Сент-Экзюпери, стр. 49

Привязанность Сент-Экзюпери к Верту была настолько сильна, что все последние годы жизни он продолжал мысленно свои разговоры с другом.

Что до Верта, то у этого малообщительного человека, предубежденного в отношении среды, из которой происходил Сент-Экзюпери, возникли к Антуану чисто отеческие чувства или чувства старшего брата. Сент-Экс «приручил» его.

Приручил он и другого оригинала, каковым являлся поэт Леон-Поль Фарг, автор «Парижского пешехода». Как и Сент-Экзюпери и Верт, этот человек из литературного мира не примыкал ни к одной литературной школе, если не считать того, что он входил в кружок писателей, объединявшихся вокруг журнала Галлимара «Н. Р. Ф.» и его издательства.

«Ночная птица» Парижа, Фарг с наступлением темноты появлялся в одном из обычных для него ресторанов или кафе, где его уже часто поджидал Сент-Экзюпери. Тонкий ум, независимость суждений, своеобычность этого блестящего собеседника, удивительно сочетавшего в себе светского человека, гавроша, бесшабашного гуляку, отвечал какой-то внутренней потребности Антуана, лишенного теперь общества товарищей и почти не встречающегося со сверстниками.

Друзья заговаривались до закрытия заведения. Очутившись вдвоем на темной улице, они не хотели расставаться и ловили такси.

— Езжайте куда хотите! — говорил Сент-Экс шоферу. Тот медленно ехал по спящему городу, а друзья курили и продолжали прерванный разговор.

Но вот Фарг замечал освещенные окна какого-нибудь ночного бистро. Тогда он стучал своей тросточкой в стекло к шоферу — и в разговорах за стаканом вина продолжалась бессонная ночь.

Фарг принадлежал к людям, которые никогда не стареют; как и Сент-Экс, он мог с большим пониманием говорить и о преимуществах французской кухни, и о русском балете, и о психоанализе. У него, видавшего еще лысую голову Верлена, иногда возникало желание познакомиться с новейшими достижениями науки и техники. Тогда приятели договаривались о встрече днем — и Сент-Экс вез Фарга на какой-нибудь авиационный завод, на выставку достижений авиации, на аэродром. Но их путь, начинавшийся с приобщения к современной технике, все равно кончался обсуждением всего виденного и неувиденного за бутылкой вина.

Фарг, как и Верт, успел еще написать посмертное слово о своем друге:

«Сент-Экзюпери был в полном смысле слова чело веком. Таких мало. Но он им был естественно, без всякого напряжения, в силу природного таланта... Пожатие его руки всегда превращалось в событие. Заметишь его, подойдешь, наберешься новых идей — и ты счастлив. Да, таков был этот единственный в своем роде человек...»

И для последнего штриха к этой попытке сделать набросок Сент-Экзюпери тридцатых годов дадим еще раз слово Леону Верту:

«Сент-Экзюпери был самым спокойным и в то же время самым беспокойным человеком... Был верен всему и всем — и не верен никакому счастью.… Прежде „беспокойный“ означало „омраченный“. Но в Сент-Экзюпери беспокойство было скорее безустанной Игрой света, чем метанием теней...»

Искатель

Казалось, у Сент-Экзюпери было два основных занятия, способных дать удовлетворение самому притязательному человеку: самолет и литературное творчество. Однако и то и другое Сент-Экзюпери мог себе позволить не всегда. Да и вообще его широким умственным и духовным запросам была чужда какая-либо ограниченность. Круг его умственных интересов был поистине необъятен, а разносторонность знаний граничила с гениальностью. Единственное, чего он не терпел как в товарищеских отношениях, так и в любви и в интеллектуальном общении, — это посредственности.

Среди людей, с которыми он встречался в Париже, — астроном Анри Минер, директор Высшей школы прикладных наук и искусств профессор А. Р. Метраль, заведующий лабораторией Жолио-Кюри и сам крупный физик Фернан Хольвек — его большие друзья.

Поэт, писатель, летчик, Сент-Экзюпери может с одинаковым успехом говорить и о биологии, физике, астрономии, социологии, психологии, психоанализе, творчестве изобретателя, музыке... Он не только беседует обо всем этом, но, как показывают его «Карне» («Записные книжки»), опубликованные посмертно, напряженно размышляет на материале различных наук и искусств о прогрессе человеческого познания, о движении человечества. Чтение «Карне» оставляет глубокое впечатление. Эта маленькая книжка достойна занять место в одном ряду с «Мыслями» Паскаля.

