История Крестовых походов, стр. 32

Погрузив, как указывалось выше, свои войска на корабли, один – в Марселе, другой – в Генуе, они почти одновременно прибыли на Сицилию, где в это время шла междоусобная война. После смерти короля Сицилийского Гильома его наследница Констанция вышла замуж за германского императора Генриха VI и предоставила ему свои права на наследие отца. Но побочный брат Констанции, Танкред, используя свою популярность среди населения, бросил в тюрьму вдову покойного короля Иоанну и силой оружия захватил власть на острове. Прибытие вождей крестоносцев в Мессину сильно обеспокоило Танкреда. В лице Филиппа он боялся союзника Генриха VI, в лице Ричарда – брата вдовствующей королевы. Покорностью и угодливостью он сумел расположить к себе французского короля, но Ричард, умаслить которого было гораздо труднее, потребовал приданого королевы Иоанны и овладел двумя фортами мессинской крепости. Англичане вступили в схватку с воинами Танкреда, и вслед за этим знамя английского короля взвилось над Мессиной. Последнее обстоятельство глубоко возмутило Филиппа, считавшего Ричарда своим вассалом по землям во Франции, и он потребовал снятия знамени. Ричард, снедаемый яростью, все же уступил. Но одновременно, чтобы досадить Филиппу, он приблизил к себе Танкреда, который, стремясь обеспечить собственную безопасность, всячески усиливал рознь между двумя монархами. Ричард и Филипп хватались за любой предлог, чтобы обвинить друг друга в вероломстве. Французский король напомнил своему вассалу, что тот обязался жениться на его сестре Алисе, но так и не выполнил этого обязательства. Ричард, который действительно некогда домогался этого брака и даже воевал из-за Алисы со своим отцом, теперь с презрением отверг нареченную, считая ее «испорченной» и имея совершенно другие планы. Мать Ричарда, небезызвестная Алиенора Аквитанская, люто ненавидевшая Францию и ее монарха, поспешила привезти в Мессину новую невесту Беранжеру, дочь наваррского короля. Разгневанный Филипп чуть было не взялся за оружие, и окружающим с великим трудом удалось примирить монархов. И тут вдруг на Ричарда, человека быстрой смены настроений, напал приступ раскаяния. Босой, в одной сорочке, он пал на колени перед собранием епископов, покаялся в грехах и потребовал бичевания. После этого странного обряда он вызвал к себе монаха-отшельника Иоахима Калабрийского, слывшего пророком и толкователем Апокалипсиса. Ричард спросил отшельника, каков будет успех похода и удастся ли крестоносцам вновь овладеть Иерусалимом. Монах ответил, что Иерусалим вернется к христианам через семь лет после его завоевания Саладином. «Так для чего же, – спросил Ричард, – мы пришли так рано?» «Приход ваш, – ответил Иоахим, – очень нужен; Господь даст вам победу над врагами и имя ваше возвеличится над всеми царствами земными».

1191 г.

Такое объяснение могло удовлетворить честолюбие Ричарда, но мало что давало Филиппу и остальным крестоносцам. Горя нетерпением встретиться с Саладином, французский монарх не стал больше медлить, и едва весна очистила море, отплыл в Палестину. Он был встречен как Божий ангел; присутствие его оживило храбрость и надежды христиан, уже два года бесплодно стоявших под Птолемаидой. Благодаря столь значительному подкреплению и всеобщему энтузиазму, который оно вызвало, теперь христиане, казалось бы, без большого труда могли овладеть желанным городом. Но этого не произошло. Руководствующийся более духом рыцарственности, чем политическими соображениями, Филипп не пожелал в отсутствие Ричарда браться за дело; это повышенное благородство оказалось губительным, поскольку дало время мусульманам хорошо подготовиться и, в свою очередь, дождаться подкреплений.

Между тем в данный момент положение Саладина было не блестящим. Всю зиму провел он на горе Карубе. Постоянные боевые схватки, недостаток продовольствия и болезни ослабили его армию. Он и сам свалился от недуга, которого врачи не умели лечить и который мешал ему следовать за воинами на поля сражений. Он снова и снова обращался за помощью в соседние регионы, а имамы во всех мечетях призывали правоверных подняться за дело ислама. И вот в то время как Ричард из своих соображений медлил в пути, новые толпы готовых биться за веру стекались со всех сторон в лагерь «друга и знамени Пророка», как величали Саладина во всех проповедях.

