Хрустальный лес, стр. 28
— Поздравляю вас, ребята, — сказал Иван Терентьевич. — Вот и вам целину поднимать время пришло — целину знаний. Дел у вас край непочатый, и сегодня вы начинаете, так сказать, свою первую борозду. Пусть она у вас не петляет, пусть прямо идёт. Желаю вам хорошо учиться и ещё желаю крепкого здоровья.
— Что надо сказать Ивану Терентьевичу? — спросила учительница.
— Спа-си-бо! — нестройно ответили первоклассники.
— А теперь, ребята, может быть, вы хотите что-нибудь спросить у Ивана Терентьевича?
Иван Терентьевич сел, положил на стол руки, скрестив пальцы, и стал ждать вопросов.
— Дядя! — обратился к нему мальчик, сидевший за первой партой.
— Не дядя, — поправила учительница, — а Иван Терентьевич. И когда хочешь что-нибудь спросить, поднимай руку.
— Иван Тер-р-рентьевич! — Мальчик с удовольствием раскатисто выговаривал «р». — А сколько у вас на комбайне звёздочек?
— Девять, — ответил Иван Терентьевич.
— И у нашего папы девять! — обрадовался мальчуган. — А когда будет десять, нам флаг над домом повесят.
— Надо мне в поле торопиться, а то твой папа перегонит меня, — пошутил Иван Терентьевич. — Есть ещё вопросы, ребята? Спрашивайте, да я пойду.
Вопросов как будто не было. Иван Терентьевич уже встал и хотел сказать «до свидания», но тут подняла руку курносая Илюшкина соседка.
— Что ты хочешь спросить, девочка? — подошёл к ней Иван Терентьевич.
— Я не спросить, я сказать… Ваш Мишка дерётся. Меня вчера кулаком…
Иван Терентьевич побагровел. Учительница тоже растерялась: такой оборот никак не входил в план урока.
— Ладно. — Иван Терентьевич неловко погладил девочку. — Больше он тебя не обидит, я уж с ним поговорю.
На перемене Илюшка увидел во дворе Мишку. Он гонял с братьями Лоховыми железную банку из-под персикового компота.
— Мишка! — закричал Илюшка, подбегая. — Что я тебе скажу! Тебя, наверно, отец опять ремнём будет бить.
— За что ещё?
Илюшка рассказал, как было…
— И он сказал: «Я уж с ним поговорю…»
— Так и сказал? — насупился Мишка.
— Ага.
Братья Лоховы стояли рядом.
— И ты ей спустил? — спросил старший.
— Кому? — не понял Илюшка.
— Ну этой… ябеде.
— А что? Я… Я…
— Эх ты, масёня!
А Лохов-младший добавил:
— Беззубый талала.
В тот же день Илюшка дал девчонке первую в своей жизни подножку.
Приятные хлопоты
«Жнём — молотим, жнём — молотим», — торопились часы «Софронычи», отсчитывая быстрые осенние секунды, а по дорогам всё шли и шли машины с чистым тяжёлым зерном.
Студенты-строители уехали, в новых домах осталось побелить стены, потолки и покрасить полы, двери, окна. Но маляров пока не было — все ещё убирали хлеб, и Раиса Фёдоровна решила взяться сама. Директор совхоза не возражал, Виктору Михеевичу вручили ключи.
«Чимпа-пимпа», — вспомнился Тоне весёлый студент, когда она впервые вошла с мамой в сени и по ошибке открыла дверь, ведущую в погреб. Оттуда пахнуло на неё сырым холодом — цементированные ступени уводили вглубь, в темноту. Мама открыла другую дверь, и Тоня зажмурилась от яркого света — солнце било в прихожую через стеклянную дверь из гостиной. Вверх, на второй этаж, круто поднималась из прихожей деревянная лестница, и там было ещё три комнаты.
— Вот здесь, на перилах, горшочки с цветами надо повесить, — сказала Тоня.
— А что, хорошо, — согласилась Раиса Фёдоровна. — Я где-то в кино видела такую квартиру. Чудо-чудо, я даже и мечтать о таком не могла.
Тоня зашла на кухню, покрутила кран над раковиной, хотя знала, что воды пока не будет. Воду обещали пустить только весной, когда закончится строительство водопровода.
— Ничего, — не огорчилась Раиса Фёдоровна. — Поставим бочку у крыльца, воду будут возить.
Они ходили по гулким, пустым комнатам и обсуждали, как обставят столовую, детскую, комнату бабушки Ксени.