Когда Антуан работал над каким-нибудь произведением, он избегал литературных чтений. Стол его был завален научными трудами, и собеседников в часы досуга он искал соответствующих.

«Для меня, как и для всех, кто имел счастье общаться с ним, — вспоминает генерал Шассэн, сам человек весьма эрудированный, в прошлом преподаватель Антуана на Высших курсах пилотажа и навигации в Бресте, — Антуан де Сент-Экзюпери — всеобъемлющий гений. Он был одновременно и крупным писателем, и крупным философом, и ученым, и математиком, не говоря уже о его качествах гражданского летчика, летчика-испытателя, инженера-конструктора, не говоря уже о его героизме во время войны и о том, что он собой представлял просто в качестве друга».

Со своей стороны, А. Р. Метраль пишет:

Но больше всего поражал профессора Метраля, как и других ученых, которые общались с Сент-Экзюпери, особый склад его ума:

«Математические трудности не останавливали его, но он постоянно старался заменить сухость чисто математического рассуждения и доказательства формально логическими объяснениями, исключающими всякий символизм. Было очень любопытно следить за ходом его испытующей мысли, за его обращением подчас к самым неожиданным аналогиям, за его удивительно тонкими философскими рассуждениями...»

Роль биографа отнюдь не заключается в том, чтобы анализировать философские концепции своего героя. Однако предыдущие высказывания требуют — для ясности и объемного представления о замечательной личности Сент-Экзюпери — наглядного примера, говорящего о своеобразии его манеры и глубине мышления.

Сент-Экзюпери много размышлял над взаимоотношениями поэзии и математики, а также над творческими возможностями языка как средства выражения мысли. «Истина, — говорил он, — это то, что делает все проще». В письме одному физику — следствии довольно живого обмена мыслями — он объясняет, что понимает под «относительностью внешнего мира», и при этом объясняет свою точку зрения на «ценность» понятий:

«Вы, по существу, противопоставляете одна другой мою „развернутую мысль об относительности внешнего мира и мою мысль об абсолюте в духовной и моральной области“ — и удивляетесь этому противоречию.

Прежде всего повторяю, несколько схематизируя, то, что я в тот день говорил. Я сказал:

«Явления представляются человеку вначале без всякой взаимосвязи, покуда не созданы эффективные понятия, чтобы их (эти явления) „уловить“. Если созданные понятия неполноценны, то явления представляются противоречивыми».

Но прежде всего надо договориться о значении слова «понятие».

Понятие — это, по существу, определение и напоминание словом некоей системы взаимоотношений, свойственной предмету или данному опыту, которая может быть перенесена на другие предметы или опыты. Первобытный человек, пользовавшийся в своем языке отдельным словом для обозначения красной вишни и другим — для зеленой вишни, одним — для зеленого пера и другим — для красного пера, сделал большой шаг вперед в отношении понятия, выделив качество «красный» из предмета «вишня» и прилагая его, без необходимости каждый раз уточнять, либо к предмету «перо», либо к предмету «вишня». Так, например, «ревность» определяет некоторую структуру взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Но слово это может служить мне для того, чтобы совершенно в другой области вызвать представление о подобной же структуре взаимоотношений. И, например, я могу определить жажду, как «ревность» к воде. Жажда, когда от нее умирают, располагает к горестным образам. Она не носит характер врожденной болезни (врожденная болезнь никогда не требует лекарства), а скорее характер желания, которое требует удовлетворения. Для того, кто умирает от жажды, вода отдается другому. Но может ли сохранение энергии — понятие, созданное как результат определенного опыта — быть, приложено таким, какое оно есть, к другому опыту? Чтобы быть эффективным, объяснять, понятие должно сразу же охватить известную систему взаимоотношений там, где это понятие применяется. Понятие, которое нельзя сразу же приложить, — ложное понятие. Это относится, например, к понятию «выгода» во многих трактатах социальной философии. Если сущность взаимоотношений, на которую я собираюсь указать, говоря «руководствоваться выгодой», не выведена мною из конкретного опыта, то мое высказывание не сможет быть ни подтверждено, ни опровергнуто, когда я применю эту структуру к другим частным случаям.