Золотые Антилы, стр. 71

Глава 17. Дарьенская катастрофа

«Мы ожидали встретить друзей и соотечественников, а нашли только завывающий ветер в огромной пустыне», — писал преподобный Фрэнсис Борланд, чей дневник стал уникальным отчетом о судьбе второй шотландской экспедиции в Каледонию. Борланд был священником во втором флоте, достигшем Золотого острова 30 ноября 1696 года, и, подобно остальным четырнадцати сотням колонистов, проповедник пришел в полное отчаяние, обнаружив, что «первые каледонцы дезертировали и ушли, их хижины сожжены, земли, которые они расчистили вокруг форта, заросли сорными травами». Никто во втором флоте не допускал мысли, что дела гордой Каледонии могут быть настолько плохи, пока собственными глазами не увидел пустыню на месте шотландских владений на Золотых Антилах. Однако вторая экспедиция, с женщинами и детьми, со свежим запасом материй и никому не нужных товаров, прибыла в Новый Свет. Начался второй акт дарьенской трагедии.

Колонисты второго флота и наполовину не представляли, насколько отчаянно их положение. Только в конторе компании на Милн-сквер в Эдинбурге полностью осознали весь ужас ситуации, когда туда стали поступать мрачные депеши, и директора начали понимать, как жестоко они заблуждались.

Сожалеть приходилось о многом. После восторженных докладов, полученных с Дарьена от колонистов первого флота, шотландские директора, гордые успехом своего предприятия, неспешно принялись снаряжать второй «экипаж» для закрепления колонизации Дарьена. Описания величественных, похожих на парки лесов Каледонии, ее плодородных почв, мягкого климата, дружественных индейцев и великолепной гавани отлично читались под серым небом Эдинбурга и подтверждали прежние представления директоров об Антилах. Правда, в письмах мелькали тревожные упоминания о вражде между советниками, да и список потерь был необъяснимо длинен. Однако иголочки сомнения, покалывавшие достойных директоров с Милн-сквер, не нарушали общей концепции их колониальных планов, похвалы сильно преобладали над критическими замечаниями. А потому, в ответ на неотложные просьбы каледонцев и чтобы выиграть немного времени, директора снарядили два судна — «Олив бранч» и «Хоупфул биннин», загрузив их различными припасами и еще тремя сотнями поселенцев. Их отправили на Дарьен, не дожидаясь второго флота, в качестве срочной помощи каледонцам.

На этой жизненно важной стадии проекта — «Олив бранч» и «Хоупфул биннин» еще были в море, каледонцы начали эвакуацию, а в Клайдсайде собирался второй флот (директора даже учли совет Патерсона и перенесли место сбора на запад) — сказались серьезнейшие последствия плохой связи. Беда была в том, что исполнители различных операций компании не знали, как идут дела у исполнителей других операций. Следовательно, они не могли координировать свои действия. Так, когда два корабля с подкреплением несли новых поселенцев в Центральную Америку, корабли первого флота принимали на борт беглецов из Каледонии, решивших, что удержаться на перешейке невозможно. А в Эдинбурге директора собирали ремесленников, семейных людей с женами и детьми, которые бы укрепили позиции на Антилах, считавшиеся уже успешно занятыми первой волной колонистов. О мере неведения директоров можно судить по тому обстоятельству, что они отправили со вторым флотом таких неподходящих специалистов, как инженер, разбирающийся в устройстве машин для чеканки денег, винокур со всем оборудованием, группу молодых студентов Эдинбургского университета с наставником и ученою с продуманным планом преподавания английского языка индейцам Дарьена.

В островной гавани тем временем с печалью и горечью грузились на суда неудачливые колонисты. Так велики были вначале их надежды на Дарьен, что отказ от него представлялся великой трусостью. Командор Пенникук, поддерживавший идею эвакуации, почти не разговаривал с теми, кто требовал не покидать колонию, и в столь напряженной атмосфере погрузка на суда неизбежно шла суматошно и беспорядочно. Люди ссорились из-за мест в шлюпках и на баркасах, оставляли большую часть снаряжения гнить в покинутых хижинах и на полурасчищенных полях. Поднялся даже спор, стоит ли вывозить пушки с батареи форта Сент-Эндрю. Но оставить шотландские пушки испанцам или первым заглянувшим в гавань корсарам — этого шотландские ветераны вынести не могли. Они выставили вооруженную охрану, проломили частокол форта и вытащили пушки на берег, откуда их переправили на суда. Затем четыре судна — «Сент-Эндрю», «Юникорн», «Каледония» и «Эндевор» — подняли якоря и взяли курс в открытое море, рассчитывая доплыть до Нью-Йорка. Там они надеялись пополнить запас провизии и медикаментов, после чего либо вернуться в Шотландию, либо ожидать новых распоряжений от директоров.

