Некрасивая, стр. 8

Тут madame Роже величественно поднялась со своего стула и подойдя к Римме, строго проговорила:

— Вы прощены, Аннибал! Благодарите новенькую. Ради ее великодушной просьбы, — вы прощены. Allez! [19]

Каково же было изумление классной дамы, когда Аннибал все еще продолжая угрюмо супиться со взглядом волчонка, глядевшего исподлобья пробурчала себе под нос, угловатым жестом поводя рукой:

— Не пойду, отвяжитесь! Оставьте меня в покое! Мне и здесь хорошо!

— Que-ce-que-c’est-que-ca, отвяжитесь? — переспросила высоко вскидывая брови, плохо понимавшая по-русски француженка и тут же, очевидно догадавшись о воинственном настроении Африканки, произнесла уже значительно строже:

— Prenez votre place, vous dis — je! [20]

— Не сяду! — тем же угрюмо строптивым голосом буркнула Аннибал. — Не пойду! — Слышите! Никуда не пойду хоть тащите меня насильно! — самым неожиданным образом на всю столовую завопила Римма.

— Villainne creature, [21] — вся вспыхнув произнесла madame Роже, и схватив за руку девочку, она почти насильно потащила ее к столу. Но тут произошло нечто совсем неожиданное как для madame Роже, так для воспитанниц всех классов, для всех, словом, находившихся в столовой в этот час. Быстро и стремительно молоденькая дикарка скользнула на пол, уселась на нем по-турецки поджав под себя ноги и завыла, тем исключительно нудным невыносимым воем, каким провожают деревенские бабы своих покойников на кладбище.

— И… и… за… за… что… меня… мучают… и ко-му, ка-кое до меня… де-е-е-ло!.. И нет со мной… родимого ба-а-тюшки… И не ко-му за ме-ня за сту-у-пи-ть-ся!.. Го-ре-мы-чная я си-и-роти-нушка… Пожа-лей-те меня, лю-ди до-обрые!

Аннибал сидела, скорчившись на полу как турок посреди столовой. Madame Роже растерянная и недоумевающая стояла над ней, как статуя безысходного отчаяния. Классные дамы других классов спешили к ней на выручку, воспитанницы старших отделений хохотали и блестя глазами от удовольствия обменивались впечатлениями по поводу выходки Аннибал. С дальнего конца столовой высовывались любопытные рожицы младших. На самом отдаленном столе кто-то испуганно кричал диким детским голосом. С какой то маленькой седьмушкой с перепугу сделалось дурно.

А Аннибал по-прежнему сидела на полу как турок и выла причитывая и раскачиваясь из стороны В сторону:

— Да на кого ты меня по-о-ки-и-нул, роди-и-мый, мой ба-тюш-ка!

— Молчать! Сейчас молчать! — невероятно коверкая слова, прикрикнула переходя на русский язык madame Роже. — Негодный девошка перестать певать! Сейшас перестать певать!

Аннибал смолкла на минуту и дико вращая глазами, переводила взгляд с одной классной дамы на другую.

И вдруг пронзительно взвизгнула так, что все они как ошпаренные отскочили от нее. Римма же стремительно вскочила с пола и также стремительно бросилась из столовой, точно легион злых духов гнался за ней.

— О негодная девочка! Ее необходимо свести к начальнице. Madame Роже вы не оставите этого так. Какой пример подает она своим отвратительным поведением младшим! — говорила худая, чахоточного вида, одетая в синее форменное платье дама «пятого» класса сердито блестя негодующими глазами.

Лицо madame Роже сплошь покрылось яркими пятнами волнения. Ее щеки багровели. Ее седая голова тряслась. Мне стало жаль ее. Я быстрыми шагами подошла к своему столу, налила воды в стакан из графина и подала воду классной даме.

— Благодарю вас, дитя мое! — произнесла она по-французски дрожащей рукой принимая стакан, — и отпивая из него большими глотками.

Когда я возвращалась на свое место, я встретила несколько пар глаз с явным недоброжелательством устремленных на меня.

— А вы, оказывается, не только шпионка, сплетница и кисляйка, но и изменница класса! — услышала я знакомый сердитый голос у моего уха и насмешливый взгляд Незабудки, казалось, пронзил меня насквозь.

Это новое обвинение обдало меня, как варом. При этом новом обвинении таком незаслуженном и обидном затрепетала вся моя оскорбленная душа. Я могла нечаянно, помимо воли предать африканку, но сознательно «изменять» классу — нет, никогда! Что-то гордое выросло в моей душе, подняло меня всю, заставило точно встать выше значительно в эту минуту. Мое лицо загорелось, руки задрожали и вся затрепетала как подстреленная птица от этих слов незаслуженной клеветы.

— Послушайте, — прозвучал надтреснуто и глухо мой дрожащий голос — послушайте, вы не смеете говорить так. Я не виновата в том что Аннибал позволяет себе нарушать институтские правила и несет наказание за это… Где тут измена классу, прошу мне объяснить, — и я всячески стараясь овладеть разгоравшимся во мне пожаром гнева и неловкости обвела глазами всех сидевших за столом.

— Душки! Вы слышите? Новенькая заговорила? Кисляйка заговорила! Ее высокосиятельное уродство изволило раскрыть свои очаровательные уста, — вскакивая как кукла на пружинах со своего места, кричала Ляля Грибова, сверкая глазами.

— Нет тон то каков! «Не смейте»! А, какова, что еще выдумала приказывать нам! ей Незабудка, — и вы можете терпеть все это mesdam'очки от сиятельного урода!

— Молчи, Ольга. И ты, Ляля, молчите обе! — послышался невозмутимый голос Дины Колынцевой и серые глаза Феи повелительно обратились в сторону расхорохорившихся девочек. Те притихли мгновенно и тогда Фея снова обратилась ко мне:

— Вы поступили дурно, — прозвучал ее красивый бесстрастный голос, — вы поступили очень дурно, вы выдали Африканку Роже, и когда Роже набросилась на нее, вы открыто приняли сторону классной дамы. Этим вы окончательно вооружили против себя класс и мы вам этого не простим уже никогда, никогда.

— Не простим никогда! — подхватили сидевшие за столом девочки хором.

— Противная, гадкая, уродка! — покрыл звонкий голос Ляли Грибовой все остальные голоса.

Что-то ударило мне в самое сердце. «Зачем они мучат меня, зачем, зачем!» — вихрем завертелось в моей голове. «Я знаю, что я безобразна, гадка и уродлива, но разве я в этом виновата! И зачем Вали Муриной нет здесь со мной. Милая девочка наверное бы поддержала меня».

— Разве я в этом виновата? — помимо собственной воли вырвалось из моей груди и я впилась в свою очередь в лицо Грибовой настойчиво-вопрошающими глазами.

Она вспыхнула и смутилась. За ней смутились и все остальные. Одна Фея сидела спокойная, величаво-красивая, как и прежде.

— Что вы некрасивы — в этом действительно вина не ваша, но что вы сделали подлость, выдали вашу подругу и приняли сторону «командирши», когда наше правило товарищества велит стоять друг за друга горой — в этом виноваты вы с головы до ног, — произнесла она сухо и хотела добавить еще что-то, но неожиданно раздавшийся звонок прервал ее речь.

Воспитанницы поднялись со своих мест, с шумом отодвигая скамейки. Одна из девиц старшего класса прочла молитву, ее однокашницы первые, пропели ту же молитву хором и триста девочек больших и маленьких стали быстро строиться в пары, чтобы подняться в классы, во второй этаж.

Глава VII

Экзамены. — Неприятность

— Ну-с, барышня, а что вы знаете из времен царствования Петра Великого. Ась? Чем отличалось внутреннее правление сего великого монарха? — и небольшого роста, худенький пожилой учитель выжидательно обратил ко мне вооруженные проницательные под дымчатыми стеклами, маленькие глаза.

Я стояла посреди просторной светлой комнаты, большую часть которой занимал большой стол покрытый зеленым сукном и высокие шкафы со стеклянными дверцами, доверху наполненные бесчисленными рядами книг. Около маленького человечка сидел господин в форменном синем вицмундире со светлыми пуговицами и синим же бархатным воротником. Он был невысок, но плотен, его тщательно выбритое лицо носило в себе сосредоточенно-строгое выражение. Полный господин, как я успела узнать был инспектор Ананий Виталиевич Марков, маленький же учитель истории Иван Федорович Бертеньев, прозванный институтками Спичкой за свою миниатюрность и худобу, как я узнала обо всем этом впоследствии. На дальнем конце стола сидел учитель немецкого языка Август Августович Франц, еще довольно молодой розовый и белокурый немец и учитель русской словесности совершенно седой старик, высокий стройный, Никанор Никанорович Артамонов, похожий на древнего патриарха фигурой и лицом, неугомонные институтки прозвали его «праотцом Авраамом», а тщедушного немца Гоголь-Моголем за его сладкую внешность розового юноши. Учитель географии болезненно-нервный и некрасивый, раздражительный не в меру, ходил из угла в угол по комнате крупными нетерпеливыми шагами.