Юнармия, стр. 23

– То-то… утихомирились… – бормотал Сомов. – Хорошо-с… Без товарища Филимонова дело, кажись, веселее пошло.

Илья Федорович зажимал в это время в тиски шести­дюймовый болт.

Он оглянулся на Сомова и сказал так, чтобы вся ма­стерская слышала:

– Филимонова не тронь, гад. Филимонов в могиле. Тебе бы на его месте, стерва, лежать, а ты все еще по зем­ле ползаешь.

Рабочие у станков зашумели. А Сомов, хоть и пьян был, прикусил язык – шестидюймового болта испугался. Он за­моргал, надвинул фуражку на нос и пошел прочь, качаясь между станками, как маятник.

– Мозоль на ноге и то невозможно терпеть, – сказал слесарь Репко, – а эту нарость… и говорить не приходится!

Все замолчали. А Репко, скомкав окурок, щелчком за­бросил его под станок. Потом крутнул ручку тисков и ска­зал потише:

– У меня он давно на примете. Скоро душа с него вон…

Мимо станков проходил в это время новый мастер, толстый и степенный. Он посмотрел через очки, на Репко, на Илью Федоровича и прогнусавил тягуче:

– Что это у вас за перекурка? Разговоры разговари­ваете, а дело стоит?

– Ступай, индюк, своей дорогой, не замай… – оборвал его Илья Федорович. – Все вы одна шайка-лейка. Подли­палы! Прихлебатели!

Мастер весь съежился.

– Ну что вы, братцы, – сказал он обиженно. Потом вынул большой ситцевый платок и стал вытирать слезы под очками. – Я не из таких, братцы. Я сам в мазуте с малых лет ковыряюсь.

– Ну, ковыряйся, ковыряйся, да только глаза не мо­золь. Плыви дальше.

Мастер ушел. Рабочие бросили станки и собрались у тисков Ильи Федоровича. Слесарь Репко, торопясь и заи­каясь, говорил, обращаясь то к одному, то к другому:

– Что же это у нас делается?.. Леонтия Лаврентьевича убили? Убили. Братьев наших забирают? Забирают. Вся­кая паскуда над нами издевается? Издевается. Да неужели же мы позабыли про советскую власть, про товарищей? Они там борются, а мы тут белым транспорт справляем… Где мы, на какой планете живем и при каких правах? Эх, лопается мое сердце!

– Ну, брат, не горюй, – сказал ему Илья Федорович. – Ты это от молодости горячо берешь. А надо медленно, да покруче гнуть.

Через несколько дней утром у ворот мастерских, на широком мазутном баке, на его железной зубчатой кромке, заметили черный рукав с желтыми кантами. Рукав сняли с бака и осмотрели. Вызвали коменданта, патруль. Кругом бака стали вооруженные дроздовцы. Прикладами они от­талкивали жителей поселка, мастеровых.

Два молодых парня стояли на лестнице и длинными баграми гоняли в баке густой и черный, как лак, мазут. Багры скреблись о стенки бака, царапались о его дно, но ничего не зацепляли.

Кто-то распорядился отлить из бака мазут. Принесли ведра и стали переливать мазут в соседний бак. Когда по­ловину мазута выкачали, молодой горбоносый парень с красными пятнами на лице низко перегнулся и стал ша­рить багром по всему дну. Вдруг он зацепил что-то и с си­лой потянул кверху.

– Тянут! – закричали в толпе.

– Погоди, может, и не вытяну, – огрызнулся парень и еще ниже перевесился через край бака. Скоро из бака прогудел его голос:

– Тяжелый дюже!

– Держи крепче. Уронишь! – заорал другой парень, стоявший рядом с ним.

– Уже уронил, – сказал первый парень. – Склизкий дюже.

Оба опять стали шарить в баке.

Вдруг первый парень взмахнул высоко багром и по­вертел им в воздухе. С крюка багра, расплескивая в сто­роны мазут, слетел на землю черный ком, вроде вороньего гнезда.

– Гляди, мешок! – крикнул кто-то.

– Не мешок, а фуражка казенная, – буркнул казак, ковыряя штыком черную кучу.

Через минуту на землю шлепнулся второй черный ком, еще больше первого. Казак и его поковырял штыком.

– Ишь, пуговица медная торчит, – сказал он задум­чиво. – А вот еще пуговица… Ворот… Значит, это будет тужурка форменная. Ищите теперь штаны, хлопцы!

Но парни не слышали. Они опять перегнулись через край бака и, громко сопя, тащили вдвоем тяжелый груз.

