INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков, стр. 196
КЛОД ВИНЬОН
Клод Виньон — имя одного из персонажей бальзаковской «Человеческой комедии» (литератора по профессии), ставшее псевдонимом Ноэми Рувье (1832–1888), жены видного политического деятеля Третьей республики Мориса Рувье; она была известна как скульптор, художественный критик и беллетрист.
Ее фантастические новеллы принадлежат традиции моралистической фантастики (сверхъестественные события служат расплатой за прегрешения и преступления героя), но, в отличие от Бальзака, писательница в духе натурализма подчеркивает полубессознательный характер преступления: решающий шаг совершается преступником как бы в помрачении сознания, помимо его хладнокровных расчетов.
Десять тысяч франков от дьявола
Напечатано в сборнике: Vignon Claude. Minuit! Recits de la veillee. Paris, 1856. Финальная сцена повести, где убийца оказывается в обществе убитых им людей под капающей на них водой, навеяна, очевидно, впечатлениями от трупов в морге, посещения которого во второй половине XIX века практиковались как модное, щекочущее нервы приключение.
Перевод, выполненный по вышеуказанному изданию, печатается впервые.
Читатель, ты слишком хорошо знаешь своего Бальзака, а следовательно, и пансион Воке, чтобы у нас могло возникнуть желание нарисовать бледную копию этого заведения. Однако заглянуть сюда нам придется, ибо именно здесь начинается наша история. Что ж, тем хуже! Герой наш проживает в меблированных комнатах, а меблированные комнаты — это всегда подобие пансиона Воке! {396} Итак, перенеситесь мысленно на одно мгновение в вонючую клоаку улицы Нев-Сент-Женевьев. В очередной раз представьте себе сырую столовую, стены которой навеки пропитались отвратительным запахом жареного лука и тушеного чернослива; дряхлую мебель, щербатую посуду, грязные салфетки; а затем лестницу со сбитыми ступенями, холодные, бедно обставленные комнаты. Главное же, вспомните обитателей пансиона! Одиноких стариков, что дотягивают здесь остаток жизни, полной лишений, или же пытаются скрыть внезапно подступившую нищету; людей, отвергнутых обществом, что прозябают, подобно моллюскам, ибо им не удалось умереть и никто их не убил; юношей из провинции, которых скупость или бедность родных принудила решать извечную проблему: жить и учиться в Париже на тысячу двести франков в год.
Вообразили? А теперь спуститесь уровнем ниже. Пусть дом станет еще более мерзким, а нищета — еще более отталкивающей. Замените мамашу Воке грязным стариком, который сожительствует с кухаркой. Само заведение расположите на улице Копо в глубине двора, Пуаре сделайте еще более забитым, а Мишоно — более дряхлой и злобной, Растиньяка же — совсем обездоленным. Тогда вы получите представление о меблированных комнатах для особ обоего пола и прочих, чьим содержателем в 1840 году являлся господин Бюно.
За полный пансион нужно выложить шестьсот франков. Выводы делайте сами!
Стол уже накрыт, и за ним расположились в различных позах, указывающих на особенности характера, привычки или увечья, хорошо знакомые нам персонажи.
Однако среди них выделяется новое лицо — не столь увядшее, как у прочих, но печальное и равнодушное.
Можно догадаться, что это существо сродни своим товарищам по судьбе. Наверняка у него то же самое прошлое. Без сомнения — то же самое будущее.
Это вновь Пуаре, но помоложе годами — Пуаре в момент, когда свершается превращение человека в заводной механизм.
Господину Нежо всего лишь пятьдесят. Он маленького роста, пожалуй, склонен к полноте и сильно облысел. Оставшиеся волосы еще не поседели, но уже приобрели неопределенный цвет — нечто среднее между белым, серым и каштановым. У него квадратный подбородок, толстые чувственные губы, крупный изогнутый нос, маленькие тусклые глаза. Его выпуклый, испещренный глубокими морщинами лоб принадлежит к числу тех жалких лбов, что выражают упрямство, а не волю, усталость, а не работу мысли — выродившийся лоб, как у быка, который долго влачил ярмо; как у существ, которые читают в преддверии своего будущего ту же надпись, что грешники Данте на пороге ада: «Оставь надежду всяк сюда входящий!»
