Семья Горбатовых. Часть первая, стр. 27
Чем больше глядел на нее Сергей, тем больше убеждался, что все это во сне или что перед ним совершается самая волшебная сказка.
А она подошла к нему еще ближе, нагнулась, звеня подвесками длинных серег, сверкая золотом и разноцветными камнями браслетов, обхватывавших у кисти и выше локтя ее полные руки. Его обожгло ее горячее дыхание. С замирающим сердцем он приподнялся с дивана и кинулся было к ней, но она его отстранила, и он опять упал на подушки, не отрываясь на нее глядя.
Она прилегла на диван в грациозной и кокетливой позе, еще более выказывавшей всю красоту ее, и взяла из рук Сомонова какой-то инструмент вроде гитары.
Снова раздались тихие звуки, которые слышались несколько минут тому назад. Она медленно перебирала струны тонкими пальцами и вдруг запела.
Сергей жадно слушал. Голова его опять начинала кружиться, сердце безумно стучало, он весь, всей душой ушел в эти странные, могучие звуки.
Это была страстная, безумная песня, говорившая о какой-то безумной любви, требовавшая огненных поцелуев, томленья и муки.
И новая любовь, про которую она пела, загоралась в Сергее и жгла его, принося мучительную отраду, блаженное мученье. Это была не та нежная, светлая любовь, какую он чувствовал наяву, в другие волшебные минуты, на берегу Знаменского озера. Эта новая любовь доводила до бешенства, до отчаяния, до сумасшествия…
Но он оставался недвижим и все слушал. А песня лилась, и слышался в ней то безумный хохот, то горькие слезы, то мольбы, то проклятия. Голос певицы, причудливый и капризный, как и эта мелодия, быстро доходя до самых чистых и высоких ноток, вдруг будто надрывался и падал. И она уже не пела: это был хохот, это был звон колокольчиков лихой тройки, взвизгивание удалого ямщика, скрип полозьев по крепкому снегу… И потом вдруг опять откуда-то доносящаяся тихая мольба о пощаде, и опять поднимались все выше и выше серебристые звуки, и опять закипали горячие слезы…
Сергей уже не мог больше выдержать. Он бросился к ней, к этой волшебнице, упал перед ней на колени. Рыдания, долго собиравшиеся в груди его, вырвались наконец наружу, и он как сумасшедший рыдал, захлебываясь на ее коленях.
Его товарищи даже испугались, засуетились, подняли его почти бесчувственного, намочили его горящую голову и виски водою, дали ему нюхать спирту.
Он очнулся, открыл глаза, изумленно глядя кругом, и мало-помалу начал приходить в себя. Теперь опьянение прошло, сознание вернулось, он чувствовал, что не спит и не грезит. Он вспомнил все, вспомнил, что веселые товарищи увезли его и обещали показать ему чудо.
Так вот это чудо!
Но жарко натопленная и надушенная куреньем комната уже не казалась ему волшебным жилищем сказочной царевны. Да и сама эта царевна перестала быть видением, хотя красота ее от этого ничего не утратила. Сергей и теперь не мог оторваться от этой соблазнительной женщины, но только он уже начинал подмечать в ней такие черты, которые уменьшили силу ее соблазна. Она уже не пела, она громким и резким голосом разговаривала с Сомоновым и Бабищевым, смеялась. Они ловили ее руки, старались поцеловать ее. Она отбивалась; но Сергей сразу видел, что это была только игра и что она привыкла к поцелуям.
Он огляделся и заметил Зубова, который сидел поодаль и жадно смотрел на красавицу. Он подошел к нему и тихонько спросил:
— Кто она такая? Полно же морочить… Скажите всю правду…
Зубов боязливо взглянул на товарищей, но видя, что они очень заняты красавицей и мало обращают на него внимания, зашептал:
— Кто?! А вы разве не знаете?! Ведь это фараонка…
— Какая фараонка?!
— А цыганка, Маша-цыганка! Ее все знают… красавицы такой во всем Петербурге нету. А поет как — ну да вы сами слышали… Ее вот уж больше году граф Безбородко из Москвы вывез: только, видно, скоро надоели ее песни, а то и сама она вырвалась — ведь он их за замками держит, никому не показывает…
Сергей узнал голос Зубова.
— Где моя шуба? Помогите отыскать, дайте уйти мне…
— И вы взаправду? От такой-то красавицы?.. Вот, человеку счастье, а он бежит! Да кабы у меня было рублей хоть пятьсот в кармане, так я бы почел себя в магометовом раю!..
