У меня девять жизней, стр. 15

…Опять затянуло глаза туманом. Наставники, крикуны. Бред. Дома-черепахи ползли навстречу. Затошнило. Четкий голос крикнул: «Голодны вы, Николай Алексеевич!» Брахак подхватил его под мышки.

— Э-э, ты голоден, Адвеста…

Жесткая рука потрепала его по загривку, как собаку. Ко рту поднесли зеленый маину — он глотнул. Выпил один плод, второй, набросился на пищу. Как-то он оказался в лечилище. Нанои сидела перед ним на корточках и кормила из рук.

Кто-то — внутри головы — назвал его опять по имени и отчеству и посоветовал быть поосторожней в СП, а он возразил, что здесь не СП, а Индия, и он хочет прорываться на северо-запад, через Памир, в Среднюю Азию.

«Лучше в Дели, в аэропорт», — насмешливо прошелестел голос.

Тогда он мысленно прищурил глаза и увидел штрихованный квадратик, рядом с ним слово «Дели», подчеркнутое, потому что столица, и красненькие червячки железнодорожных линий, четыре? Нет, пять. И кругом города, дороги

— Равновесия здесь не спрячешь, нет…

Тот, насмешливый, был прав. Питекантропов он найдет или Пожирателей крыс… Или гигантопитеков, именуемых «крии».

«Я тебя не пойму, — сказал Колька. — Я говорю, что здесь СП — ты не согласен, а потом требуешь осторожности, в карту носом тычешь… Ну чего, чего привязался? Какой я тебе Николай Алексеевич? Земля это или СП?»

«Отлично понимаю… хм-м, простите. Вы не любите по имени-отчеству, я люблю — дело вкуса. Мы запутались, вот что. Это не может быть Землей, и не может быть Совмещенным Пространством. Почему? А вспомните, что весь дух современной науки запрещает нам постулировать СП, изоморфное с Землей, Николай… х-м».

«Эй ты, брось шуточки…» — начал Колька, но сейчас же понял, что говорит сам с собой, мысленно. И все утро говорил, только не замечал этого

— смотри-ка, до изоморфного СП добрался!

Он открыл глаза, увидел в своей руке остатки бахуша. Рядом стояла Нанои и заботливо говорила:

— Ешь, Адвеста, ешь! Раздвоение вредит тебе, ешь!

Он внезапно рассвирепел, шмякнул кузнечиков об пол и ушел из лечилища.

2

Прошло три дня после того утра — с носорогом и «Николаем Алексеевичем». Колька понял, что к нему, как к носорогу, прикреплены наставники. Рехнуться не дадут, имеют они такую власть. Сейчас они заставляют его быть спокойным и равнодушным, покорным даже. А покорность не требует перспективы: день прошел, и слава богу. Он копил впечатления — бессознательно, как белка собирает орехи на зиму. Не спеша, с ленивым интересом. За пределы лагеря не выходил — случай с носорогом заставил понять, что в лесу он беспомощен.

Лагерь именовался Постом, его следовало называть пограничной заставой. Три десятка Охотников, Кузнец, Строитель домов, четверо Врачей. Сколько собак, гепардов и боевых обезьян при них — неизвестно. Сотни. Они строго отличали животных Равновесия от приблудных. Лошади паслись в болотистом урочище, как в загоне. Забором служили черные светлорогие буйволы — ленивые, с отвратительным характером, до рогов облепленные красной лессовой грязью. Самыми шумными здесь были обезьяны. Угрюмые, боевые — в зеленой перевязи, с бочкообразной грудью и руками-бревнами. Тонкие, вытянутые умницы с лукавыми мордами — услужающие. Наглые хвостатые хохотушки — «крикуны», пристающие к хищникам, как радиоактивные метки…

Центром Поста была гония, поющее дерево. Три-четыре, а то и все восемь Охотников, по числу «ушей гонии», постоянно восседали вокруг синего ствола и пели на языке Памяти. Они передавали о сущей чепухе — на Колькин взгляд. О смене муравьиных троп, о том, что собаки ночью завыли и не хотели униматься… Лани, собака Джаванара, принесла в зубах толстую соню с недоразвитой левой задней лапой, — это сообщение Кольку прямо поразило: эка невидаль — толстая соня!