В момент, когда мы видим его среди обитателей меблированных комнат, супницу уже унесли со стола, и господин Бюно пускает по кругу тарелку с только что разрезанным на жилистые куски неизбежным вареным мясом.
Постояльцы, утолив первый голод, начинают переговариваться между собой, вежливо осведомляясь о новостях и о здоровье — проявляя интерес к катару госпожи такой-то и к прогулке сидящего рядом господина.
— Обезьян в Ботаническом саду сегодня выпускали?
— Нет, для них слишком холодно. Говорят, маленькая самочка уистити сдохла. Зато привезли нового шимпанзе.
— Бедное животное! А вы, господин Нежо, ходили смотреть на шимпанзе?
— Вы же знаете, у меня совсем нет времени, господин Бюно. Меня ждет работа! Я ведь не живу на всем готовеньком, подобно этим господам.
— Верно. Ах, как нужны деньги! Вечная проблема. Кстати, пока вас не было, принесли письмо… адресовано вам! Такое, знаете ли, занятное письмо! На нем тридцать шесть почтовых штемпелей, на конверте полно адресов, поскольку оно гоняется за вами уже два месяца! Из Америки. Но не волнуйтесь так, я не стал его брать! Три франка за доставку, спасибо!
— Вы не стали брать письмо из Америки! — вскричал один из студентов, сидевших в конце стола, в то время как Нежо всего лишь бросил на Бюно взгляд, в котором удивление боролось с равнодушием. — Из страны, где всегда может найтись какой-нибудь дядюшка! Ну, если бы вы со мной так обошлись, папаша Бюно, то, признаюсь вам не без огорчения, — добавил юноша с комичной серьезностью, — я бы немедленно порвал все отношения с вашей лачугой!
— Но его же можно взять у почтальона! А у вас есть родственники в Америке, господин Нежо?
— Думаю, да, — ответил тот, сохраняя прежнюю безучастность.
— Вы думаете? Черт возьми! Вы должны бы знать!
— Когда-то у меня был брат…
— В Америке?
— Не знаю… вполне возможно, что теперь он в Америке. За тридцать лет много воды утекло!
— У вас есть брат! Тридцать лет вы не имели от него вестей, и вот вам приходит письмо из Америки, гулявшее по многим адресам! Какая жизненная драма, папаша Нежо! — вновь вмешался студент, ударив кулаком по столу. — Да ведь это же наследство, упавшее на вас с неба! Вы превратитесь в Креза! Папаша Нежо, вы должны устроить нам пирушку!
— Великолепно! — воскликнул другой студент. — Не так уж глупо было отослать письмо назад… из-за него Бюно мог потерять постояльца! Ему совсем не улыбается, чтобы нахлебники его разбогатели! Стоит пролиться сюда золотому дождю… и хоп! Никого больше не останется.
Молодые люди захлопали; те из стариков, что еще не вполне отупели, ответили на шутку жалкой улыбкой. Остальные же, не замечая ничего вокруг, продолжали пережевывать мясо с равномерностью автоматов. В пансионе Бюно обретались такие существа, которые не подняли бы головы даже при пушечном выстреле или звоне набата.
— Так что же, господин Нежо, послать за письмом? — спросил Бюно.
— Гм! Гм!
— Как? Вы колеблетесь? Вам предлагают состояние, а вы не желаете брать? У вас брат в Америке — брат, который вам написал! — и сердце ваше бьется не чаще одного удара в час? Папаша Нежо, даже устрица проявила бы больше пыла!
— Состояние! Состояние! Весьма возможно, наоборот, деньги будут просить у меня! Доминик был в свое время изрядным мотом… а я всегда был человеком разумным и бережливым… в конце концов, три франка — это три франка!
Молодые люди со всех концов стола начали переглядываться, безмолвно сговариваясь подстрекнуть добряка, дабы тот послал за злополучным письмом. На голову Нежо обрушился ураган шуток и подтруниваний.