INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков, стр. 117
Направляясь к гостинице, где жила миледи, он увидел, как навстречу ему бежит один из слуг с белым от ужаса лицом. «Скорее, сударь, скорее, не теряйте ни секунды! Мадам умирает, ее убили!» Даже если бы к ногам Альфонса упала молния, он бы испугался меньше. Но силы его не оставили; он устремился в покои Мари. Какое жуткое зрелище ожидало его! Окровавленная Мари лежала на постели. Возле нее находился врач, и по его виду сразу можно было понять, что никакой надежды нет. Служанки громко рыдали. Альфонс подошел к кровати. Мари казалась спокойной, глаза у нее были полузакрыты, но она открыла их, почувствовав приближение Альфонса — и как только узнала его, с ужасом отпрянула. Он взял ее за руку; она закричала, пытаясь вырваться, из ран хлынула кровь; она откинулась на подушки и с глухим стоном испустила дух. Альфонс же без чувств рухнул на пол.
В городе быстро распространился слух об убийстве миледи; вскоре явилась полиция, началось расследование — все слуги были допрошены. Согласно их показаниям, около восьми часов вечера миледи, сидя в своей спальне, что-то писала. Любимая ее горничная Фанни занималась в уголке платьем госпожи, и ей понадобилось выйти в соседнюю комнату за шелковой лентой, необходимой для работы; вместе с другой служанкой она подбирала подходящий цвет, как вдруг из спальни донесся пронзительный крик. Окно было открыто, и девушка поначалу решила, что вопль раздался на улице, но мгновение спустя послышался второй крик, а затем и третий, более похожий на хрип. Она побежала в спальню и увидела, как окровавленная миледи падает со стула. Фанни позвала на помощь свою подругу — вдвоем им удалось поднять почти бездыханное тело. Затем миледи, на секунду очнувшись, произнесла одно только слово: «Он!» — и забилась в конвульсиях.
Свидетельства прочих слуг ничем не отличались друг от друга. Равным образом было установлено, что в покои, расположенные на третьем этаже, можно войти лишь через ту комнату, где находились обе горничные. Самый тщательный обыск не принес результатов — никого из посторонних в жилище не оказалось. Подозрение, таким образом, пало на двух бедных девушек. Но какую цель могли они преследовать? Хотели что-нибудь украсть? Ничего не пропало. Сверх того, несколько человек подтвердили, что обе до самого последнего мгновения ухаживали за миледи, и та принимала их заботы без малейшего проявления неудовольствия.
Мари скончалась от трех ударов кинжалом: один только задел ее, а два других поразили сердце — любого из них, говорили в удивлении люди сведущие, было бы достаточно, чтобы она умерла на месте.
Разумеется, было сделано все, дабы раскрыть причины и виновников убийства, но все усилия оказались тщетными. Преступление это и поныне окутано покровом тайны, который, вероятно, никогда не будет снят. Город погрузился в траур. Все любили миледи за кроткий нрав и приветливость. Похоронную процессию сопровождала огромная толпа, а графиня Паола впервые дала волю своим чувствам на людях — утверждали даже, будто она плакала. Многие не хотели этому верить, считая, что подобная женщина стоит выше обычных человеческих слабостей.
Глава одиннадцатая
В течение трех недель Альфонс находился между жизнью и смертью. Затем к нему начала возвращаться память, он начал что-то смутно осознавать — однако ему казалось, что это был просто долгий тягостный сон. Вскоре рассудок его окреп: печальная истина предстала перед ним, но он все еще сомневался. Нетвердым голосом он спросил у сиделки, как здоровье Мари. Та лишь покачала головой. Вошедший в этот момент врач, господин Р., был приятно удивлен, увидев своего больного в сознании, и поздравил его с началом выздоровления. Альфонс, выслушав эти поздравления с угрюмым видом, спросил, жива ли миледи. Господин Р. замешкался с ответом, и подозрения молодого человека превратились в уверенность: вскочив, он устремился к своей шпаге, но силы ему изменили — он упал, у него вновь начался жар, и он вторично оказался у врат могилы.
Однако молодость вкупе с крепким от природы здоровьем еще раз восторжествовали над болезнью. Через несколько дней ему стало значительно лучше, но возникли серьезные опасения, не повредился ли он в уме — он никого не узнавал и постоянно обращался к какому-то существу, невидимому для остальных, шепотом с ним беседуя и выслушивая его ответы. Поскольку жар уже спал, подобное поведение внушало тревогу. Он не спал почти двое суток и по-прежнему разговаривал с воображаемым собеседником. Наконец его сморил сон; проснувшись, он узнал сиделку — та хотела дать ему лекарство, но он отстранил от себя чашку; через минуту она сделала еще одну попытку, однако Альфонс упорствовал; тогда ему поднесли бульон — он швырнул тарелку на пол. Сиделка отправилась за врачом — тот решил, что у больного вновь начался бред; но, задав Альфонсу несколько вопросов, убедился, что рассудок к нему вернулся, и стал заклинать его всеми мыслимыми доводами не препятствовать своему выздоровлению. Альфонс же, для которого жизнь превратилась в тягость, дал понять, что твердо намерен умереть. Тщетно господин Р. пытался сломить решимость несчастного.
Послали за его друзьями, за священником — все было напрасно. Он слабел на глазах; по общему мнению, жить ему оставалось не более суток — и тут кому-то в голову пришла мысль прибегнуть к последнему средству. Было известно, что графиня проявила живейший интерес к Альфонсу во время его болезни и каждый день присылала справиться о здоровье. Также было известно, что Альфонс с удовольствием бывал у нее до кончины Мари — несколько раз он даже произносил в бреду ее имя. Из этого заключили, что она может оказать на него некоторое влияние. Врач с одним из друзей отправился к ней: они описали состояние больного и поделились возникшей надеждой. «Я знаю, — добавил господин Р., — что наше предложение не вполне совместимо с правилами хорошего тона; не принято, чтобы дама навещала холостого мужчину — но сейчас речь идет о жизни достойного человека, о благодеянии, и вы, с вашим сердцем, нам не откажете». Графиня, поблагодарив их за доброе мнение о себе, согласилась пойти к Альфонсу.
Когда Паола вошла в сопровождении доктора, больной, дошедший до последних пределов слабости, уже погрузился в летаргическое оцепенение. Несколько минут она стояла, пристально глядя на него; казалось, ее взволновал вид этого красивого лица, на которое наложила свою печать смерть. Альфонс приоткрыл глаза; хотя он был извещен о том, что графиня проявила к нему большой интерес, он вздрогнул, узнав ее. Она пожелала ему поскорее поправиться — в ответ он не проронил ни слова; она взяла отвергнутую им чашку с лекарством и подала ему — он отрицательно покачал головой; она стала мягко настаивать — он пробормотал что-то нечленораздельное, из чего можно было уловить лишь слова: «Слишком поздно». Тогда графиня заговорила внушительным, можно сказать, властным тоном: упрекнула его в слабости, напомнила о долге перед семьей, родиной, памятью о Мари — и все это было выражено с таким красноречием, с такой силой, что ни одна душа не смогла бы устоять. Альфонс с удивлением смотрел на эту необыкновенную женщину: чем дольше он слушал ее, тем быстрее таяла его решимость. Она умолкла, а он по-прежнему внимал ей. Графиня знаком приказала сиделке подать чашку больному и вышла.
С этого мгновения господин де С. начал покорно исполнять все предписания врача; природа вкупе с медициной сделали свое дело — он стал поправляться. На смену отчаянию пришла печаль: он выжил для того, чтобы хранить верность Мари, чтобы лелеять память о ней. Наконец совместными усилиями рассудка и друзей он был возвращен обществу в прежнем своем состоянии.