Т-а и-та, стр. 26
— Я никого не буду обожать, Заря. Я нахожу, что это дико и смешно. Я очень дорожу вами, но прежнее отношение наше друг к другу должно прекратиться. Это такая глупость, повторяю — вся наша беготня младших за старшими.
— Но вы этого не находили раньше — иронизирует княжна.
— Потому что я раньше была иная. А сегодня точно прозрела.
— Неправда! — кричит Ратмирова и топает ногой. — Вы просто заважничали — весь институт носится с вами… До нас ли вам теперь?
И, говоря это, она презрительно кривит губы и вскидывает на Нику злые глаза и кричит ей в упор, заметно бледнея всем своим изменившимся от гнева лицом:
— И потом, ваша противная Тайна, как вы ее там называете, Таита, что ли отняла вас от меня совсем?
— Что? Откуда вы знаете? Заря! Заря!
Ноги Ники подкашиваются, и она, помимо собственной воли, опускается на подоконник.
«Как? Их Тайна перестала быть тайной?.. Заря узнала о ней все, а заодно с ней, может быть, и весь ее класс.»
— Откуда? Каким образом вы узнали? — срывается у Ники Баян безнадежным, полным отчаяния, звуком.
Княжна Ратмирова смотрит теперь насмешливо на свою собеседницу, точно забавляясь ее смущением. Потом она скрещивает руки на груди и злорадно говорит:
— Да, я знаю все. Знаю, что вы, первые, прячете какую-то девочку в сторожке Ефима. Знаю, что каждую свободную минуту бегаете ее навещать. Знаю, наконец, что носятся ей обеды ежедневно. И еще больше того знаю: сегодняшний вечер ваш был устроен в ее пользу, и она сама на нем присутствовала под видом вашей маленькой родственницы, и вы все старались называть ее загадочным именем «Т-а и-та», что означает «Тайна института».
— Боже мой, откуда вы, Заря, это знаете? Откуда? — отчаянии лепечет Ника. — Ведь никто вам этого не говорил.
— Конечно, но вы забываете, что я очень люблю вас Ника, что я очень привязалась к вам и, увидев, что вы всячески стали избегать моей дружбы, я стала следить за вами, выследила и узнала все.
— Какая низость!.. И это сделали вы, которую я так уважала и ценила всегда!
— И которую вы променяли на эту глупую белобрысую девчонку… О, Ника, я ненавижу ее всей душой за то, что она так бессовестно отняла вас у меня.
Тут Заря не выдерживает и рыдает неудержимо.
Нике Баян немного жаль сейчас эту девушку, всегда такую сдержанную и молчаливую до сих пор. Но ей еще страшнее за участь Тайны, Ефима, Стеши. Что, если княжна Заря, рассерженная на нее, Нику, кому-нибудь расскажет о существовании Глаши? Ведь тогда все они пропали, пропали совсем…
— Заря… Послушайте… Да не плачьте же, не плачьте, ради Бога… Вы будете молчать? Не правда ли. Никто не узнает от вас об этой маленькой девочке? Ведь не узнают, Заря?
— За кого… вы меня… принимаете… В роду Ратмировых не было никогда предателей, — нашла в себе силы вымолвить сквозь слезы княжна. — Но вы, ведь, не лишите меня вашего общества Ника, — добавляет она робко чрез минуту.
— Ах, Заря, только не на прежних условиях! — срывается непосредственно у Ники.
— Нет, именно на прежних! Непременно прежних! Я хочу, чтобы все институтки знали, что красавица, умница и талант Ника Баян отвечает мне на мое обожание.
— Нет, этого не будет… Я же говорю вам, что все это дико и глупо, Заря, — бросает Ника, возмущенная упрямством княжны.
— Так!.. Ну, тогда не пеняйте на меня. Я ни за что не ручаюсь, если меня разозлят окончательно.
— Какая гнусность!.. — вырывается у Ники, и с жестом негодования она отходит от княжны.
— Никочка! Никочка! Я пошутила. Погодите. Постойте, Никочка… — слышится ей отчаянный шепот Ратмировой.
Но Ника молчит и быстрыми шагами уходит в даль коридора. Ей не о чем больше говорить с княжной. Вся душа ее протестует и дрожит негодованием от ее угрозы. И образ молчаливой, красивой и таинственной Сказки сменяется новым, злым и так недостойно угрожавшим ей только что новым образом.
