Семья Горбатовых. Часть вторая., стр. 97
Она еще не заметила Бориса в толпе, не узнала его, но в то же время была готова к чему-то особенному, к чему-то неизбежному. И если бы в этот вечер ничего не случилось с нею, она просто сошла бы с ума, так как разбился бы целый мир, в котором с детства она жила и в который верила. Но она знала, что непременно что-то случится — и случилось действительно: она встретилась с Борисом. На следующее же утро она сдержала слово, данное ею князю Есперу, — объявила ему о своей встрече и поразила его, перепугала чрезвычайно. Она задала ему задачу, которая теперь его поглощала, а сама переживала борьбу, в которой все было против нее. Она поняла сразу, что любит Бориса, и при этом увидела, что мечты и ожидания всей жизни ее не обманули. Да, это была судьба, он должен был явиться и явился… и он знает это! Он говорил с ней именно так, как должен был говорить!..
Он пришел за нею, она его собственность, он требует свою собственность и имеет на это право… Но что же это? Как ей быть?! А этот голос, действительно звучавший над нею, звавший ее к спасению и требовавший для этого спасения, чтобы она оттолкнула Бориса?! А ее собственная решимость?! У нее путались мысли…
Вернувшись с последнего собрания у Татариновой, она не спала всю ночь, молилась; но молитва не успокаивала. Она плакала, рыдала и при этом слышала вражеский голос, который ясно и соблазнительно шептал ей: «Брось их всех, уйди от них! Они далеки от истины, они только себя и других обманывают!»
А этот экстаз, это высокое блаженство, охватывающее ее всю во время «кружений», это сверкающее небесное пространство, открывающееся ей, эти тончайшие ощущения, поднимающие ее душу, — разве это обман, разве это не откровение?! Но кто же сказал, что и Борис вместе с нею не может быть причастным этому блаженству? Зачем она должна отогнать его от себя, когда она его любит, когда он достоин этой любви?.. А она знала, что он достоин, знала, потому что любила его. Но ведь они все, начиная с Катерины Филипповны, уверяли ее, что земная любовь ее погубит, что она не должна принадлежать человеку, иначе потеряет блаженство…
Так что же — если так, значит, все равно она уже погибла, потому что она чувствовала с каждой минутой все яснее и яснее, что уже и теперь принадлежит ему. Если есть в ней любовь к нему, если была в ней эта любовь в течение всей жизни — куда же она денется, куда уйдет, как она вырвет ее из себя? Это невозможно!
«Да и разве мы не можем любить друг друга, как любят ангелы, любить душою, а не телом?..» — вдруг мелькнула ей новая мысль — и она за нее ухватилась как за последнюю нить спасения. Конечно, можем! Зачем же они хотят, чтобы я не видалась с ним, чтобы я гнала его, чтобы я с ним рассталась? Они не имеют на это права, никакого права!.. Она пока успокоилась на этой мысли. Теперь она знала, что сказать Борису и им…
А между тем на следующее утро ее встретила самая неожиданная неприятность. Княгиня, вернувшаяся очень поздно с вечера и не видевшая Нину, спросила утром у горничной, в котором часу вернулась барышня? Горничная ответила, что уже после полуночи. Кучер говорил ей, что долго дожидался барышню у Ручинских, так как она с тамошней барышней куда-то ездила на извозчике. Потом, вернувшись, Нина Александровна больше часу времени еще пробыла у Ручинских и затем приехала домой. Княгиня не подала горничной никакого вида, что заинтересовалась этим известием. Она только оделась торопливее обыкновенного, прошла к Нине, поцеловала ее и, вглядываясь в ее бледное и утомленное лицо, спросила:
— Аннет Ручинская больна серьезно?
— Нет, ma tante, пустое нездоровье!
— Куда же это вы с нею ездили на извозчике поздно вечером?
Нина даже слабо вскрикнула от неожиданности. Княгиня печально покачала головою.
