Я, следователь.., стр. 14
Плавбаза сверху казалась крошечной, как детский кораблик, свернутый из газеты. Только плавал он не в луже, а в настоящем море, свинцово-сером, с белыми барашками, от одного вида которых меня воротило души. Я себе не представлял, как вертолет сядет на эту скорлупку. Поэтому я просто закрыл глаза и снова стал считать до тысячи.
Потом вертолет подпрыгнул, и сразу смолк двигатель, только кабина еще слабо дрожала — винт медленно крутился по инерции. Я выпрыгнул на палубу и уда вился, как огромна была база. Но раскачивало ее сил! но. А может быть, это у меня ноги подгибались. На шкафуте стояли несколько моряков в клеенчатых регланах. Я направился было к ним, потом понял, что мне не продержаться. Я добрел до борта, нагнулся над леером, и меня долго мучительно рвало. В общем, пролог для беседы был замечательный…
Капитан Астафьев смотрел на меня красными запавшими глазами. Радиограмму он получил двадцать часов назад.
— Если меня собираются освободить от должности, предупредите сразу. Мне надо сделать кое-какие распоряжения на судне…
Я вытер лицо платком и сказал хмуро:
— Этот вопрос в мою компетенцию не входит… Вы мне лучше скажите, куда поехал Корецкий?
Астафьев отвернулся и неприязненно сказал:
— Вы со мной, гражданин следователь, в кошки-мышки не играйте…
— Простите?!
— Как я понимаю, штурман Корецкий — у вас. Так вот: ничего плохого о нем я вам сказать не могу…
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА капитана Астафьева
…Вопрос. Почему Вы не сообщили в Управление о том, что Корецкий не вернулся из отпуска и судно выходит в море без него?
Ответ. Когда Корецкий не явился из отпуска, я очень забеспокоился. Ведь если бы он даже заболел, то в этом случае мог бы меня известить телеграммой. Так как он этого не сделал, я предположил, что с ним что-то случилось. При этом я не исключал, что Женя по молодости попал в какую-нибудь историю, которая его и задержала. Я ждал его возвращения до самого момента отхода судна, но он не явился, а сообщать об этом было иже поздно — я должен был это сделать заранее — да мне и не хотелось. Я все надеялся, что Корецкий перехвалит нас где-нибудь в плавании. Я полностью осознаю свою вину и готов нести ответственность.
Вопрос. Куда, зачем собирался Корецкий в отпуск?
Ответ. В Ленинграде у Евгения подошла очередь на автомашину, о которой он давно мечтал. Он терпеливо копил деньги, отказывал себе во многом. Правда, у него все равно их не хватило, и я ему добавил необходимую сумму.
Вопрос. Какую?
Ответ. Тысячу шестьсот рублей. Кроме того, он, наверное, хотел повидаться и со своей девушкой, хотя я, к сожалению, о ней почти ничего не знаю. Женя не любил говорить на эту тему.
Вопрос. Координаты этой девушки?
Ответ. Я знаю только, что она студентка-географичка и ее зовут Тамара. Больше ничего…
…Я задал ему традиционный следственный вопрос:
— В каких отношениях вы находились с Корецким?
Астафьев сильно волновался и все время говорил каким-то казенным протокольным языком. Так говорят на собраниях. Так пишут производственные реляции и служебные характеристики.
— Отношения между нами очень хорошие и выходят за рамки чисто служебных. Корецкий — хороший человек и специалист. За короткий срок службы на моем судне он вырос от рядового члена команды до должности первого моего помощника. Помимо четкого служебного взаимодействия, мы связаны личной дружбой.
Еще не зная толком Астафьева, я не мог сказать ему, что Женя Корецкий погиб. А капитан, видимо, и не помышлял об этом. И мне было очень важно узнать многое о мертвом Корецком из уст человека, уверенного, что Женя жив, но попал в «какую-то историю». Люди крепко проверяются в таких ситуациях.
…Вопрос. Прошу подробно охарактеризовать Корецкого. Нас интересуют мельчайшие детали личности гения, его образа жизни, круг его интересов, связей, друзей и врагов.