По выходе из Мессины, английский флот был рассеян бурей и три корабля погибли у берегов Кипра. С великим трудом собрав остальные суда, король подошел к бухте Лимасса, но местный властитель – то был некий Исаак из фамилии Комнинов, присвоивший пышный титул «императора», – отказал Ричарду в приеме. Чтобы усмирить подобного «императора» много времени не понадобилось. Заковав его в серебряные цепи, Ричард потребовал от жителей Кипра половину их имущества и вступил во владение островом, переименовав его в «королевство». Нельзя не отметить, что Кипрское королевство оказалось самым устойчивым из всех владений крестоносцев: оно просуществовало более трехсот лет. Под шум победных восторгов Ричард отпраздновал в Лимассол свою свадьбу с Беранжерой и только после этого отправился в Палестину, волоча за собой пленного Исаака, а также его дочь, которая, по слухам, стала опасной соперницей новой королевы.

Прибытие английского короля под Птолемаиду было встречено всеобщим ликованием и фейерверком. И это не казалось удивительным: с присоединением англичан осажденный город увидел перед своими стенами все самое отборное, что имела Европа среди полководцев и рядовых воинов. Видя башни Птолемаиды и лагерь христиан, где были построены дома, разбиты улицы и двигались несметные толпы, можно было подумать, что перед тобой два соперничающих города, готовые к войне друг с другом. В христианском стане говорили на стольких языках, что у мусульман не хватало толмачей для допроса пленных. Каждый из народов имел не только свой язык, но и свой характер, свои нравы, свое оружие; и лишь во время битвы все воодушевлялись единым рвением и жаром. Присутствие двух монархов подняло общий боевой дух, и осажденный город не смог бы долго держаться, если бы несогласие, вечный враг христиан, не вступило в их лагерь вместе с Ричардом.

Филипп не мог без досады слушать нескончаемые восхваления английского короля в связи с приобретением Кипра, тем более что Ричард отказал ему в половине завоеванного, хотя согласно договору в Везиле был обязан это сделать. Армия Ричарда оказалась много большей, чем армия Филиппа, и оплачивалась она щедрее – богатства Кипра дали для этого необходимые ресурсы; это больно било по самолюбию французского короля, завидовавшего вассалу, превосходившему его не только храбростью, но и могуществом. Возобновились прежние споры о иерусалимском престоле. Филипп принял сторону Конрада; этого стало достаточно, чтобы Ричард вступился за права Лусиньяна. Все войско крестоносцев тотчас разделилось на две части: на одной стороне оказались французы, немцы, тамплиеры, генуэзцы; на другой – англичане, пизанцы и госпитальеры. И взаимная рознь, нарастающая с каждым днем, едва не дошла до драки с оружием в руках. Где уж тут было до совместной борьбы с сарацинами! Когда Филипп шел на приступ, Ричард пребывал в бездействии в своей палатке и осажденные постоянно имели против себя только половину крестоносцев. В результате, несмотря на то что армия осаждающих более чем удвоилась, она стала менее опасной для мусульман.

В довершение этих бед оба короля вдруг опасно заболели. И злобная недоверчивость их была столь велика, что каждый обвинял другого в посягательстве на свою жизнь! Саладин, более великодушный, посылал своим коронованным врагам фрукты, прохладительное питье и даже врачей. Но и это лишь увеличивало вражду: каждая партия упрекала монарха противной стороны в предательских сношениях с врагом!

Только выздоровление, сначала Филиппа, затем и Ричарда, вывело крестоносцев из состояния летаргии и на время успокоило это неизбывное соперничество. В отношении династического спора было принято компромиссное решение: Гюи Лусиньян сохранял королевский титул, а наследовать ему должны были Конрад и все его потомство. Установили также порядок и очередность, которую оба монарха должны были соблюдать в руководстве осадными операциями и борьбой с армией Саладина. И тут-то выяснилось, что упущенное время никогда не проходит бесследно.