Армия Трясогузки, стр. 31
— Сколько? — деловито спросил Цыган.
— Ведро.
— Будет!
— Когда?
— Закрываем в час. Приходи ночью, во втором.
— Ты что — спятил?
— Раньше никак!
И Цыган умчался с водой, а ровно в половине второго, когда в трактире погасли все окна, снова вышел к колодцу с двумя вёдрами. В одном плескалась удивительная солянка из разных супов, не описанная ни в одной кулинарной книге. Другое ведро было наполнено не менее редкой смесью вторых блюд.
— Для кого? — спросил Цыган.
— Хрящу.
— Так я и знал! — улыбнулся Цыган. — Детдом открыть хочешь?
— Не отгадал!.. Армию хочу сколотить! Настоящую! Не из трех человек!
Цыган отнёсся к этому неодобрительно.
— Зачем? Влипнем с ними!
— И так почти влипли!
Пока они пробирались тёмными закоулками к заброшенному карьеру, Трясогузка рассказал Цыгану про Бедрякова.
— Хромает? — переспросил Цыган.
— Хромает… Нам от этого не легче!
— С палкой?.. Да?.. А на ней — серебряная штуковина? Да?.. Это он! — объявил Цыган уверенно. — Я его знаю!.. И палку — тоже! Гад порядочный!.. Но ничего — я ему ил-люзиончик устрою! — мальчишка рассмеялся. — Ты только сам ничего Хрящу не говори! Сегодня я проведу весь конферанс!..
Беспризорники проснулись от озорного голоса:
— Подъем!
В подвале зашевелились, закряхтели, заохали спросонок.
— Что за буза? — рявкнул Хрящ.
— Это мы! — крикнул Цыган. — Харч принесли! Знай наших! За нами не пропадёт!
Трясогузка снял с вёдер крышки и ударил громко, как в литавры. По подвалу разнёсся вкусный дразнящий аромат. Приглашать беспризорников к позднему ужину не пришлось. Вскоре весь подвал сопел и чавкал. Хрящу вместе с супом Цыган выдал большую мостолыгу и спросил:
— Где же твои салфетки?
— Какие?
— Которые с неба.
Хрящ стрельнул глазами.
— Где мой прибор?
Телохранитель метнулся куда-то в угол и принёс ложку, вилку и пачку листовок. Цыган незаметно отправил половину листовок к себе за пазуху и снова спросил у Хряща:
— Бинокль у тебя случайно не водится?
— А на что?
— Нужно! — внушительно произнёс Цыган. — Постарайся! А за нами, сам понимаешь, не пропадёт!
Хрящ отложил мостолыгу.
— Урки! У кого бинокль на примете имеется?
И опять, как и в прошлый раз, когда царёк спрашивал про птицу, встал Конопатый, вытер сальный рот, сказал:
— У меня.
— Чертяка глазастый! — одобрительно выругался Хрящ, — Наколоть можешь?
— Хоть завтра!..
Пока Трясогузка и Цыган вели ночные переговоры, третий из их армии — Мика — спал. Он так верил в своего командира, что после встречи на колокольне перестал беспокоиться за отца и за себя.
А Платайсу было не до сна. Появление Бедрякова срывало все планы. Платайс превратился в пленника, вынужденного отсиживаться в особняке. И это в тот момент, когда дорог каждый день и час!
Помочь могли только партизаны. Но и на это потребуется много времени. Пока Лапотник передаст сигнал бедствия, пока будет найден способ забросить в Читу двух-трех смельчаков, пока удастся разработать и осуществить операцию… И какую! На убийство идти нельзя — за что убивать Бедрякова? Его нужно похитить, что значительно труднее. И все-таки Платайс остановился на этом варианте.
Накинув халат, он зажёг свечу и пошёл в кабинет, чтобы в подготовленное утром донесение вписать просьбу о помощи.
В коридоре было темно и холодно. Выл ветер за окнами. Тревожно скрипела раскрытая дверь флигеля. Шумел во дворе одинокий кедр. Негромко, но беспокойно гавкал Чако.
Платайс хотел вынуть из тайника донесение, но что-то помешало ему. Он никогда не был мнительным, а сейчас все его настораживало и раздражало: и шум кедра, и скрип двери, и это окно, за которым ничего не видно. Он задёрнул штору и прислушался. Дверь все скрипела. Подвывал ветер. Чако не лаял, а точно подкашливал, как простуженный старик. И скрипела, безостановочно скрипела дверь.
Платайсу подумалось, что стоит закрыть её — и уляжется это противное чувство безотчётного беспокойства, почти страха. Он вышел во двор, постоял у крыльца — дал глазам привыкнуть к темноте и удивился, что овчарка не подбежала к нему.
— Чако! — тихо позвал он.
Собака вынырнула из темноты, лизнула ему руку и снова кинулась куда-то к забору.
Теперь Платайс не сомневался: кто-то бродил вокруг особняка. Скрипучая дверь перестала его раздражать. Он уже не слышал её. Быстро пересёк двор, отодвинул засов и распахнул дверцу в воротах. Он успел заметить тёмную фигуру, завернувшую за угол забора. Платайс бросился туда же. Обогнав его, метнулся к углу и Чако. Кто-то вскрикнул. Завизжала овчарка.
Когда Платайс добежал до угла, уже ничего не было слышно, только свистел ветер и по-прежнему шумел кедр. У груды брёвен лежал Чако.
ИЛЛЮЗИОН ЦЫГАНА
Трактир просыпался в шестом часу утра. Повар открывал дверь каморки, в которой ночевал Цыган, и бесцеремонно дёргал его за ноги. Пора носить дрова и наполнять водой котлы, вмазанные в плиту. Спать приходилось мало, а в ту ночь Цыган не спал и двух часов. От беспризорников он вернулся часа в четыре. Вскочив с жёсткого топчана и вспомнив, что сегодня — день особый, он сладко потянулся и почувствовал себя бодрым, сильным и уверенным.
Работал он усердно. С утра наносил дров на целый день, сложил их около плиты и запасся водой. Теперь он почти все время мог находиться в зале. Цыган услужливо раскрывал дверь перед ранними посетителями трактира, помогал старику с двумя георгиевскими крестами принимать и подавать гостям одежду. Не забывал он и про грязную посуду на столиках
— бегом относил её к судомойкам.
В десятом часу Цыган увидел в окно Бедрякова, бросился к двери и распахнул её. Постукивая палкой по ступеням, Бедряков поднялся на крыльцо. На Цыгана он и не взглянул. Вошёл в трактир и остановился у широкого барьера, отгораживавшего вешалку. Старик подавал шинели офицерам. Бедряков не стал ждать. Снял полупальто и подозрительно посмотрел на барьер — нет ли пыли. Подскочил Цыган и проворно, одним движением вытер чистой тряпкой отполированное руками дерево. Бедряков положил пальто, сверху котелок и пошёл в зал к тому столику, за которым обедал вчера.
А подвыпившие офицеры все ещё не отходили от вешалки. Один шарил по карманам — искал мелочь. Другой расспрашивал старика, когда и за что наградили его крестами. И никто не видел, как Цыган вытащил из-под передника пачку листовок и, продолжая елозить тряпкой по барьеру, засунул их во внутренний карман полупальто.
Как и вчера, Бедрякова обслуживала сама трактирщица. Она была ещё более любезной и разговорчивой, а он ещё более молчалив и замкнут. Но расплатился он так же щедро, и этим в какой-то мере смягчил трактирщицу, которую обидело его упорное молчание.
— Странный человек, — сказала она мужу. — Два дня бьюсь, а так и не узнала: кто он, откуда?
— Платит? — спросил трактирщик.
— Ещё как!
— Больше тебе и знать ничего не надо.
Цыган ждал Бедрякова у дверей, проводил его низким поклоном и принялся убирать его столик: собрал тарелки, засунул под скатерть листовку, смахнул салфеткой крошки и вдруг, вскрикнув, опрометью бросился на кухню. В коридоре он столкнулся с Варей и, как сумасшедший, вцепился в неё.
— Зови мамку!
— Какая она тебе мамка!
— Зови, говорю!
Варя стряхнула его руки с плеч, подбоченилась.
— Не кричи, черномазый! Захочу — и опить на улицу выгонят! Все равно Митряевы у нас не обедают!
Тогда Цыган сложил ладони рупором и прошептал ей в ухо:
— Красный в трактире!.. Поняла?.. Листовку красную подсунул! Поняла?
К столику Бедрякова подбежали втроём: и Варя, и трактирщик, и его жена. Цыган приподнял скатерть. Жирный чёрный шрифт так и лез в глаза: «Товарищи солдаты! Против кого вы воюете? Атаман Семёнов и японские генералы обманули вас!..»
Трактирщик выкатил глаза, одёрнул скатерть и щёлкнул Цыгана по носу.