— Вот видишь, Нина, — сказала она, — вот до чего ты доходишь! Что же, наконец, ты от меня скрываешь? Что ты делаешь? С какими людьми ты сошлась? Я не хочу подозревать ничего дурного, но я прошу тебя, убедительно прошу — скажи мне, куда это ты вчера ездила с твоей приятельницей. Я не следила за тобой, я случайно узнала это… Кучер приехал за тобой раньше, чем ты назначила, и видел, как ты возвращалась… Я уверена, что тут нет ничего предосудительного, хотя очень дурно, что две девушки разъезжают ночью на извозчике. Хочешь, я помогу тебе — вы поехали навестить какое-нибудь бедное семейство? Вы сделали доброе дело? Скажи мне, что я отгадала, и я, конечно, тебе поверю…
Она еще пристальнее, еще внимательнее глядела на Нину. А Нина нервно перебирала дрожащими пальцами оборку своего платья. Ее бледные щеки вдруг вспыхнули ярким румянцем. Она с усилием подняла на княгиню свои глаза и прерывающимся голосом прошептала:
— Нет, ma tante, вы ошиблись!
— Куда же вы ездили?
Нина схватилась руками за голову. Она решительно была не в силах солгать и не имела права сказать истину.
— Ma tante, не спрашивайте меня! — шептала она. — Я не могу, не должна… Верьте мне только, что я не делаю ничего дурного, что эта поездка не предосудительна!..
— Так ты мне решительно не скажешь, не ответишь на мой простой и самый естественный вопрос?..
Нина заплакала и схватила руку княгини.
— Ma tante… Господи! Что же мне делать? Я не могу, право, не могу!..
Она была в отчаянии. Княгиня рассердилась и оскорбилась не на шутку.
— В таком случае, матушка, я должна сказать тебе, что я в тебе очень, очень ошиблась… Ты даже не понимаешь того, что, уже не говоря о другом, ты прежде всего меня оскорбляешь. И слышишь, я теперь… я сама уже не хочу знать твоих тайных дел, твоих секретов! Но знай, что я считаю своим долгом положить этому предел!.. Есть вещи, которых я не должна допускать и не допущу. Я считала тебя благоразумной, а ты ребенок, и, значит, я должна следить за тобой… Я не хочу, чтобы ты себя позорила и чтобы меня обвиняли в том, что я за тобой недосмотрела!..
Она все еще ждала, все еще надеялась, что Нина не выдержит и, наконец, скажет ей, куда ездила. Но Нина молчала и тихонько плакала. Княгиня побагровела.
— Конечно, ты можешь быть мною недовольна, — сказала она. — Ну, что же, обвиняй меня в притеснении, в тиранстве… Уйди от меня… от тебя и это станется! Я жду всего… всего… и уж теперь не стану ничему удивляться…
И она вышла, не взглянув на Нину. Та хотела было вернуть ее, сказать ей что-то, но остановилась и безнадежно зарыдала. Она чувствовала себя виноватой. Она понимала, что запуталась, очутилась в безвыходном положении, которое инстинктивно унижало ее в собственных глазах и из которого она не видела никакого выхода.
XXVII. ДОМАШНИЙ СЫЩИК
Княгиня прошла в свою гостиную и долго измеряла ее взад и вперед тяжеловесными шагами, так что половицы так и трещали под ковром, устилавшим комнату. Даже вдруг ветер стал ходить, и от этого ветра разметались листки почтовой бумаги, лежавшей на столике, и разлетелись во все стороны по ковру. Но княгиня этого не замечала в своем волнении.
«Так вот уже до чего дошло! — думала она. — Тут не одни шушуканья с дядюшкой, тут начались всякие таинственности. Сумасшедшая… Да ведь она себя погубит! Ведь она ничего не понимает — долго ли ей испортить себе репутацию, ведь рады будут — из мухи слона сделают… И секретничает, обманывает… передо мною… передо мною скрывается… неблагодарная!..»
«Ах, Боже мой! Да стоит ли и думать о ней, коли так! Коли она такая… Ну, и Бог с ней, пусть пропадает. Мне-то какое дело!.. Не дочь ведь, в самом деле… добра ей хотела — и вот благодарность!.. Ну и пусть там и остается, куда по ночам на извозчиках таскается… дрянная девчонка! Знать ее не хочу!.. Не надо… не надо мне ее совсем!.. Слова ей не скажу… Теперь видеть не могу… противная!..»
Но княгиня тут же и почувствовала, что обманывает себя, что не в силах она так оставить Нину, что она ее полюбила, может быть, так, как еще никого не любила в жизни. У нее даже слезы навернулись на глаза, и она, чего с ней давно-давно не бывало, вдруг почувствовала себя глубоко обиженной, почти несчастной. В это время из-за двери выглянула чья-то русая головка с косичкой. Это была девочка, прислуживавшая в комнатах генеральши.