Зубов чуть не плакал.
Сергей вынул из кармана туго набитый кошелек.
— Вот… тут больше чем пятьсот рублей… возьмите, когда-нибудь сочтемся, только, ради Бога, помогите мне отсюда выбраться.
Прошло несколько мгновений. Зубов стоял неподвижно; потом вздохнул всей грудью, поймал руку Сергея и схватил кошелек.
— Спасибо… При первой же возможности верну вам и вовек не забуду вашу доброту и эту услугу; ах, Сергей Борисыч, ах, как я вам благодарен!
Он засуетился в темноте.
— Вот, вот ваша шуба… а тут и дверь, позвольте, я вам открою…
Но в это мгновение Сомонов и Бабищев показались в сенях со свечой. Сергей уже держал нараспашку наружные двери.
— Это что? — в один голос закричали приятели. — Бежать! Да ты с ума сошел?! Зубов, дурень, как же это ты смел его выпустить!
Они кинулись к Сергею; но тот уже сбежал со ступенек крыльца.
— Прошу оставить меня, все равно не вернусь, а вы без шуб только себя простудите! — крикнул он.
— Да Бог с тобой, коли так! Силой держать не будем… Только ты тройку-то не забудь прислать обратно!
— Не забуду.
Он выбежал за ворота, сел в сани. Застоявшаяся тройка помчала его вихрем.
Дома было все тихо. Гости давно разъехались, а тех, кто не в силах был ехать, Иван Иваныч уложил в заранее предусмотрительно приготовленные постели. Рено тоже спал как убитый.
Сергей прошел к себе, разделся, затушил свечи. Но заснуть он долго не мог. Он грезил о Тане, он рвался к ней. В эту бессонную ночь он был безумно влюблен в нее.
XXI. МАСКАРАД
Карьера Сергея начинала устраиваться. Императрица сказала ему при первом представлении: «До свидания, мы скоро увидимся!» И эти слова были многозначительны. Она не забывала своих обещаний, не любила возбуждать надежд, которым не суждено было осуществиться. Сергей скоро был пожалован в камер-юнкеры и, таким образом, получил возможность часто бывать во дворце и попадаться на глаза императрице.
Петербург был в большом оживлении по случаю возвращения очаковского победителя, Потемкина. Балы сменялись балами. Екатерина, здоровье которой поправилось, находилась в самом лучшем настроении духа и не только являлась любезной и веселой хозяйкой в своем Эрмитаже, но и посещала собрания у некоторых из близких ей лиц. Между прочим, она обещала быть и на великолепном маскараде, который устраивал Лев Александрович Нарышкин.
Маскарад этот был назначен именно в тот день, когда Сергей узнал о пожаловании ему придворного звания. Он с особенным удовольствием и оживлением готовился к маскараду. С помощью Рено он придумал себе костюм, который чрезвычайно шел к нему и в то же время отличался крайней простотой. Грациозный черный берет на голове, волосы по плечам, широкий кружевной воротник, бархатный короткий камзол, весь в атласных прорезах и подпоясанный широким поясом, обтянутые в черное трико ноги, башмаки с длинными, несколько загибающимися носками, небольшая красивая шпага и поверх всего черный плащ, грациозно драпирующий стройную фигуру. Одним словом, что-то вроде средневекового художника или ученого.
Сергей знал, что к маскараду Льва Александровича готовятся самые роскошные костюмы, знал, что его сверстники будут сиять не только настоящими, но и поддельными бриллиантами, и потому он не сомневался, что в пестрой сверкающей толпе его черный, изящный костюм непременно обратит на себя внимание. Выставлять же напоказ свои бриллианты ему не было необходимости — пусть это делают те, у кого их мало, кто должен целый день бегать, чтобы добыть их напрокат у разных тетушек и кузин, даже у родственников. Ему этого не нужно, потому что его богатство всем известно, и известно также, какую редкую коллекцию драгоценностей наследовал он от отца.
И он был прав. Его появление было тотчас же замечено в залах Нарышкина, наполненных разнообразно, причудливо костюмированными гостями. Музыка уже играла с хоров. Живая, веселая толпа масок двигалась из залы в залу, пересмеиваясь, переговариваясь, стараясь узнать друг друга. Прелестные женские фигуры, лица которых под маленькими масками казались еще заманчивее, мелькали мимо Сергея, порою обжигая его своими таинственными взглядами. То там, то здесь появлялся на мгновение и исчезал веселый хозяин, не утерпевший, чтобы для начала маскарада не закостюмироваться волшебником Мерлином, но только без маски.