INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков, стр. 209

— Сестрица, но почему бы вам самой не обсудить с ним это дело?

— Уж очень у меня болит голова, братец.

В полдень удар гонга возвестил о втором завтраке. Нежо вошел в столовую вслед за невесткой и Ноденом, которые о чем-то спорили с Менаром.

Усевшись на свое место, он с удивлением обнаружил, что все блюда ставятся перед ним, хотя никогда прежде ему не поручалось разрезать мясо и дичь.

— Господин Ноден, — спросил он, — отчего вы не раскладываете, как обычно?

— От холода у меня обострился ревматизм, господин Нежо.

— А когда вернется Луиза? — с дрожью осведомился бухгалтер.

— Мы бы привезли ее вчера, если бы не этот мой удар, — отозвалась мать. — Ешьте же, братец!

Но Нежо выронил вилку из рук; судорога прошла по его телу; от ужасной догадки похолодело сердце.

— Неужели я сижу рядом с тремя призраками? — спрашивал он себя.

Он вскочил со стула, намереваясь бежать, однако ужасная длань Нодена ухватила его с той же силой, что и утром.

— Кажется, вы тоже больны, братец, — сказала вдова. — Если вам не хочется есть, берите пример с нас — не ешьте!

Все четверо вернулись на склад. Мадам Нежо и приказчики обошли помещения. Бухгалтер сопровождал их, озираясь вокруг безумным взором, — он заметил, что никто не обращал на этих троих внимания и что сами они не заговаривали ни с рабами, ни с посетителями, то и дело входившими в здание обширной торговой компании.

Когда же они уселись в свои кресла рядом с ним, он почувствовал, что цепенеет от ужаса — хотя в облике их ничего не изменилось, а голоса звучали буднично и привычно. Ноден открывал ящики и подсчитывал деньги. Менар записывал заказы и отмечал совершенные сделки.

Нежо явственно слышал крики возчиков, ругань рабов, грохот нагруженных телег, ворчание мулата, который распоряжался неграми, — словом, знакомый каждодневный шум.

Впрочем, уже начинало темнеть. Постепенно шум умолк, исчезли люди, сновавшие вокруг, наступила ночь.

Негры вновь взялись за ставни, открытые утром, и, негромко напевая, затворили их. Вскоре слышались уже только шаги запоздалых прохожих на улице да стук деревянного молотка, которым заколачивали последние засовы.

Когда осталась распахнутой лишь дверь, ведущая в дом, рабы принесли зажженную лампу и поставили ее на конторку бухгалтера, после чего удалились.

Нежо поднялся, охваченный безумным желанием ринуться следом за ними. Но Ноден успел встать и, прежде чем бухгалтеру удалось ускользнуть, запер дверь на ключ и положил его в карман.

Кровь в жилах Нежо похолодела от страха, ибо теперь он остался один на один со вдовой и приказчиками. Вновь опустившись на стул, он замер, не смея открыть рот и не в силах взглянуть на своих соседей.

Он услышал, как Ноден, открыв ящик, зашелестел купюрами, пересчитывая деньги. А затем все вокруг него погрузилось в безмолвие.

От ужаса он не мог пошевелиться и долго сидел неподвижно. Наконец он медленно повернулся на стуле, намереваясь любой ценой выбраться из этого места, где постепенно сходил с ума. Внезапно рука его натолкнулась на нечто холодное и влажное. Сначала он не решался посмотреть, однако затем все же опустил глаза и испустил вопль.

Невестка и оба приказчика по-прежнему находились возле него — только это были застывшие, мертвенно-бледные тела. Взгляд их был неподвижно уставлен в одну точку, глаза заволокло смертной пеленой, руки и ноги закоченели. Вместо синеватого пятна на виске у вдовы зияла ужасная рана.

Увидев это, бухгалтер вскочил как сумасшедший и стал кричать во весь голос, призывая кого-нибудь на помощь.

Ноден сидел в своем кресле, загораживая выход. В одной руке он сжимал стопку банкнот, а другой крепко держал ключ, сцепив пальцы последним усилием воли.