Хранителей гонии было двое. От темна до темна они возились у своего дерева, рассматривали муравьев или подкармливали их. На окружающее не реагировали. Другие тоже работали неистово, — Нанои почти не спала, например. Вместе с гигантом Лахи, старшим Врачом, она проверяла поочередно здоровье каждого Охотника и «кормила нардиков жидкостями». Эту пакость — нардиков — привозил через день особый гонец, и они тоже требовали ухода, как любая живая тварь. У гонии Врачи пели гак же дотошно, как Охотники — бесконечные подробности, описывающие изменения нардиков и самочувствие пациентов — без конца… Кто распоряжался на Посту, было неясно. По логике вещей старший Охотник Джаванар должен был командовать заставой, а Управляющий Равновесием Брахак — представитель правящей касты — быть чем-то вроде политработника. Другой системы Колька себе не представлял, пока не присмотрелся получше. Сначала он вспомнил, что в здешнем языке нет понятия «приказ», нет даже императива. Говорили раджаны примерно так: «Собака послалась мною, дабы прогнать болотную кошку». Как же старший Охотник ухитряется распоряжаться? Колька походил за ним два дня и понял: никак не распоряжается. Каждый Охотник сам знает свою работу, Джаванар командует только патрульными собаками и гепардами. И Нараны никому не отдают приказов. Охотники получали по гониям — Колька сам слышал — несколько вариантов поведения. Например, после доклада о соне с недоразвитой задней лапой, Нарана посоветовала либо напустить на сонь каких-то животных, либо заставить обезьян снять с деревьев какие-то плоды, либо ничего не предпринимать. «Оставь место случайному», — передала гония слова Великой Памяти.

Николай повторил про себя: «место случайному» и вспомнил, как Нанои толковала о случайном и намеренном — что намеренное вредно. Еще при том разговоре он решил, что все-таки нужны организованные действия — иначе получится хаос, анархия, — и заподозрил, что Нараны распоряжаются людьми. Втайне распоряжаются.

Сейчас появилась новая версия. Нараны только координировали работу, а каждый человек действовал самостоятельно — «случайно» в разумных пределах.

Это была первая искра активного интереса к Равновесию, она блеснула на восьмой или девятый день, во время полуденного отдыха. Николай лежал в тени, лениво думал о том о сем и смотрел, как две боевые обезьяны тащат третью в лечилище, гримасничая, временами останавливаясь, чтобы передохнуть. Николай смотрел на них и вдруг засосало под ложечкой, как от голода: да что же это, наконец! Почему он слоняется, бездельничает, упивается жалостью к себе? А ну, встань! Ты же человек, ученый, ты Головастый!

Он встал, усмехнулся — живуч же человек — и двинулся в лечилище, к весельчаку и грубияну Лахи. Что спрашивать, было ясно. Во-первых, как они вывели Наран, и вообще, побольше о Наранах. Во-вторых, как организовано Равновесие. Выяснять космические проблемы не стоило — об СП здесь понятия не имеют.

Старший Врач лечил ту самую обезьяну, которую только что привели товарки. Рана была легкая — Лахи уже похаживал вокруг стола, подправляя побеги «одеяла» и от избытка сил во всю глотку пел двухголосую песню — одну фразу басом, другую — тенором. Обезьяна крепко спала. «Белая Луна, свет твой сладок! Сла-адо-о-ок…» — старался Лахи. Николай с ходу спросил:

— Врач Лахи, откуда взялись Нараны?

— Откуда Нараны, рыжебородый? От первого Безногого. «Ку-уда ты уплыва-а-а-ешь», — он снова запел.

— А кто такой Безногий?

— Теленок, разумеется.

— Какой теленок?

— О, рыжебородый, — сказал Врач. — Если в твоем Равновесии Нараны происходят от слонят или поросят, — не смущайся. Наши нисколько не хуже. У вас есть слоны?

— Слоны-то есть, Наран нету.

Врач усмехнулся.

— Сколько Головастых живет в вашем Равновесии?

— Николай быстро прикинул, как выразится три миллиарда в двенадцатиричном исчислении, ответил. Лахи оглушительно засмеялся.

— Когда у нас будет Головастых, как лягушек в полуночных болотах, тогда, Адвеста… о-хо-хо!.. тогда лишь один на дюжину будет знать о Наранах. Остальные не будут знать, как и ты.

— Нету, говорю тебе! — рассердился Колька.

— Те-те-те… Я же говорю тебе, пришелец, плохо ты знаешь свое Равновесие, — самодовольно сказал Врач. — Ты Головастый самого высокого поколения. Головастые с таким мозгом, как у Раф-фаи и у тебя, у нас еще играют в воспиталищах. Твой мозг принимает раздвоение, а ты говоришь несообразное.