В толпе притихли. Через железный борт бака перева­лилась огромная черная туша и рухнула на землю.

В воздухе мелькнули четыре черные лапы.

Толпа шарахнулась в сторону.

Даже казак с винтовкой попятился.

– Человек, – сказал он. – Утопленник…

Народ опять сдвинулся.

На земле лежал труп человека с раскинутыми руками и ногами. На шее у него была привязана толстой проволо­кой чугунная тормозная колодка. Лица нельзя было раз­глядеть, – оно было сплошная черная маска.

Вокруг трупа широко разлилась по земле лужа густого, жирного мазута. Казак принес паклю и бак с керосином и протер лицо утопленника.

– Сомов! – заговорили в толпе. – Сыч!

– Телеграфист Сомов, – сказал комендант. – Его уто­пили из мести. Знаем, чья это работа.

Глава XIX

СЕНЬКА-КРАСНОАРМЕЕЦ

Большими пушистыми хлопьями падает снег на мерз­лую землю. Ветер с Кубани подхватывает не успевшие упасть снежинки и кружит их над землей.

За поселком по степям, по глубоким балкам, по зуб­чатой горе Бударке, гонит ветер целые тучи снежной пыли. Еще так недавно здесь было лето. Мы бегали босиком по мягкой пылюге, наперегонки переплывали Кубань. А те­перь Кубань скрыта под крепким бурым льдом.

Давно мы не ходили к Порфирию. Андрей велел нам не показывать никуда носа, ждать, пока он сам не придет за нами. Но Андрей не приходил.

Мы с Васькой болтались без дела на дворе.

Почесав затылок и сдвинув на лоб лохматую шапку, Васька сказал мне:

– А знаешь, зря мы запрятали винтовки в нашем са­рае.

– Что же ты раньше думал? – сказал я.

– Ничего не думал. Вы сами должны были думать. Старшие! Начальники! Надо было где-нибудь за поселком зарыть, в поле… Андрей всегда так – давай да давай… Ду­рила твой Андрей, а не командир отряда – вот что!

– Андрея не смей ругать! – крикнул я. – При чем тут Андрей? Мы сами отряд организовать решили, сами и вин­товки крали. Небось никто тебя не заставлял. Сам первый лез.

– Сам, сам, – буркнул Васька и опустил голову.

– Чего же ты хочешь?

– Чего? Винтовки не хочу чтобы у нас в сарае лежа­ли. Забирайте их, куда хотите, – и шабаш.

Я обозлился и сказал Ваське шепотом:

– Да ты что? Очумел? Только начни винтовки пере­таскивать – тебя сразу и зацапают. Трус ты, Васька, и больше ничего. Мы тебя из отряда прогоним. Выроем из земли ящик и вычеркнем тебя из протокола.

Васька ухватил меня за рукав.

– Постой, Гришка. Не трус я. А только страшно чего-то… Вдруг казаки к нам во двор заскочут?..

– Ну да, заскочут! – передразнил я Ваську, а сам при­слушался.

На улице за воротами по мерзлой земле прозвякала подковами лошадь.

– Мимо, – сказал Васька и перевел дух.

Мы присели на камень у ворот. От нечего делать ре­шили закурить. Вытряхнули из карманов перемешанный с хлебными крошками зеленый табак, из толстой серой бума­ги скрутили цигарки и стали пускать серовато-бурый воню­чий дым. Ветер сдувал с наших цигарок крупные искры и кружил их по двору.

Мы курили молча. Васька то слюнявил разваливавшу­юся цигарку, то сплевывал на землю махорочные крошки.

– А как ты думаешь, Гришка, – вдруг спросил он, когда цигарка у него потухла, – придет Андрей или не придет?.. Может, сходим к нему, а?

В эту минуту с треском откинулась калитка, и мимо нас во двор проскочил Андрей. Он был в серой папахе и дуб­леном полушубке – по-зимнему.

– Андрейка, куда ты? – закричали мы.

Андрей взмахнул на бегу руками и круто повернулся.

– А, здорово, пулеметчики! – сказал он. – Вы что тут делаете?

– Тебя поджидаем, – сказал я.

Васька молчал.

– Да вы чего, ребята, нахмурились? Что, Васька, целы у тебя винтовки, не проворонил?

– Целы, – ответил Васька и посмотрел на меня.

Андрей похлопал Ваську по плечу.

– Ну, молодец караульщик. Благодарность от отряда получишь. А сейчас, ребята, пойдем за Семеном. Его надо к Порфирию сводить.

– Давно пора, – сказал Васька.