Нежо кружился в застекленной клетке, ставшей для него пожизненной тюрьмой, словно в адском кругу. Он громко звал на помощь, но в доме было пустынно, и голос его терялся в безмолвии смерти. Он оказался в окружении своих жертв, словно среди вражеского войска. Неподвижные трупы стали прочнейшей стеной, которую он был не в силах преодолеть. Он молился, плакал, рвал на себе волосы, обещал искупить содеянное вечными муками — но ужасное видение не исчезало.

Только временами он чувствовал, как струятся вокруг него капли ледяной и зловонной жидкости.

Чтобы выйти, надо было вырвать ключ из окоченевшей руки кассира, а затем оттолкнуть в сторону труп, мешавший пройти. Нежо, собрав всю свою волю, несколько раз пытался исполнить задуманное. Но едва он касался безжизненного тела, едва ощущал холод воды, каждая капля которой, казалось, пронизывала до костей, как тут же застывал на месте, будто какая-то невидимая сила отталкивала его — и ему приходилось цепляться за решетку, чтобы не упасть.

Так прошли многие часы — долгие, как агония, ужасные, как муки ада.

Наконец посреди ночи Нежо услыхал отдаленный ропот — постепенно нарастающий, как если бы проносился от одной улицы к другой. Это напоминание о жизни придало ему смелости: устремившись вперед, он резко отпихнул труп, вырвал из рук мертвого банкноты и ключ, а затем бегом устремился к дверям склада. Он попытался разглядеть замочную скважину, но перед глазами у него плыли круги — тогда он стал засовывать ключ на ощупь, но дрожащие руки не слушались.

А ропот все приближался.

Казалось, будто собирается некая толпа, постепенно окружая дом. Слышались крики и восклицания.

Нежо с лихорадочной поспешностью вертел ключ в скважине, но открыть не мог. Тогда он начал трясти дверь, наваливаться на нее всем телом, колотить ногами — от страха силы его словно удесятерились. И вот дверь поддалась.

Он уже хотел ступить на порог, но путь ему преградила живая стена. Столпившиеся у дома люди, чьи голоса он слышал изнутри, трепеща и негодуя, требовали мести.

Он не успел еще рассмотреть ни одного лица, разобрать ни одного крика, а чьи-то крепкие руки уже схватили его.

— Именем закона! — торжественно возгласил судебный чиновник.

Оглушенный бухгалтер не оказал никакого сопротивления.

Его оттащили в сторону, открывая проход; двери распахнулись, и пред толпой возникли трое носилок, покрытых черной тканью.

Узнав тела невестки и приказчиков, Нежо испустил последний, пронзительный и отчаянный вопль — ответом же ему был торжествующий крик толпы.

— Это он! — в ярости повторял народ. — Он преступник, убийца!

— Люди видели, что он вернулся один, прячась во тьме, как злодей!

— Он забыл, что прилив, принеся трупы к берегу, разоблачит его преступление!

— Нашли его лодку и окровавленное весло, которым он ударил сестру!

— Вот украденные им деньги! Этот вор хотел скрыться с ними!

Трупы перенесли в часовню, а связанного Нежо пришлось отправить в тюрьму на носилках. Ему предстоял суд. Против него было собрано множество улик, и, если бы он не впал в очевидное для всех помешательство, его неминуемо приговорили бы к смертной казни.

После трех месяцев следствия судья постановил заключить его в отдельную палату сумасшедшего дома.

Там он и умер десять лет спустя.

В свидетельстве о смерти, датированном 18 июля 1850 года, главный врач больницы оставил следующее заключение:

«Скончавшийся сегодня № 72 был помещен в лечебницу для помешанных по решению Уголовного суда в 1841 году. Все это время он был подвержен постоянным приступам страха и слабоумия. В нем не проявлялось ни малейшего проблеска рассудка. Вместе с тем в спокойном состоянии он занимался бесконечными коммерческими расчетами, ведя бухгалтерскую книгу в образцовом порядке. Я проверял его записи и не обнаружил в них ошибок: все цифры абсолютно верны, все балансовые итоги безупречны».

Супруги Муатесье, принадлежащие к католической вере, воздвигли часовню в честь Милосердной Божьей Матери.

Плита