Хрустальный лес, стр. 18
Теперь ноги легко носили Ксению Сергеевну. Она накрывала стол праздничной скатертью, приговаривая:
— Какая же я счастливая! Какая счастливая!
— Ого, какая булка! — сказал Илюшка, обнимая обеими руками высокий пышный каравай, пальцы у него едва сошлись.
— Я хлеб никогда не перебираю, — сказала Ксения Сергеевна. — Какую буханку дадут, такую и ладно. А сегодня говорю продавщице: «Выбери мне самую пышную да поджаристую». Несу домой и думаю: «А что, если не приедут? Сколько же дней мне этот хлеб придётся есть?»
— Как бы это мы вдруг не приехали? — возразил Виктор Михеевич.
— Да всякое бывает. Мне вот и сейчас не верится. Будто вы мне снитесь…
— А мама тоже так говорила, — объявил Илюшка.
— Что я говорила, когда? — смутилась Раиса Фёдоровна.
— А когда контейнер погрузили. Ты сказала: «Как во сне, как во сне. Вот открою глаза — и всё на месте».
Раису Фёдоровну выручили часы «Софронычи». Они ударили как раз вовремя. Дети стали считать удары:
— Восемь, девять…
— Одиннадцать.
— Нет, ещё только десять, — поправил Виктор Михеевич.
— Я точно считал — одиннадцать! — доказывал Илюшка.
— И я, — подтвердила Тоня.
Но стрелки часов действительно показывали десять.
— Обманщики! — рассердился на часы Илюшка.
Ксения Сергеевна и Виктор Михеевич смеялись, а Раиса Фёдоровна глядела на них и ничего не понимала.
— Тут старая история, — сказала Ксения Сергеевна. — Ты, Витя, не рассказывал?
— Как-то не пришлось.
— Тогда слушайте.
История у часов была в самом деле занятной.
Бабушка Ксеня росла в крестьянской семье. Под одной крышей жили три брата с жёнами и детьми, а распоряжался всем хозяйством дед Софрон.
— Серьёзный был дед, — вспоминала Ксения Сергеевна. — Я девчонкой была, уж и боялась его. Глянет из-под густых бровей: «А, лодыря гоняешь? Иди квасолю обирай!» Фасоль, значит. В другой раз морковь полоть заставит, подсолнухи молотить. Да в крестьянстве так — я с пяти лет в работе. Ну, мы подрастали, а дед старился, и силы у него уже не те стали, и слушались его не так. Бывало, до свету начнёт будить сыновей со снохами в поле ехать, а они огрызаются: «Тебе, старому, не спится, дай нам поспать. Пять часов ещё не било…»
Ворочается, кряхтит дед Софрон, а потом откроет окно и закричит, будто кому вслед: «Поехали? Поехали! А наши ишо спять… Спять, лодыри, спять, лежебоки…»
И ведь что удумал, старый! Взял да и свихнул у часов какое-то колёсико. Так и стали они с той поры на час раньше бить.
— А вы знаете, что эти часы ещё и говорить умеют? — сказал Виктор Михеевич.
— Ну уж это неправда! — усомнилась Тоня.
— А послушайте, как они тикают. — И Виктор Михеевич стал негромко приговаривать в такт: — Снег — и — ветер, снег — и — ветер.
Потом он замолчал, а в тиканье часов всё равно слышалось: «Снег — и — ветер, снег — и — ветер…»
— Вот это да! — восхищённо сказал Илюшка.
Теперь он с нетерпением ждал, когда часы снова ударят, и, когда ударили, закричал:
— Поехали? Поехали! А наши ещё спят!
— Нет, — сказала Ксения Сергеевна. — На этот раз: приехали? Приехали! Поужинали? Поужинали! А теперь спать пора!
Сказка об одном зернышке
Бабушка Ксеня постелила себе в одной комнате с внучатами. Когда поставили три раскладушки в ряд, Илюшка закричал:
— Чур, я рядом с бабусей!
— Нет, я! — возразила Тоня и тут же расхохоталась. — Чего мы спорим, бабуся ляжет посредине, вот и будем все рядом.
Пока Тоня раздевалась и переплетала одну косичку в две, чтобы удобней было спать, Илюшка подобрался к бабушке и обхватил её щёки ладошками:
— Какая ты коричневая. А вот здесь, на лбу, кожа белая и здесь, возле ушей.
— Это платок закрывает, — сказала Тоня и позавидовала: — А мне загара только до Октябрьских хватает, а потом опять веснушки заметно.
— Ах вы, мои подсолнушки! — улыбнулась бабушка Ксеня. — У меня уж не загар — ветрогар настоящий. Продубела на ветру кожа.
— Бабусь, а бабусь… — попросил Илюшка. — Расскажи сказку…
— Да я их как-то не умею рассказывать, — виновато призналась бабушка Ксеня. — Вот ваш дедушка Михей был на это мастер. Много сказок помнил и сам сочинял. Откуда что и бралось, ведь был он совсем молодой, такой, как ваш папа сейчас. Не знаю, помнит ли Витя, как отец ему сказки рассказывал…
— Помнит, — сказала Тоня, а у Илюшки лицо вдруг сделалось хитрое-прехитрое.
Он вскочил, подбежал к сестре и что-то зашептал ей.
— Сейчас! — кивнула Тоня, вышла в другую комнату и вернулась с небольшим чемоданом.
— Бабусь, ты не обижайся… — Илюшка крепко прикрыл ей глаза ладошками. — Мы тебе сейчас фокус покажем.
Что-то зашипело, будто часы перед боем. «В некотором царстве, в некотором государстве…» — вдруг произнёс хрипловатый мужской голос, и Ксения Сергеевна вздрогнула: это был голос её мужа, погибшего на войне… «Михей!.. Что за наваждение?» — подумала она.
— Бабуся, ты испугалась? — отдёрнул ладони Илюшка. — Это магнитофон! Видишь, крутится?
— Папа сказки на плёнку записал, — пояснила Тоня. — Илюшка же у нас такой: без сказки не заснёт.
Так вот чей это голос — Витин! Только теперь, услышав отдельно от сына его голос, она поняла, как он походит на отцовский…
Так же приглушённо, чуть таинственно Михей рассказывал когда-то сказки своему сыну. И эту сказку она тоже узнала. Если и было что-то добавлено или убавлено, то совсем немного.
«В некотором царстве, в некотором государстве, — доносился до неё, словно издалека, родной голос, — давным-давно шли по степи три брата. Спешить им было некуда, шли да под ноги смотрели — авось какая-нибудь находка подвернётся.
И подвернулся старшему брату мешок с золотом, средний брат увидел в траве блестящую острую саблю, а младший поднял на дороге маленькое зёрнышко.
Тряхнул мешок с золотом старший брат — зазвенело золото: «Семь сёл, семь городов куплю!»
Взмахнул саблей средний брат, просвистела сабля: «Семь сёл, семь городов покорю!»
А младший брат держит зёрнышко на ладони и не знает, что сказать. А зёрнышко и говорит ему негромко: «Скажи, что семь сёл, семь городов прокормишь!»
— Семь сёл, семь городов прокормлю! — говорит младший брат.
Средний и старший братья покатились от смеха:
— Где это видано, где это слыхано — одним зерном семь сёл, семь городов прокормить?
— А вот и прокормлю.
Разозлились братья:
— Ишь расхвастался! Если так, оставайся со своим зерном, а мы пойдём дальше.
Остался младший брат на дороге, сидит и горюет: что ему теперь делать?
— Что же ты медлишь? — говорит ему зёрнышко. — Бросай меня в землю.
— Ну вот! — огорчился младший брат. — Золота не нашёл, сабли у меня тоже нет, да ещё и единственное зерно в землю бросить?
— Бросай, бросай, я к тебе вернусь.
Послушался младший брат.
Много раз солнце всходило и заходило, цветы отцветали, травы пожелтели… Загрустил младший брат: «Обмануло меня зёрнышко». Вдруг слышит — будто зовёт его кто. Оглянулся — качается пред ним тяжёлый золотой колос…
Обрадовался младший брат, срезал колос.
«Бросал в землю одно зерно — вернулось сорок. Брошу сорок — вернутся сорок сороков! Этак я и в самом деле семь сёл, семь городов прокормлю».
Много лет прошло, у младшего брата внуки подросли, семь сёл, семь городов построили.
Вот сидит младший брат на крыльце, видит — идут два дряхлых старичка. Один идёт — чуть дорогу носом не пашет, большущий горб его к земле придавил. Другой еле хромает, на ржавую саблю опирается, глаз платком завязан.
Узнал их младший:
— Братцы мои родные, да что же это с вами сталось?
— Носил я, носил своё золото, — хнычет старший, — всё было жаль с ним расстаться, а оно возьми да и прирасти к спине. Хожу теперь горбатый.