«Нет, никогда уже после таких слов не вернусь я к тебе, Заря, — мысленно проносится в голове Ники. — Кончена дружба наша, и моя прекрасная таинственная Сказка раз и навсегда исчезла для меня».
Глава XI
Как вихрь промчались рождественские каникулы в институте. Одним сплошным праздником оказались они для выпускных. Целую вереницу самых разнородных впечатлений пережили за время их институтки. Ездили в театр, костюмировались под Новый Год, устраивали елку, гадали и снова ездили всем классом в цирк. К счастью, Августа Христиановна Брунс временно, до десятого января, сдала дежурство m-lle Оль, и лишенные, таким образом, чрезмерно бдительного надзора, воспитанницы могли вздохнуть свободнее. Впрочем, до начала занятий времени оставалось уже немного; восьмого должны были съехаться институтки, проводившие рождественские каникулы дома. А теперь уже незаметно подкралось четвертое января — канун крещенского сочельника.
— Mesdames, знаете какой сегодня день? — едва успев открыть глаза, крикнула на весь дортуар Шарадзе четвертого утром.
— Тише, дай спать, Тамара! Что за безобразие будить народ до петухов! — послышался недовольный голос Козельской.
— Ну, милочка, для тебя особенные петухи должны петь — послеобеденные. Ты никогда не выспишься… — засмеялся кто-то.
— А день-то сегодня все-таки особенный, mesdam'очки. Придет нынче наша донна Севилья и принесет все, что нужно для нашей Тайночки: и белье, и шубку, и сапожки.
— И книжку сберегательной кассы принесет, на которую мы положили вырученные от концерта деньги для нашей общей дочки, для дорогой Таиточки.
С тех пор, как «донна Севилья» в своей записке о болезни Глаши применила таинственные буквы «Т-а и-та», за ней и все в своих записках, следуя ее примеру, вместо «Глаша» или «Тайна» стали писать «Т-а и-та», а в разговоре между собой называли Таитой же и Глашу, что должно было означать Тайна института. Особенно нравилось это имя донне Севилье.
— В нем есть что-то испанское, — часто повторяла она.
— Алеко, только ты не потеряй книжку. Береги, как зеницу ока. Не даром же мы тебя выбрали в казначеи, — послышался чей-то звонкий молодой голос.
— Что такое? Кто мое имя произносит всуе!
И всклокоченная кудрявая голова черненького Алеко с сожалением отрывается от подушки.
— Mesdames, смотрите, солнышко! — произносит Наташа Браун и, откинув тяжелую штору, с восторгом смотрит на бледное северное январское солнце, робко заглядывающее в окно, и декламирует звонким голосом:
— Довольно, Наташа, довольно. Лучше будем думать, как бы вечер провести поинтереснее, — остановила девушку Золотая рыбка.
— Давайте вызывать духов, — неуверенно прозвучал голос Браун.
— Ну, конечно, ты Надсона вызывать будешь, — засмеялась Веселовская.
— Mesdames, увольте, — вступилась в разговор Ника, — не верю я что-то в эти общения с духами.
— Как не веришь? Ведь об этом целые тома написаны! — возмутилась бледненькая «Невеста».
— Ну, как хотите, а я все-таки не верю.
— Деревня-матушка!
— Не деревня, а Манчжурия дикая. Вот что!
— Ха-ха-ха!
— Оккультизм, вызывание духов — грех и ересь, — твердо решает Капочка.
— Молчи уж ты, святоша.
— Милая моя Камилавочка, — насмешливо-ласково говорит «Золотая рыбка», обнимая растрепанную голову Малиновской, — и нужно же было госпоже Судьбе подшутить над тобой злую шутку. Тебе следовало бы родиться мальчиком, чтобы потом сделаться священником…
— И мы бы ходили к тебе на исповедь… А ты бы варварски терзала нас за ересь и грехи… — подхватив, продолжала под общий смех Алеко.
— Не смейтесь, mesdames, не надо. Это так прекрасно молиться заодно со всеми верующими, иметь возможность утешать их, спасать их души. О, как это хорошо!
Капочка оживленными глазами обвела лица всех окружающих ее девушек. И спустя минуту она с внезапным воодушевлением подхватила снова: