Боричев Ток, 10, стр. 15
— Только говори взрослым голосом. Позови Олю. И пусть она не догадается, что я тут. А то неинтересно. Пусть думает, будто ей какой-нибудь поц звонит. Давай! Владимир-шесть-семнадцать-девяносто-один!
— Знаю, — отмахнулся Аркаша и стал накручивать диск. Потянулись длинные гудки, двушка с лязгом провалилась в аппаратные недра. — Алле! Позовите Олю!
Аркаша хмурил брови, не обращая внимания на хихиканье друзей. Сохранял невозмутимость. Входил в образ.
— Алле! Оля? Слушай, тут такое дело. Пришел вагон повидлы. Повидлы, говорю! Поняла? Молодец! Вагон повидлы и секундных стрелочек.
Нина с Иоськой давились от хохота, сползая вниз по стеклянным стенкам, зажимая рты руками. Но смех все равно пробрызгивал между пальцами.
— Как это ты при чем? Это тебя касается в первую очередь, Оля. Надо разгрузить повидлу и вынуть стрелочки. Вагон стоит на запасном пути. Бери лопату и беги!
И повесил трубку. Ребята вывалились из будки.
— Ну как? Ей понравилось? — Нина сияла от счастья.
— По-моему, да.
— Ура! Представляю, как там все смеются! Давайте еще что-нибудь придумаем.
— Майне либере, что захочешь.
— О! Ты идиш знаешь?
— Естественно, — пожал плечами Аркаша.
— А я почти ничего не понимаю. Так, пару слов. Бабушки говорят, когда у них тайны, — пожаловалась Нина.
— Хочешь научу?
— Конечно!
— Начнем с самого легкого, — учительским голосом сказал Аркаша. — Повторяй: майне либере моме…
— Майне либере моме…
— Гиб мир пур керблах амфн бромфн…
— Гиб мир пур керблах амфн бромфн…
Слова выучились быстро. Просто сами заскочили в голову. Порядок!
— А что это значит?
— Моя дорогая мамочка, я тебя очень люблю, — перевел Аркаша.
— Но можно сказать кому хочешь. Хоть бабушке, хоть тете, — добавил Иоська.
Очень кстати. Вдруг Оля все-таки не оценила юмора? И догадалась, что племянница причастна к повидлу и секундным стрелочкам? Тогда Нина быстренько скажет про майне либере моме, и тетя растает.
Каким плодотворным оказался день!
Какое замечательное знакомство!
Значительно расширен кругозор!
Практически выучен иностранный язык!
Жаль, что пора расставаться. Солнце уже покраснело и коснулось краешком деревьев. Но не беда. Настроение отличное.
— О! У нас праздник?
— Сейчас начнется, — пообещала Оля.
Ого! Даже толстая Бася сверху спустилась и уселась посреди тахты, потеснив влево бабушек, а вправо Фиру, Лену и Голду. Они с трудом умостились «елочкой», как в автобусе в час пик. Мира Наумовна, Женя и Лера хорошо устроились на стульях вокруг стола под оранжевым абажуром. Тихой бабушке Соне места не хватило. Она присела на кровать, взяв на колени Валерика.
— Так! — воинственно уткнула руки в боки Оля. — И с кем это ты шлендрала?
— С одноклассниками, — испуганно пискнула Нина. Кажется, шутка с повидлом не удалась.
— И с каких пор твои одноклассники стали босяками?
— Она с Иоськой была! И еще с каким-то длинным, — доложил Валерик. Предатель несчастный! Снова увязался и подглядывал.
— Нашла с кем ходить, — поморщилась Лера.
— Можно подумать, нет приличных мальчиков, — поддержала сестру Женя.
Конечно! Им хорошо. У них-то щеки нормальные… От обиды аж в носу защипало.
— Они хорошие. Просто хотели пошутить. А как ты догадалась, что это мои знакомые звонили про вагон?
— Еще бы! Ты так хихикала — глухой бы услышал. Это ж додуматься надо! Связалась черт знает с кем!
— А шо такое? Шо она натворила? — встревожилась неосведомленная, как всегда, бабушка Соня.
— Подружилась с босяками, — пояснил Валерик.
— А! — потрясенно воскликнула бабушка Соня.
