INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков, стр. 118

Рассказчик узнал эту историю от одного из своих знакомых. Тот говорил:

«Мне часто доводилось встречать господина де С. на приемах у генерал-губернатора, у генерала де Моншуази и даже у графини Паолы, в чьем доме я иногда бывал. Я навестил его после случившегося с ним несчастья, а затем заходил справиться о здоровье; во время его выздоровления, весьма долгого, мы стали видеться чаще и в конце концов сблизились.

Как-то вечером мы сидели в его спальне возле камина и беседовали о литературе — как сейчас помню, речь зашла о театре Вольтера, и тут господин де С. внезапно сильно побледнел. Я спросил: что с ним? Он же пристально смотрел на занавески окна. На лице его был написан невыразимый ужас; во взгляде угадывалось смятение; губы дрожали. Должен сознаться, в тот момент и сам я испытал сильное волнение. Страх его был так велик, что это могло означать только одно: он видит нечто необыкновенное. Поднявшись, я подошел к занавескам, осмотрел их, потрогал, раздвинул, но ничего не обнаружил и вернулся на свое место. Я вновь спросил его, что случилось; он, казалось, не услышал меня — я повторил свой вопрос дважды, однако ответа так и не получил. Наконец он успокоился и заговорил о каких-то пустяках. Пробило одиннадцать; я уже собирался уходить, но тут он сказал: „Мне бы хотелось, чтобы вы остались со мной на эту ночь“. Эта просьба меня удивила, однако он был в таком состоянии, что я ответил: „Хорошо, я останусь с вами“. Тогда он лег, а я прикорнул в кресле. Наутро он выглядел вполне здоровым, и я со смехом спросил его: „Расскажите же мне, что за странное видение было у вас вчера“. Он был явно недоволен моим вопросом, и я не стал настаивать; мы позавтракали вместе, и я ушел.

В тот же день мне пришлось отправиться в Сестри по делам. В Геную я вернулся только через сутки и с удивлением нашел у себя записочку следующего содержания:

„Сударь!

С Вашей стороны было невеликодушно распространяться о том, свидетелем чему Вы по случайности оказались. Я не желаю и не допущу, чтобы надо мной насмехались, — это не позволено никому, а уж тем более моим друзьям. Вы оскорбили меня, сударь, и я жду от вас удовлетворения, как принято между честными людьми.

Альфонс де С.“

Не в силах понять, чем заслужил вызов на дуэль, ибо ни единым словом не обмолвился о случившемся у Альфонса, я отправился к нему. Когда я вошел, он бросился ко мне со словами: „Я обязан извиниться перед вами, и прошу вас меня простить. Я посмел заподозрить друга в нескромности — это тяжкий грех! Мне стало известно, что вас не было в Генуе с позавчерашнего дня, значит, это не вы… Но кто же сумел узнать?“ Тут он рассказал мне, что к нему заходил майор Лутиль, который начал подшучивать над столь огорчившим его происшествием, — и он подумал сначала, что проболтался именно я. На это я ответил ему, что записку его рассматриваю как следствие недоразумения, что нисколько на него не сержусь и что, желая это доказать, прошу разрешения поговорить с ним по-дружески. „Уже давно, — сказал я, — вы, сохранив репутацию храброго офицера, приобрели известность некоего визионера — и, позволю себе заметить, во многом по вашей собственной вине. История с доктором Р. облетела всю Геную, и вы сами повсюду твердили о том, что случилось с вами, когда погиб Кастеллини. Неужели вы искренне принимаете на веру все эти странные обстоятельства? Не буду скрывать от вас, что, пока не познакомился с вами поближе, принимал вас за ловкого мистификатора или за человека с поврежденным рассудком. Я говорю с такой откровенностью, поскольку успел оценить ваши достоинства, однако хочу посоветовать вам — не поддавайтесь с подобной легкостью иллюзиям, порожденным вашим воображением. Вы должны понять, что все виденное вами или же почудившееся вам, есть следствие расшатанных нервов, детских страхов или оптического обмана. Вы пережили большое несчастье, но ему следует противопоставить силу духа и мужество. Нужно с твердостью сносить враждебность судьбы и не поддаваться пустым опасениям, ибо это недостойно мужчины“.

