День рождения, стр. 29
— А знаешь, что они делают? — вдруг услыхала Мака. Она быстро обернулась. Около нее стоял мальчик с большим ртом и коричневыми глазами.
— А ты здесь живешь? — спросила Мака. — Значит, это ваши вещи втащили сюда? А как тебя зовут?
— Меня зовут Виктор. Витя, — сказал мальчик. — Так знаешь, что они делают?
— Угу! — тихонько сказала Мака. Не могла же она признаться этому мальчику, что вот уже минут десять она стоит и пытается угадать, что делают эти люди.
— Угу! — сказала Мака и для убедительности кивнула головой.
— Вот какое событие! — радостно сказал мальчик, снял с головы шапку, подбросил ее одной рукой в воздух, потом ловко поймал, надел опять на растрепанную голову и вбежал в ворота.
Мака была совершенно озадачена. Медленно поднялась она по лестнице, медленно открыла дверь и вдруг остановилась. Сначала она даже зажмурила глаза, потом потрясла головой. Так удивительно было то, что она увидала!
В темном коридоре, под черным закоптелым потолком, обвитая паутиной, обросшая пылью, светлым пятнышком мигала электрическая лампочка. Она выглядела такой тусклой, такой жалкой, эта старая электрическая лампочка, не зажигавшаяся столько лет!
Мака, замерев, широко открыв глаза, смотрела на это чудо.
И вдруг распахнулась дверь из кухни, оттуда выбежали веселые студент закричали что-то, захлопали в ладоши, заплясали по коридору. Навстречу им откуда-то галопом прискакал Пузан и оглушительно залаял! А лампочка уже перестала мигать и горела ровным, спокойным светом.
— Ну-ка, за работу! — скомандовал кто-то, и началось наведение чистоты. Пока в коридоре было темно, никто и не замечал, сколько грязи накопилось на всех стенах, во всех углах. Когда загорелся свет оказалось, что все необходимо привести в порядок. Мака, засучив рукава, большой щеткой обметала стены, студенты выносили мусор из всех углов, и к приходу папы Сени коридор стал неузнаваемым. А вымытая лампочка сияла под вычищенным потолком так ярко, как только могла!
— Видишь, какое событие? — Витя встретил Маку на лестнице и улыбнулся ей. — А что дальше будет!
А дальше было вот что.
Как-то утром Семен Епифанович привел Маку в ванную комнату и велел ей закрыть ваза. В ванной раньше лежала картошка, в умывальнике собирался мусор, а после того как загорелся свет, все было убрано. Холодные, белые, пустые и ванна и умывальник, казалось, только понапрасну занимают место.
— Давай-ка свою руку! — сказал Семен Епифанович.
Мака протянула вперед руку, крепко зажмурив глаза. Вдруг что-то громко зафыркало. Мака не выдержала и открыла глаза… А на ладошку ей текла из умывальника ровная холодная струйка воды.
— Вода! — закричала Мака. — Ура! Вода пошла!
— И не нужно больше воду носить! — сказал Семен Епифанович и спрятал ведра в чулан, где уже лежали верой и правдой служившие когда-то коптилки-«моргасики».
Потом в комнате раздалось какое-то удивительное тихое журчание. Как будто где-то в стене или под полом побежал весенний ручеек. Что-то забулькало на стене, там, где стояли холодные мертвые батареи центрального отопления. И стало совершенно ясно слышно, как по трубам побежала вода. Семен Епифанович вскочил, подбежал к батарее. Потрогал ее рукой.
— Затопили! — закричал он. — Ура! Затопили! Маша, затопили!
Мака кинулась к трубам. Пузан залаял, завертелся по комнате.
В двери на черной лестнице кто-то барабанил. Мака бросилась открывать. По лестнице вверх и вниз бежали жильцы.
— Затопили! — кричали одни.
— Затопили, — шептали другие.
В подвале, в кочегарке, огромный котел глотал кучи черного блестящего угля. В животе у него раскаленное, красное шевелилось тепло. Из его живота растекалось оно по всему дому по трубам, по трубочкам, по батареям. Истопник, черный, усталый, сверкая зубами и глазами, похлопывал котел по спине, как хорошего коня, и поглядывал на тонкую трубочку термометра.
— И не испортится? — спрашивала мама Вали и Сережи. Она кашляла и куталась в платок. Ей так нужно было тепло!
— И всегда будет топиться? — спрашивала Варварушка.
— Катерина, иди домой! — кричала сверху Катина мама.