— Моя дочка тоже ходила с босяком. Он имел одну пару штанов, — влезла Бася со своими воспоминаниями. — Я ей говорю: хочу врача. Так сильно хочу врача, нет сил терпеть. Ой-ой-ой! И дочка вышла за врача, шоб он перевернулся! Такой сволочь!
Из Басиной истории логично следовал вывод: нечего лезть в чужую жизнь. Но выводов никто не сделал. К сожалению. Наверное, потому, что на горизонте Нины никакого врача не наблюдалось. Еще не хватало: будет в горло ложкой лазить и лоб щупать.
— Когда к вам приходят мальчики песни петь про тетю Маню и соленый огурец — вам, значит, можно, — попыталась защититься Нина, обращаясь к троюродным сестрам.
— Сравнила!
— К нам нормальные люди приходят. А ты мала еще по свиданиям бегать.
Это уже запрещенный прием. Как что — так сразу маленькая. Лере уже почти пятнадцать, а Жене — семнадцать. А Нина что, не человек? И вечно все ругаются…
— Я не хотела… я думала… я не знала…
— Что вы хотите от бедного ребенка?
— А кто их родители?
— О чем только твои мысли? И где твоя голова?
— Она больше не будет. Нина, скажи: «Я больше не буду».
— А я вам скажу: девушка должна иметь гордость. Если девушка не имеет гордость…
— Немец-перец-колбаса, на веревочке оса! — ни к селу ни к городу в восторге закричал Валерик. Не нашел подходящую к случаю дразнилку. Но и молчать не мог.
И тут Нину осенило. Надо сказать волшебные слова про дорогую мамочку (которые годятся и для бабушек, и для тети, и, наверное, для соседей тоже. Про соседей Иоська ничего не говорил).
— Майне либере моме! — начала Нина, и все замолчали. На лице бабушки Сони появилась мечтательная улыбка. Нина звонко вылепила дальше: — Гиб мир пур керблах амфн бромфн!
И победоносно выпрямилась. Знай, мол, наших!
— А-а-ах! — пронесся всеобщий вздох.
Что было дальше — не спрашивайте. Пришлось дать честное пионерское, что она больше никогда в жизни не пойдет гулять с этими босяками.
Потому что первая половина фразы действительно была про дорогую мамочку. Зато во второй прозвучало категоричное требование: «Дай мне два рубля на водку!»
Эх, надо было спеть про оц-тоц-перевертоц!
Мы идем купаться!
Дядя Петя рыбак курицу завел. Чтобы петуху не скучно было. Петух какой-то квелый оказался. Все нормальные на рассвете голосили вдоль Боричева Тока. Начинал рыжий задира из двенадцатого номера, взлетал, хлопая крыльями, на нижнюю ветку шелковицы, так что перезрелые ягоды сыпались градом. Его радостно поддерживали двое пестрых из девятого, напротив. К ним присоединялись крикуны из других домов, неизвестно какой расцветки. Кто знает, какие они там, за высокими заборами? А наш сидел в сарае, думу думал. Хотя ему никто не запрещал выступать в общем хоре. Он выходил, когда хозяйки уже с рынка возвращались, несли тяжелые плетеные корзинки. Оглядывался по сторонам и, по-стариковски покряхтывая, горестно вздыхал: «О-о-о-о-о…» И усаживался в тени под сараем. Дремал. Иногда спохватывался и задумчиво повторял: «О-о-о-о-о…»
Тогда дядя Петя принес с рынка курицу. Привязал ее веревкой за лапку к колышку. И правильно сделал. Чересчур любопытная попалась. Так и норовила клюнуть все подряд. Петух приободрился, отряхнулся от пыли, и в его прежнем безнадежном «о-о-о-о-о…» послышались оптимистические нотки.
Но недолго радовался дядя Петя оживлению в своем птичнике. Солнце раскалило двор как сковородку. Первым сдался петух и опять забился в тень. Следом курица обморочно прикрыла глаза белесой пленкой и забормотала: «О-о-о-о-о…» Научилась у петуха.
Тетя Паша рыбачка села на скамеечку, стала в подол лущить подсолнух и бросать семечки птицам. Она бодро призывала: «Цыпа-цыпа-цыпа!», надеясь пробудить в питомцах жажду жизни, но те даже глаз не открывали. Жарко.
Встрепенулись петух с курицей от грохота. Валерик пробабахал цинковым корытом по лестнице, проскрежетал по булыжникам и шмякнул его посреди двора. Хотелось бы погромче, да трава звук приглушила.