«Эндевору» не суждено был выдержать это плавание. В корпусе открылась сильная течь, грот-мачта треснула, и судно ковыляло по морю, как полузатонувший бочонок. Все же на протяжении двенадцати дней ему удавалось держаться за «Каледонией», а когда команда уже не поспевала откачивать воду, проникавшую сквозь щели в обшивке, всех пассажиров благополучно переправили на большие суда. Однако спасение оказалось временным: на «Каледонии», и без того сильно перегруженной, разразилась эпидемия лихорадки. За время пути до Нью-Йорка умерли сто шестнадцать человек — половина всех, бывших на борту, — и их тела равнодушно сбросили в море. Треть выживших были тяжело больны. По свидетельству одного шотландского купца, посетившего судно после его прибытия в Нью-Йорк, тяготы плавания были вызваны прежде всего бессердечием офицеров. «Бывало ли большее варварство, — писал он в эдинбургскую компанию, — чем проявленное в плавании ими к своим несчастным людям, которых, стоило им заболеть, выбрасывали на палубу, под жесточайший дождь; и хотя большую часть провианта составляла мука, но страдавшим поносом не давали ничего, кроме маленькой кислой ячменной лепешки и малости воды, и даже того меньше, чем им полагалось. Когда же они жаловались, чтобы утешить их и усмирить… (офицеры огрызались) „Собаки, вам и того много!“».

Не менее жалкая судьба ожидала «Юникорн», на борту которого находился больной Патерсон. На нем не хватало опытных моряков, зато в трюмы набилось 250 беженцев. «Юникорн» попал в шторм, сорвавший грот- и бизань-мачты и превративший судно в простое корыто. Соорудив временную оснастку и поставив к помпам всех, способных держаться на ногах, команда сумела довести «Юникорн» до Кубы. Там Бенджамин Спенс, человек, утверждавший, что владеет шестью языками, сошел на берег для переговоров с испанцами, а других тем временем отправили на поиски свежей воды, чтобы заменить ту кислую зеленую слизь, что оставалась в бочках на «Юникорне». Но испанцы тотчас обстреляли шотландцев, и тем пришлось отступить, оставив Спенса в руках испанцев. Пожалуй, этот еврей мог считать себя счастливчиком. Его отправили в сравнительно безопасную испанскую тюрьму, в то время как несчастным пассажирам «Юникорна» еще предстояло кошмарное плавание на север. Ко времени, когда они встретились с «Каледонией» в Нью-Йорке, 150 человек на его борту умерли от болезней и голода, «в большинстве от недостатка заботы и лечения». Сам Патерсон так глубоко провалился в пучину безумия, что шотландцы из Нью-Йорка докладывали в компанию: «Горе сломило душу и разум мистера Патерсона, и теперь он подобен дитяти».

Третий большой корабль первого флота, «Сент-Эндрю», даже не попытался добраться до Нью-Йорка. Под командой ошалевшего Пенникука — тот сильно пил — он взял курс на Ямайку, в надежде то ли получить помощь, то ли починить судно и заняться буканьерством. Сто сорок человек, в том числе и Пенникук, умерли в пути. Ко времени, когда «Сент-Эндрю» достиг берегов Ямайки, это был корабль смерти, несущий на борту взбунтовавшихся моряков, истощенных беженцев и растерянных армейских офицеров, которых заставили принять командование после смерти всех флотских. «Сент-Эндрю» так и остался гнить на якоре у берега. Прокламации англичан против шотландской колонии в Дарьене не позволили жителям Ямайки помочь беженцам. Даже официальный агент компании на Ямайке отказался посетить корабль. Ночами люди с «Сент-Энрю» дезертировали один за другим. Они перебирались через борт и плыли к берегу, чтобы продаться в кабалу ямайским плантаторам. То был горький конец для волонтеров, мечтавших о пятидесяти акрах плодородной земли и построенных за счет компании домах в Каледонии.