— Обязательно стеллажи для книг надо, — говорила вечером мужу Раиса Фёдоровна. — Это практичней, чем шкафы. Да, Витя, ты, как в город поедешь, посмотри в магазине керамические горшочки для цветов.
— Ладно, — улыбался Виктор Михеевич.
— Ну что ты смеёшься? — обижалась Раиса Фёдоровна. Ей казалось, что муж несерьёзно относится к переезду. А она теперь только этим и жила. — Всё сделаю по своему вкусу, — говорила она, и глаза её блестели. — Здесь, в совхозе, в жизни такого не видели.
Дядя Нурлан случайно заглянул в новый дом и очень удивился: к только что побелённому потолку Раиса Фёдоровна подвешивала люстру, а Илюшка с Тоней ей помогали.
— Меня бы позвали, — сказал он. — Вы же не сумеете как надо.
— Я не сумею? — засмеялась Раиса Фёдоровна. — Я ведь электрик. Специальное училище кончала. Зря, конечно, не женская это специальность.
— Жаль, что вы так считаете, — возразил дядя Нурлан. — Нам электрики позарез нужны. Может, надумаете? Не обязательно по столбам лазить, на ферме будете работать.
— Вряд ли, — сказала Раиса Фёдоровна, любуясь подвешенной люстрой. — Семья у меня, квартира вон какая, везде глаз да руки нужны.
Краска, которую Раисе Фёдоровне предложили на складе, ей не понравилась. Она съездила в областной центр и накупила всяких, больших и малых, банок, на которых были изображены полосатые зебры, чёрные кошки с круто выгнутыми спинами. Уже судя по таким нарядным этикеткам, краска в этих банках должна быть отличной.
Теперь прихожая в их новой квартире походила на солидный склад: на полу грудой лежали рулоны обоев, красовались банки с зебрами, в ведёрке с керосином отмачивались малярные кисти.
Раиса Фёдоровна в комбинезоне, забрызганном известью и краской, колдовала на верхнем этаже, как заправский маляр. Илюшке и Тоне тоже очень хотелось что-нибудь покрасить, но кисти мама никому не доверяла.
— Испортите мне всё, — говорила она. — Делать нечего — вон обрезайте кромки у обоев.
Кромки были длинные, как серпантин. Илюшка скатывал их, а потом, выходя на улицу, раздавал ребятишкам, и они запускали их по ветру, как змеев. Бумажные ленты опутывали деревья, повисали на проводах, и уже всё село знало, что жена ветеринара оклеивает обоями новую квартиру.
Воробьиный шашлык
Воскресенье выдалось сухое и тёплое. На огородах за селом люди копали картошку, и у дороги, словно толстые суслики, стояли наполненные под завязку мешки. Подходили машины и забирали их. Близился вечер.
Братья Лоховы, Мишка Рыбчик и Илюшка брели огородами вдоль села, обивая палками ломкие, рассыпающиеся в труху листья обезглавленных подсолнухов, поддавая ногами зелёные, оставленные дозревать тыквы.
Огороды кончались. Дальше начинался бывший пустырь, на котором теперь выстроилась улица новых двухэтажных коттеджей. Низкое солнце поблёскивало в стёклах, золотило свежее дерево.
— Мы здесь будем жить, — похвастался Илюшка.
— Ну и заткнись! — обрезал старший Лохов.
Всё ещё носило следы недавней стройки. В сухой, порыжевшей траве запуталась щепа и стружка, то и дело попадались кучи глины, песку. Свежий западный ветер ворошил камыш, который остался после утепления каркасных стен. И тут же в траве стрекотали кузнечики, снова ожившие после первых заморозков, доцветали поздние одуванчики.
Молодой воробей прыгал, выискивая что-то в траве, и весело косил на ребят глазом-бусинкой.
— Сейчас мы тебя… — Лохов-старший встал поудобней, чтоб заходящее солнце не било в глаза, и прицелился из рогатки.
Тельце воробья было мягкое, пушистое, тёплое. Лохов торжествующе держал его на ладони. Илюшка боязливо провёл по перьям пальцем. Ему было жаль воробья, но он боялся в этом признаться: сразу прогонят, а без Мишки он жить не мог.
— Метко? — похвалился Лохов.
— Метко. А за что ты его убил?
Лохов не удостоил его ответом.
— «За что, за что»… — пробурчал Мишка. — Убил, и всё тут.