вразвалку к краю скалы, стали прыгать вниз — и потянули к ущелью.

Над ущельем они сбились в стаю, закружили и, раскачиваясь на огромных крыльях, один за другим стали падать в тёмный провал.

— Нашли, падальщики! — хмуро сказал чабан. — В Низинной балке наш бычок, убился он. Хоть бы шкуру успеть снять!

И, запрокинув голову вверх, сложив из ладоней у рта трубу, чабан заорал:

— Оу! Бычок в Низинной!

«…в Низи-и-и-инной!» — загудело эхо в скалах.

А под скалой дед Иван, тоже, как сип, белоголовый, запрокинув голову и распустив по ветру бороду, заревел в сторону кочевья.

— …в Низи-и-и-инной! — донеслось до нас.

С кочевья передали на другое кочевье, с того — через ущелье — дальше.

— В Низи-и-и-инной! В Низи-и-и-инной! — только и слышали мы. И всё тише, всё дальше.

Так весть дошла до Низинной балки. Там оказался колхозный арбач — тот, что подвозит на кочевья из колхоза продукты. Он развьючил коней, пустил их пастись, а сам пошёл по балке смотреть, что с бычком.

Мы слезли со сторожевой горки и уже сидели на кочевье, когда опять, от кочевья к кочевью, прилетел ответ.

Дед Иван разгрёб около уха волосы, приставил к уху ладонь.

Кочёвка была далеко, за ущельем, и крик оттуда был похож на писк комара. Но дед Иван слышал всё и передавал нам.

— Рожки, — передавал он, вслушиваясь, — да ножки!

Дед Иван усмехнулся:

— Не проглядят наши сторожа скотинку. И шкуру снять не успеешь!

Первый медведь

А мне повезло: после своего первого медведя я не плакал, а радовался.

К охоте на медведя я готовился тщательно. Патроны заряжал свинцовыми пулями-кругляками.

Знаете ли вы, что значит заряжать патроны?

Заложишь в гильзу кругляк и задумаешься: какой случай ждёт тебя? Ждёт ли удача или позорный промах? И что такое удача охотника? Мясо? Шкура? Охотничья слава?

Я твёрдо решил добыть медведя. Окорока медвежьи, говорят, очень хороши. Да кому не лестно повесить над кроватью большую медвежью шкуру с огромными, как железные крючья, когтями!

«Вот этим свинцовым кругляком — зверю в лоб, между глаз. Или нет: лучше, когда повернётся, — под левую лопатку, в сердце. И шкура моя!»

Так думал я, поднимаясь к вершинам гор, где весной, на альпийских лугах, бывают медведи.

Зверя я нашёл на третий день на горе Аутль. Крутые склоны горы поросли корявыми берёзками и густыми кустами рододендрона. В бинокль был виден излом скал и каждый куст на нём. В узких лощинах лежал ещё снег.

И вот вижу, как через одну лощину, по снегу, медленно идёт большой жёлтый медведь. Щупает снег лапой: не обвалится ли? Нагнулся, лакает у закраины снега талую воду. Вот выбрался на отрожек. Лапой переворачивает камни, что-то под ними ищет. Поднял голову, принюхивается. Выискивает носом какую-то нужную ему струю ветра.

В воздухе — борьба струй. То потянет с гор холодом и сыростью, то пахнёт снизу парным духом цветов и трав.

Я впервые вижу медведя на воле. Глаз от бинокля не оторвать! Как не похож этот уверенный и мощный зверь на зоосадовских попрошаек!

Сейчас в лесу ещё голодно — ранняя весна, но этому медведю незачем протягивать лапу за подачкой. Он всё знает, всё видит, всё чует. Ему ведомы все съедобные травы, питательные стебли и сладкие коренья. Из этих крох собрал он свою чудовищную силу. Настоящий лесной знахарь!

Повернулся медведь — и холёная шкура его колыхнулась и блеснула, переливаясь на солнце, как ртуть.

Вспомнил тут я, зачем сюда пришёл. И опустил бинокль. Нелегко будет провести такого зверя! Я-то в горах гость, а ему горы — дом родной.

Вдруг медведь задом сполз в промоину — и пропал.

Я быстро — где пригнувшись, где на четвереньках — добежал до промоины и залёг на её краю.

Промоина была похожа на очень широкий и глубокий жёлоб. Он начинался у самой вершины горы, под серыми скалами, и кончался глубоко внизу, соединяясь с рекой. Со дна жёлоба тут и там выступали углы скал. За одним из таких выступов и укрылся медведь.

Сполз в жёлоб и я. Жёлоб так укатан камнями, что нога скользит, с трудом находит опору. Я боюсь дышать. Я просто не верю своему счастью. Я провёл лесного знахаря! Сейчас грохнет выстрел — и большая жёлтая шкура моя.