Помолчав, он сказал мне: „Да, возможно, воображение и расстроенное здоровье послужили причиной некоторых моих странных ощущений; однако есть вещи, которые не поддаются объяснению, и вся мудрость человеческая здесь бессильна. Я хочу открыть перед вами свою душу: вы, быть может, усомнитесь в здравости моего рассудка, но, по крайней мере, отдадите должное моей искренности и сохраните ко мне уважение“. И он рассказал мне обо всем, что случилось с ним после отплытия из Марселя — примерно так, как это здесь изложено.

С этого дня я укрепился в своем первоначальном мнении о господине де С.: признавая за ним выдающиеся достоинства, я уверился, что временами у него наступает помрачение ума. В особенности это доказывали его обвинения против графини Паолы — я счел их верхом безумия. Эта дама отличалась добротой, любезностью, остроумием; конечно, в ней было нечто загадочное — однако во всем этом не было ничего, что хоть как-то соотносилось бы с его россказнями, которые у любого здравомыслящего человека могли вызвать лишь усмешку. Правда, власти, по видимости, придавали им некоторое значение — но только для того, чтобы поразить воображение народа, отвлекая его от поползновений к мятежу. Я прекрасно понимал, что в данный момент бесполезно говорить об этом господину де С. — если ему и суждено было выздороветь, то уповать следовало на целительное время. Я еще раз дал ему совет остерегаться себя самого, попытаться преодолеть свои предубеждения и обязательно навестить графиню: она проявила к нему такое внимание, пока он был болен, что отказаться от визита означало бы проявить крайнюю неблагодарность. Он обещал мне зайти к ней».

Глава двенадцатая

Верный своему обещанию, Альфонс отправился во дворец Паолы — однако ему сказали, что она уехала.

Прошло два месяца. Видения больше не навещали господина де С., прекратились и его нервные припадки. Он выздоровел, но по-прежнему оплакивал свою дорогую Мари, сознавая, что навеки лишился счастья. Впрочем, благодаря усердному труду ему удавалось несколько отвлечься от тяжелых мыслей.

Однажды вечером, совершая загородную прогулку, он оказался неподалеку от Английского кладбища, где покоилась Мари. Он не смог противостоять искушению взглянуть на ее могилу и ступил за ворота. Перед ним возник образ женщины, которую он так страстно любил — его нежная прекрасная Мари лежала всего в нескольких шагах от него, холодная и безжизненная. Картина эта настолько явственно предстала его воображению, что он вынужден был опереться на первое попавшееся надгробие. С грустью разглядывал он окружавшие его памятники, ища глазами новый — тот, что указывал на место погребения Мари; но уже наступила ночь, и в темноте все мраморные плиты казались одинаковыми. В этот момент он увидел, что кто-то сидит возле ближайшей к нему могилы — это была женщина. Повернувшись к Альфонсу спиной, она замерла в такой неподвижности, что он едва не принял ее за статую. Наклонившись вперед, он уловил в ней сходство с графиней Паолой — в самом деле, то была графиня. Увидев его, она тут же опустила вуаль. Альфонс онемел от изумления: он не ожидал найти в подобном месте и в такой час графиню, которая, по общему мнению, пребывала в отъезде. Угадав его мысли, она сказала: «Я знаю, что вы ищете здесь… вот могила вашей возлюбленной», — и с этими словами поднялась с надгробного камня. Альфонс сделал шаг вперед; Паола отпрянула, и могила оказалась между ними. Альфонс думал теперь только о Мари: он преклонил колени, по щекам его потекли слезы, и скорбь всецело овладела им. Наконец он осознал, что графиня находится рядом; встав на ноги, он поблагодарил ее за внимание, проявленное к нему во время болезни. Она же произнесла: «Вы удивились, застав меня здесь. Я лишь вчера вернулась в Геную и первым делом отправилась навестить могилу милой Мари…» Господин де С., преисполненный чувства признательности, двинулся к графине; та отступила, продолжая говорить о Мари. Ему вдруг показалось, что голос ее звучит не так мягко, как обычно, — в нем появилось нечто хриплое. Альфонс счел, что причиной тому вуаль, закрывавшая ее лицо. В этот момент взошла луна. Графиня, придя в страшное волнение, испустила слабый стон и глухо промолвила изменившимся голосом: «Я должна вас покинуть; навестите меня через несколько дней». Он подошел еще ближе, чтобы предложить ей руку, но она властным жестом приказала ему остановиться, а затем удалилась с такой быстротой, словно бы испарилась. Мгновение спустя Альфонс услышал тот самый пронзительный крик, что много раз приводил его в содрогание.