Ответ: Да, я понимаю. Я постараюсь вспомнить все, что я знаю о Жене. Если я упущу что-нибудь, прошу поставить мне дополнительные вопросы. Прежде всего, Женя — очень хороший парень, добрый и доверчивый человек. Он ведь прекрасный работник. Все время что-нибудь узнает, никогда не стесняется спрашивать: у меня ли, у боцмана, у простого матроса — все равно. За свой авторитет не боится — он вообще, по-моему об этом не думает. Под любую тяжесть первый рук" свои подставляет. Характер у него легкий, на жизнь смотрит весело, быстро сходится с людьми. Врагов в команде у него нет, хотя, когда требуется, он службу спрашивает по всей строгости.
Вопрос. С кем, кроме Вас, особенно дружен Корецкий?
Ответ. На этот вопрос я затрудняюсь ответить. Корецкий тепло и ровно относится к большинству членов команды. И они его любят…
Я спросил Астафьева, как случилось, что Корецкий получил отпуск в разгар путины. Капитан сумрачно пояснил:
— В середине августа у нас вышел из строя двигатель. Ремонт планировали недели на три, не менее. Женя попросил дать ему отпуск. Он много трудился перед этим, а работ по его специальности фактически не предвиделось. Поэтому я дал ему отпуск с 21 августа по 10 сентября…
…Вопрос. Ваши соображения о том, как мог Корецкий оказаться в Крыму.
Ответ. Абсолютно не представляю себе. Корецкий, по-видимому, выехал туда неожиданно, иначе я бы знал, что он собирается в Крым. В лучшем случае об этом знает Тамара или кто-нибудь из тех, с кем он встречался в Ленинграде.
Вопрос. А с кем он мог встречаться в Ленинграде?
Ответ. Этого я не знаю. Но знакомые у него там, безусловно, были…
— Послушайте, капитан, — сказал я. — Как же это вы ничего не знаете о Тамаре? Ведь вы же сами говорите, что Женя — ваш друг?
— Друг, — твердо сказал Астафьев и добавил: — Ну, и что? Штурман Корецкий о своих личных делах болтать не любит… — Неожиданно капитану изменила выдержка и, отвернувшись от меня, он хрипло спросил: — Что произошло? Почему вы меня обо всем этом спрашиваете?
Я молча положил на стол фотографию. Астафьев долго смотрел на нее, что-то шептал, потом накрыл карточку огромной ладонью и тяжело поднялся. Красное обветренное лицо его было жестко, тяжелые желваки у скул бледны, запавшие воспаленные глаза слепы…
Ленинград
Лист дела 33
Еще не открыв глаза, я с нежностью прислушался к стуку колес. Слава богу, что все это, наконец, окончилось! Не будет раскачивающейся под ногами палубы, проваливающегося в тартарары вертолета и воспаленных, налитых болью глаз капитана Астафьева.
Глухо и часто пыхтел впереди тепловоз, под ногами выстукивали дробь на стрелках колеса. Поезд подходил к Ленинграду. И все, что было еще только вчера, казалось мне далеким, почти забытым прошлым. Лишь ладонь хранила крепкое пожатие Энге, невозмутимо мокнувшего вчера ночью на осклизлом холодном перроне, и его ласково-детское:
— Ницего, сейцас ты на церной полосе. Пройдет.
— На какой полосе? — переспросил я.
— На церной. Жизнь — как матрос — вся полосами…
А потом экспресс помчал меня в Ленинград. На площади у Балтийского вокзала я сел в такси и сказал сонному шоферу:
— Петроградская сторона.
Я ехал на квартиру Жени Корецкого, в дом, оставшийся теперь навсегда без хозяина…
Дверь открыла старушка с забинтованной рукой. Она строго спросила:
— Кого надо?
Я вдвинул ногу в дверную щель и беззаботно сказал:
— К Жене Корецкому, по делу. А что с рукой-то?
— Да старая я, видать, совсем стала — руки трясутся. Намедни кастрюлю с горячим молоком на себя вертанула. Дегтем бы намазать, да где его сейчас в городе возьмешь-то, деготь? Вот докторша прописала мазь какую-то, да толку с нее — как с козла молока.
— С докторши? — механически переспросил я.
— Да не-е, докторша у нас хорошая. Мазь не помогает. А чего это я тебя ране у Женьки никогда не видела? Друзья новые вы, что ль? У него ж каждый день новые приятели. Полгорода к нему таскаются. И жрать все здоровы. Мне-то, соседке, это, конечно, без дела, но очень он уж легкий человек.