Я, следователь.., стр. 31

Лист дела 64

Позвонила по телефону Элга. Поговорили о том о сем.

— Вам эта Линаре помогла? — спросила Элга.

— Так, кое в чем. Но пока что никакой ясности все равно нет.

Она помолчала, и я слышал в трубке ее дыхание.

— У вас много дел?

— Хватает. А что?

— Может быть, вы вечером придете к нам домой? Мама накормит вас вкусным обедом. Вы ведь по-человечески уже месяц, наверное, не ели, — и добавила быстро: — А меня не будет, я сегодня вечером работаю.

Я подумал, потом не спеша сказал:

— Элга, я сегодня допоздна буду сидеть у себя. Если хотите, позвоните после работы, я вас провожу домой, поболтаем…

— Хорошо.

Я положил на рычаг трубку, достал из стола свою схему и стал раздумывать. Мне все не давало покоя — когда Бандит успел перекрасить машину? И почему в ней не было замка? Может быть, вскрывая машину Рабаева, Бандит сломал замок и поэтому выбросил его потом? Может быть. Это все может быть. Но для того чтобы перекрасить машину, нужно иметь помещение и время. Непонятно. А может быть, тут какая-то ошибка?..

Лист дела 65

Элга сказала:

— Вы все усложняете. Самый короткий путь между двумя точками — прямая.

— Нет. Я это понял, когда отправил сегодня письмо. Ответа я не получу. Да ладно, не будем говорить об этом.

Действительно, что тут еще говорить? Я вспомнил, как много-много лет назад мы катались с Наташей на речном трамвае. Это был последний рейс — от парка культуры до Киевского вокзала. Кроме нас, никого не было на открытой кормовой террасе, слабо шипела внизу у борта вода, монотонно пыхтел судовой дизель, безмолвно перемаргивались на берегу огоньки. Река дышала сырой свежестью. Наташа вздрогнула от холода, я накинул ей на плечи свой пиджак и легонько обнял. Она засмеялась:

— Мы с тобой сейчас совсем как на деревенской гулянке.

— Мне все равно, — сказал я. — Только бы тебе было тепло.

Наташа посмотрела мне в глаза, ласково провела ладонью по моим волосам, спросила тихо:

— Ты веришь, что двоим для счастья может хватить одной любви?

Я оглох от ее слов, будто она своей легкой ласковой рукой не погладила меня, а мучительно больно ударила. Я молчал несколько мгновений, а потом как можно бодрее сказал:

— Если очень большая любовь, то хватит на двоих, — и принужденно засмеялся: — Любовь — это штука заразительная…

И совсем не хотелось мне тогда смеяться, а хотелось заплакать, и я все сидел неподвижно на влажной от ночной росы скамейке речного трамвайчика, дожидаясь, что Наташа скажет что-нибудь еще и мой страх развеется сам собой, потому что станет сразу ясно, что ее вопрос к нам не относится. Но она ничего не сказала. Просто промолчала. А я изо всех сил старался все эти годы забыть про тот вечер, и это мне почти удалось — ведь прошло немало лет, пока я сегодня вспомнил о ночной поездке на речном трамвае.

Значит, я ошибался тогда, полагая, что одной любви может хватить для счастья двум непохожим людям? Но ведь тогда Наташа, скорее всего, не поверила мне? Или она обманула тогда себя? И никогда не обманывать других — плата за то, что она много лет обманывала себя? И если я сам не понимал этого столько лет, то разве может мне что-нибудь сказать и посоветовать Элга?..

Мы шли по пустому ночному городу, ржавый листопад шаркал по тротуарам, и зеленые огоньки светофоров заманивали на далекие перекрестки.

Мы долго молчали, потом Элга вдруг спросила:

— Почему вы такой сегодня?

— Какой — такой?

— Ну, хмурый какой-то, рассеянный. У вас что-то случилось?

— Нового ничего не случилось. Просто у меня в жизни все как-то так выходит, что… эх!.. — я удрученно махнул рукой.

— Вы сильно устали, — тихо сказала Элга.

— Нет. — Я помолчал, подумал, потом сказал: — Виндикация. Есть такое слово — виндикация. Это когда у добросовестного покупателя отбирают краденую вещь. По закону.

— И что?

— Сегодня утром я отобрал у монтажника Косова машину, которую Бандит украл у доцента Рабаева.

— Но ведь это по закону?

— Да. По закону. И это хорошо. Но перед Косовым — за Бандита — отвечаю я.

Элга внимательно посмотрела на меня, потом сказала:

— Так Косов, значит, еще одна жертва Бандита?

Я зло дернул плечом:

— И еще какая!..

— Не понимаю я этого. Ну зачем, зачем ему столько денег, если они стоят крови?

Я усмехнулся.

— Но я действительно этого не могу понять, — горячо сказала Элга. — Голодный злой человек — это как-то можно представить. Но сытый злой человек приводит в отчаяние… Ведь в конце концов деньги — это только бумажки!

— Эх, Элга, милая, не упрощайте. Деньги — это деньги. И в первую очередь они символы различных благ, которые можно получить за определенный труд…

— Не понимаю… — удивленно сказала Элга. Я рассердился:

— Что же здесь непонятного? Бандит, возможно, сам того не сознавая, — носитель целой философии. Он совсем не хочет трудиться и не хочет отказывать себе ни в каких благах. Ни в каких. Заурядного человека подобное мировоззрение делает мелким уголовником. А когда между нежеланием трудиться и потребностью в любых, во всех благах становится личность сильная, по-своему умная и беспощадная, — тогда возникает Бандит. И ради этих благ, которые он хочет взять даром, он не остановится ни перед чем…

— Тогда его надо поймать любой ценой! Он ведь уже давно волк, а не человек!..

— Вот это мы с вами, Элга, и пытаемся сделать…

Капли дождя серебрили черные волосы Элги, текли по ее щекам, и иногда мне казалось, что это слезы. Не знаю почему, но казалось. Около подъезда она спросила:

— Вы сейчас в гостиницу?

— Нет, мне надо зайти еще в горотдел милиции. Там для меня должна быть телеграмма.

Элга пожала мне руку, и я ужасно захотел, чтобы она поцеловала меня, как тогда, в первый раз. Но она сказала только:

— Вы скоро уедете. Напишите мне тогда письмо. Хоть несколько слов.

— Обязательно.

— Прощайте, — сказала она. — Желаю вам счастья…

Я уже прошел несколько шагов, оглянулся и увидел, что она стоит в дверях. И тогда я крикнул:

— Элга, математики доказали — никаких прямых вообще нет!

Она засмеялась:

— А как же без прямых?

— Это просто совокупности незримых кривых…

Лист дела 66

Я проснулся поздно, но не было бодрости, легкости, желания работать. Очень хотелось повернуться на другой бок, накрыться повыше одеялом и спать, спать до вечера. А потом сесть в поезд, устроиться поудобнее на верхней полке и проспать до самого дома. И там, проснувшись, понять, что все эти дни были просто сном. И ничего, ничего не было. Что можно встать, пойти на службу, оформить отпуск и ехать на море, лежать на песке и слушать, как скрипят старые скалы и густо поют сосны, а вечером ходить на набережную пить молодое кислое вино из пивных кружек, которые почему-то называются в Коктебеле «бокалами». А транзисторы накаляются от бешеных ритмов шейков и твистов, и острые девичьи колени светятся из-под мини-юбок, и вся жизнь прекрасна и легка.

Я вспомнил вечер, когда сидел в тусклом кабинетике солнечно-гайской милиции, а за окном парень пел под гитару: