Древнерусская игра: Много шума из никогда, стр. 101

И пошел к лошадям, на ходу поправляя расслабленную за ночь воровскую перевязь, удерживавшую на спине под плащом короткий меч. По пути зацепил сапогом железную маску, которую обронил ночью, — кратко нагнулся, подхватил и приложил к лицу. Едва слышно щелкнули в прорезях шлема бронзовые клапаны личины.

— Фу-ты ну-ты! И штой-то к тебе вшяка дрянь липнет? — по-прежнему грустно поинтересовался старый пасечник. — То лихорадки с петуньями, а теперь вона чего на рожу нацепил! Точно стал как те богатыри из Малкова починка. До чего ж жлобная харя на личине намалевана, просто жуть. Штупай-ка, паря, к дуплиштому дубу. Такой живописный обрыв тама, прошто загляденье! Покидай в один мешок и лепешки с порошками, и личину ету, и обереги свои недобрые…

— Я так и сделаю, дед. Чуть позже. Обещаю. — Данила выпрямился в седле, разбирая в пальцах перепутанную узду. — Вот эту кобылу, дедушка Пошух, я тебе оставлю. Усталая она и чужая, а мне с ней возиться недосуг. Продай ее.

— Продать? — От удивления дед даже привстал с пригорка. — А на шо мне штолько грошей? Меду и без того на триста ртов хватит: За всю жижнь штолько не шкушать…

— Сходи на рынок и купи себе земляники. — Данька улыбнулся под маской. — Или нет: ты на эти деньги девчонку мою обогрей. Самого вкусного меду дай, чтоб на всю жизнь наелась. А я через пару дней к тебе в гости наведаюсь, можно?

Он уже почти ударил Волчика пятками в пах — и вдруг оторопел, увидев старика совсем рядом, под самой лошадиной грудью. Ловко увернувшись от страшного копыта, дед схватил Даньку за отворот сапога:

— Ты с личиной-то ентой ошторожней, паря! — Круглые глаза серьезно глянули из-под шляпы. — А то ведь прираштет к роже, потом отдирать придется!

— Добро, деда Пошух! Жди меня в гости! — проорал, удаляясь, железный всадник. Лесной пасечник сорвал с плеши огромную шляпу, троекратно помахал вослед громыхающей пыльной туче. Постоял немного, нахлобучил на место головной убор и заковылял обратно к земляничному пригорку, бормоча под нос невнятное. Во всем мире в тот миг только Метанка могла бы угадать сказанное, но — она крепко спала, подложив под теплый затылок белую ручку с неудобным и жестким браслетом на запястье.

XI

Данила отчетливо видел человека, неподвижно сидевшего на низком стуле у самой воды — лысый череп, синевато блестевший на солнце, крупная черная птица на обнаженном загорелом плече. Человек дремал, откинувшись на резную спинку стула — или же смотрел поверх ленивой озерной воды на дальний берег, затянутый плотным сосняком. Данила подходил со спины. Данила шел медленно, ведя в поводу разомлевшего от зноя Волчика, и не торопясь разглядывал жалкие домишки, составлявшие Малков починок — два крестьянских двора да рыбацкий сарай, завешанный по самую крышу сохнущими неводами.

Лысый человек на стуле качнул черепом вбок — мрачная птица на плече его выдернула из-под жесткого крыла плоскую голову, блеснувшую на солнце не то клювом, не то глазом. Человек опустил жилистую руку к земле — Данила разглядел на песке небольшой поднос с какими-то чашами и, кажется, глиняным сосудом. Длинная рука зависла над сосудом, но — так и замерли в воздухе безвольные сонные пальцы. Данила ухмыльнулся: вернувшись с ночной рыбалки, утомленный житель отдыхает на озерном берегу неподалеку от дремлющего хутора. Настоящая сельская идиллия — если не считать нескольких деталей. Например, изрубленной стальной поручи на загорелом предплечье спящего рыбака. Или же черного, как вороново крыло, крупного перстня на указательном пальце его длиннопалой длани. Наконец, двух боевых коней, укрытых за сарайчиком под мутной завесой сохнущих сетей.

Насвистывая короткую музыкальную фразу — что-то из репертуара группы «ДДТ», — Данила уверенным шагом приблизился к покосившемуся плетню за сарайчиком, привязал Волчика к тыну и легко перемахнул через частокол — он уже научился двигаться, учитывая вес кольчуги. Не преминув наступить сапогом на хрустнувшую веточку, сделал еще несколько шагов по направлению к спящему черепу.

Примерно на полпути он остановился — ясно ощутил, что в спину нацелен какой-то тяжелый и заостренный предмет. Через миг тело само дернулось вбок — прочь от горячего предчувствия, от нехорошей тени, мелькнувшей позади. Данила ошибся: предмет был не заостренный, а тупой — у виска прогудел окованный измятым железом конец боевой палицы, и Данька, зажмурившись на миг, выдернул из ножен спрятанный на спине меч — вслепую и не раздумывая ударил туда, где из пустоты воздвиглась вдруг колючая глыба чуждой энергии, клочковатая груда железа и темной бронзы…

Он еще не успел разглядеть врага, но уже понял, что плотный клинок вошел глубоко и правильно: снова по тонкому полотну металла передалась в ладонь серия болезненных толчков — от удара о доспех или кость. Открывая глаза, Данька приготовился увидеть, как неведомый пока противник начнет медленно оседать, соскальзывая с лезвия — в ярком солнечном потоке жарко пропылал кривой полумесяц блика на вражеской маске под шлемом… Какие-то клочья рваной кольчуги и металлической чешуи на огромном теле, мутная плесень на доспехе, из которого торчат во все стороны обломки прошлогодних стрел… Неведомый враг походил скорее на жуткого ветхозаветного мутанта — из месива шипастых клешней и зазубренных лезвий высвободилось, казалось, сразу несколько стальных конечностей — Данька с ужасом осознал, что его меч заклинило в чужих внутренностях, как заклинивает полотно ножовки… В тот же миг существо повернуло голову — свысока глянула единственная глазница бронзовой личины, что-то мелькнуло в воздухе… Данила не почувствовал боли, ему почти понравилась та легкость, с которой его тело отделилось от земли — подвижная груда металла осталась внизу, перед глазами пронеслись какие-то хлесткие ветки и обрывки сетей — пролетев спиной вперед с дюжину шагов, его тело с размаху врезалось в шаткую стену сарайчика. Удар о бревна — сначала спиной, потом затылком… Здесь боль догнала Данилу — как обрушилась сверху вместе с пылью и соломой с крыши.

Сознание быстро вернулось к Даньке: он открыл глаза, когда небывалый противник навис над ним, сверкая тысячей горячих бликов, болезненно режущих глаза — теперь в этой громыхающей груде металлолома можно было угадать очертания человеческой фигуры. Рослый рукастый воин в многослойной броне и рогатом шлеме с одноглазой личиной склонился над поверженным Данилой — в лицо свесилась длинная черная борода, затянутая в рваную сетчатую чешую крупных медных монет — что-то подобное Данька видел в учебнике истории на картинке, изображавшей полуфантастических ассирийских воинов. Снова что-то быстро мелькнуло в лицо Даниле — одноглазый ниневийский грифон протянул руку и сорвал с Данькиного шлема личину. Холодные тяжкие пальцы легли на грудь — враг нащупывал у него за пазухой заветный жетон со сцепленными угломерами. Краткий рывок и треск оборванного ремешка, разом впившегося в шею Даниле — оставив Даньку в пыли у сарайчика, рогатый воин тронулся прочь, унося в корявой длани обрывок жетона и сорванную маску.

— Недурно, совсем недурно, — донесся сбоку чей-то сухой смех. — В очередной раз избранному из воинов Данэилу представился случай продемонстрировать свое знаменитое проворство… И он не ударил в грязь лицом! Скорее — ха! — затылком…

Данька осторожно оторвал от бревенчатой стены тяжелую голову, еще гудевшую после недавнего полета. Медленно и осторожно начал соображать: меч остался во вражьих внутренностях, тяжелый боевой цеп привязан к седлу Волчика… даже маленький острый ножичек забылся в седельной сумке…

— Я полагаю, мой добрый Одинок-хан, нам необходимо отдать должное ловкости Данэила, — продолжал меж тем насмешливый голос. — Ведь он успел-таки вонзить в тебя свой мечишко… Это похвально.

Узкая тень легла на песок у ног Данилы — это лысый рыбак с черной птицей на плече оставил свой стул на берегу и приблизился посмотреть на вновь прибывшего. Вблизи этого человека никак нельзя было принять за мирного рыбаря — разве что за жестокого пирата, сошедшего с корабля на пристань разграбленного форта. Мелкая сетка шрамов — скорее от ожогов, чем от рубленых ран — покрывала сизый череп подобно небывалой татуировке. Вся нижняя часть лица заросла черно-рыжей щетиной чуть не по самые глаза, изредка мерцавшие из-под надменно полуопущенных век. Данила вздрогнул: если бы не сухое телосложение и высокий рост… можно было подумать, что перед ним Радай Темуров, любимый племянник Шамиля Радаева, главы кавказской мафии Шверинского района города Москвы. И еще одно отличие бросилось в глаза Даниле: в отличие от московских персонажей, небритый пират был совершенно безоружен — по пояс обнажено загорелое жилистое тело.