— Галя, иди сюда! — кричала снизу строгая Галина мама.
Ростик рассматривал термометр. Витя улыбался своим большим ртом.
— Видишь, вот и еще событие.
Мака кивала ему. А Пузан носился по лестнице вверх и вниз.
Потом зазвонили звонки и открылись парадные двери. Впервые Мака увидела каменные, холодные чистые ступеньки. Они плавно поднимались вверх, окаймленные широкими перилами. На дверях сияли медные ручки. В круглых окнах были вставлены цветные стекла.
Чтобы отметить открытие парадного хода, на следующий же вечер на лестнице устроили общее собрание жильцов. Конечно, пришли все — и взрослые и дети. Все разместились на одной площадке и на одной лестнице. А на верхней площадке встал папа Сеня, чтобы сказать речь. Он очень волновался, долго откашливался, а потом вдруг, когда уже все думали, что речь его начинается, сказал:
— Ну-ка, Маша! Принеси стул для Катиной бабушки!
Конечно же, бабушка была старенькая, ей трудно было стоять!
Мака бросилась бегом за стулом, но когда она вернулась, когда бабушка села, речь уже началась.
— Вот за это я и воевал, дорогие товарищи! — говорил папа Сеня. — Вот за то, чтоб всем нам жилось светло и красиво! И это не такое уж шуточное дело — пустить в ход электростанцию, устроить удобную жизнь для людей! Вот за это я и воевал когда-то! — еще раз сказал папа Сеня и, прихрамывая, спустился по лестнице.
Ему захлопали, а Маке стало жалко папу Сеню, потому что лицо у него было грустное, такое, как бывало, когда он вспоминал свою жену и дочку.
Потом на площадку поднялся Галин папа. Он посмотрел на всех собравшихся, посмотрел на яркую электрическую лампочку, которая сияла на потолке.
— Ну вот, — сказал он. — Старую турбину мы пока что в ход пустили. Но должен вам сказать, друзья, что этого еще мало. И мы сейчас будем стараться наладить все наше хозяйство. Во всех городах.
Все опять захлопали, и тогда вышел Варварушкин папа. Он очень смутился, когда увидел, сколько глаз на него смотрят, и, вынув большой платок, громко высморкался.
— Так я хочу не о том сказать. А вот о чем. Пусть мою Варвару дети больше не обижают. И «толстой лавочницей» не дразнят!
Тут все весело засмеялись.
— Да нет, вы не смейтесь! Я знаю! Но только ребенка дразнить нечего, когда мы все теперь одинаковые советские граждане, и я теперь не лавочник Ступишин, а товарищ Ступишин, работник прилавка. И работаю, как и все, для советской власти!
Глава XLIII. Мальчик Витя
На каштанах зажглись розовые пахучие свечи. Широкие листья, как подсвечники, поддерживали осыпающиеся лепестки. Потом маленькие ежики зазеленели на месте цветов. Потом эти ежики выросли, стали раскалываться, и из них выскакивали скользкие рыжие каштаны. Каштаны звонко шлепались на землю, на голову. Как будто намазанные маслом, они вылезали из колючей кожуры. Потом листья пожелтели. Потом осыпались. Пошел снег.
За этот год улица изменилась. Только каштаны по-прежнему стояли ровными рядами около домов. Остатки старых деревянных мостков, которые не успели сжечь, которые скрипели, подпрыгивали и разбрызгивали грязь, исчезли. В больших чанах на улице варился асфальт и расползался там, где раньше лежали мостки. Серые тротуары аккуратно легли перед домами.
Весной по Пушкинской улице, сверкая красной краской, непривычно громко звеня, промчался трамвай. Школьники были его первыми пассажирами. Трамвай катился по Пушкинской улице и пел веселыми голосами школьников, облепивших его. Вожатый улыбался и не прогонял их. Мака стояла на подножке и, размахивая книгами, пела вместе со всеми веселую, громкую песню.
Лисичка отрастила себе длинные косы, и мальчики теперь дергали ее за них.
— Динь! — кричали они. Так кондуктор дергал веревку в трамвае.
Летом асфальт сделался горячим, как сковородка. Босые ноги прямо шипели на нем. Руки у Маки были в земле: Мака работала на огороде. Еще весной они с папой Сеней вскопали кусочек пустыря. Розовые дождевые черви копошились в перевернутой земле. Потом вскопала кусочек пустыря Катина мама. Потом Ростик пришел с лопатой и граблями. На пустыре развели огороды.